Торквато Тассо - Освобожденный Иерусалим

Несется ночь на черной колеснице;
Но вовсе не смыкают глаз и стан
И город. Христиане под надежной
Охраной все работы продолжают;
Неверные восстановляют также
Разрушенные стены и валы.
И в то же время ранами своими
И те и эти заняты прилежно.

Все раны перевязаны. Текут
Часы, не прерываются работы;
Но рвение к ним гаснет понемногу:
И тишина и тьма зовут к покою.
Одна лишь амазонка, в вечной жажде
И подвигов и славы, неустанно
Рабочих побуждает. С ней Аргант,
И говорит она себе неслышно:

«Аргант и повелитель турок нынче
Явили чудеса отваги оба:
Одни дерзнули выйти из-за стен
И обратить в куски снаряды вражьи,
А я вдали от боя, под прикрытьем,
Искусною стрельбою отличалась,
И в этом слава вся моя: ужель
На это только женщина способна?

Ах, лучше бы, среди стольких героев
Души своей ничтожной не являя,
Ушла в леса и в горы я и там
В зверей бы диких стрелы запускала!
Иль, в женские одежды облачившись,
Скрывалась бы в убежище надежном!»
Вдруг, мыслью озаренная, Клоринда
Выходит из раздумья, восклицая:

«Давно уж, государь, моя душа
Томится жаждой подвига такого,
Что дерзостью затмил бы все другие;
И вот что мне, не знаю, Провиденье ль,
Гордыня ли моя, сейчас внушает:
Пойти с мечом и с факелом к врагам
И башню сжечь; мой подвиг будет в этом,
А остальное все – во власти Неба.

И если мне не суждено вернуться,
Тебе своих я спутниц поручаю,
А также и того, кто был ко мне
Отечески и нежен и заботлив.
Отправь в Египет и сироток бедных,
И старца, удрученного годами.
Молю, будь милосерд к ним, государь:
И пол и возраст этого достойны».

Арганта изумленного пронзает
Из сердца амазонки жало славы,
И говорит он: «Ты пойдешь туда,
Меня же бросишь здесь, как рядового?
И мог бы я издалека спокойно
Огнем, тобой зажженным, любоваться?
Нет, нет! Доныне я делил твои
Опасности и до конца желаю
С тобой остаться в славе или в смерти.

Не меньше твоего вот это сердце
Опасность презирает; как прекрасно
Жизнь выменять на честь, я знаю так же».
Клоринда же ему: «Ты доказать
Сумел нам это вылазкой бессмертной;
Но что потеря женщины Солиму?
В тебе ж (да отвратит несчастье Небо)
Какую он утрату понесет!» —

«Напрасно ты пытаешься умерить
Мой пыл пустыми доводами, – так
Ей воин возражает, – за тобой
Пойду я, если хочешь; а не хочешь,
Пойду один вперед». Согласной парой
Царя они находят средь старейших,
И говорит Клоринда: «Государь,
Дозволь нам некий замысел исполнить.

Аргант берется вражью башню сжечь,
А что он говорит, то исполняет;
Я с ним пойду: дождаться только надо,
Чтоб стража от усталости заснула».
Вздевает к небу руки Аладин
И восклицает, слезы проливая:
«Хвала Тебе, что, на рабов смиренных
Склоняя взор, мое спасаешь царство!

Нет, не падет оно, пока еще
В таких бойцах опору обретает;
Но вам, великодушные, какая
Награда возместить заслугу может?
Пусть Слава обессмертит ваше имя
И им весь мир наполнит; я же только
Вознагражу вас вполовину, если
Вам часть своих владений предложу».

Так молвил повелитель престарелый,
Арганта и Клоринду обнимая.
Султан, пылая ревностью высокой,
Не может скрыть ее и говорит:
«Мечом и я не тщетно опоясан;
Я с вами отправляюсь иль за вами».
Клоринда возражает: «Как? Втроем?
А на кого же мы Солим оставим?»

Аргант ему другой ответ готовит,
Но Аладин его предупреждает:
«Твою отвагу знают, Сулейман;
Все ужасы бессильны перед нею;
Последнего ж защитника лишившись,
Встревожился б народ еще сильнее,
И этих бы двоих я удержал,
Когда б их заменить возможно было.

Меж тем у башни сильная охрана:
Чтоб одержать над нею верх, сильнейший
Отряд должны мы были бы послать,
А это запрещает осторожность.
Пусть действуют вдвоем; им не впервые
Случайностям подобным подвергаться.
Их пара стоит тысячи бойцов:
Вернутся к нам они с победой только!

И сан державный твой, и твой венец
Обязывают здесь тебя остаться;
Когда ж Клоринда и Аргант исполнят
Свой замысел (а что они исполнят,
Я в глубине души не сомневаюсь)
И станут их преследовать, тогда
Ты выйдешь к ним на помощь». Аладину
Султан с досадой явной уступает.

«Постойте, – говорит Исмен, – постойте:
Еще теперь не время; подождем,
Пока восторжествует сон над стражей,
Поставленной у гибельной махины.
Я снадобье горючее меж тем
В достаточном запасе приготовлю».
С ним оба соглашаются и часа
Удобнейшего ждут нетерпеливо.

Чтоб не привлечь вниманья христиан,
Роскошные одежды и доспехи
Клоринда заменяет черным платьем,
Беды грядущей предзнаменованьем.
Без блеска щит она берет и шлем
Без перьев и нашлемника; лишь евнух
Арзет при ней, тот евнух престарелый,
Что вынянчил ее со дня рожденья.

Повсюду за воительницей смелой
Он следует, на возраст не взирая:
При виде снаряжения ее
Тревогою сжимается в нем сердце.
Своими сединами, старой службой,
Всей нежностью ее он заклинает
От пагубной затеи отказаться;
Она ж внимать не хочет ничему.

«Жестокая, – так заключает он, —
Уж если ни года мои, ни просьбы,
Ни слезы преклонить тебя бессильны,
Тогда тебе открыть я должен тайну.
Узнаешь ты свое происхожденье,
И уж решай сама, как поступить».
Он требует настойчиво, Клоринда,
Дыханье затаив, ему внимает.

«Сенап был Эфиопии царем;
Быть может, он там царствует доныне;
Он сам и с ним все эфиопы Сына
Марии, Иисуса, почитают.
На женской половине во дворце
Я жил и там прислуживал царице:
Хотя она была и черной кожи,
Но цвет ее красы отнюдь не портил.

Сенап ее неистово любил
И ревновал с не меньшим пылом также;
Терзаемый губительною страстью
И от людей жену скрывая, он
Равно хотел бы скрыть ее от Неба.
Разумная и скромная царица
Жила в уединенье неизменном
И счастье обретала в счастье мужа.

Картина у нее была в покоях
Священного значения: как снег,
Сверкая белизной, в цепях, под стражей
Дракона дева юная томится;
Чудовище копьем пронзает витязь,
И плавает оно в своей крови.
Перед картиной часто в умиленье
Молитвенном царица преклонялась.

Невдолге забеременев, царица
Рождает дочь такой же белизны:
То ты была… До глубины сердечной
Она поражена нежданным чудом;
Потом ей стало страшно, чтобы в белом
Ребенке доказательство измены
Не увидал ревнивый муж, и скрыть
От глаз его она тебя решилась.

Тогда ей предложили заменить
Тебя новорожденной эфиопкой:
Служанка лишь да я имели доступ
В ту башню, что служила ей жилищем;
И мне она с доверием вручила
Сокровище свое. Осталась ты
Не погруженной в воду по обряду:
У эфиопов он бывает позже.

Печаль несчастной матери кто мог бы
Воочию представить! Сколько раз
Она тебя в объятиях сжимала!
Прощалась сколько раз она с тобою!
Слезами орошенные глаза
Она возводит к небу напоследок
И молвит: «Боже! Сердца моего
Ты видишь глубочайшие изгибы!

И знаешь Ты, что я не осквернила
Ни помысла, ни ложа своего…
Не о себе Тебя я умоляю:
Во многом я грешна… Но, Боже правый,
Спаси малютку чистую! Пусть будет
Она, как я, строга в законах чести,
А находить пути к земному счастью
Научится уже пусть от другой.

И ты, небесный воин, что от змия
Избавил эту девственницу, ты,
Чей образ я дарами золотыми
Украсила в мерцании лампады,
Будь ангелом-хранителем для той,
Что не познает материнской ласки».
Страдалица смолкает и от скорби
Лицо бледнеет сразу, как у мертвой.

Взял на руки тебя я, оросил
Слезами и унес в корзине, сверху
Для виду положив цветов и листьев.
Не выдав никому заветной тайны,
Я из дворца ушел переодетый.
Меня под сень густую принял лес;
И вдруг идет ко мне тигрица с пастью
Открытой и горящими глазами.

Я в ужасе на дерево взбираюсь,
Тебя же оставляю на траве:
Тигрица приближается и взором
Заранее тебя уж пожирает.
Но в миг один меняется картина:
Чудовище тебя любовно лижет,
А ты с улыбкой радостной его
Рукой невинной гладишь и ласкаешь.

В конце концов животное ложится
С тобою рядом и свои сосцы
Твоим губам, давно уж пересохшим
От голода и жажды, подставляет.
Ошеломленный, я смотрю на это
Невиданное чудо; между тем
Тигрица, накормив тебя, спокойно
Встает и исчезает в темной чаще.

Я с дерева схожу, беру тебя,
Пускаюсь снова в путь и напоследок
В деревню прихожу: там воспитал
Тебя я под немым покровом тайны;
Там первые произнесла ты звуки
И первые же сделала шаги.
Исполнило свой круг светило ночи
Шестнадцать раз, пока мы там скрывались.

Уже склонялись дни мои к закату;
Я был богат: царица при разлуке
Меня снабдила средствами с избытком.
Устал блуждать я по чужим краям;
Любовь к отчизне в сердце пробудилась;
Друзей мне захотелось повидать,
А также и места, где я родился,
И век дожить у очага родного.

В Египет направляюсь я, где свет
Впервые увидал, с тобою вместе;
На берегу потока вижу шайку
Разбойников: передо мною – гибель,
За мною – разъяренная стихия.
Что делать? Я предпочитаю воду:
Одна рука мне служит плавником,
В другой держу я ношу дорогую.

Поток несется быстро; посредине —
Водоворот и пропасть: к ней меня,
Я чувствую, неудержимо тянет.
Тогда тебя бросаю я… О, чудо!
Вода уходит под тебя, и волны
Тебя качают нежно; вместе с ветром
Они тебя выносят на песок,
Куда едва я доплываю тоже.

Я на груди тебя отогреваю.
Ночь вскоре нас окутывает тьмою
И погружает в сон, и воин мне
Является величественно-грозный;
Приставив меч к лицу, он говорит:
«Исполни повеление царицы
И окрести немедленно малютку;
Она – Небес любимое дитя,

А я – ее хранитель и защитник,
Я для нее смирил в лесу тигрицу
И чувство к ней внушил волнам бездушным:
Страшись не верить сну, что в этот миг
Небесную тебе вещает волю!»
Рожденный мусульманином и к вере
Приверженный, я далее пускаюсь,
Считая сон лишь грезою пустою.

Забыв свои обеты и мольбы
Царицыны, тебя магометанкой
Я воспитал и вырастил; и вскоре
В тебе отвага женщину сломила;
Оружием ты добыла себе
И славу и богатство. О дальнейшей
Судьбе своей ты знаешь; я ж повсюду
Сопровождал тебя в деяньях бранных.

Вчера я впал в неодолимый сон,
И тот же воин снова мне явился;
Глядел он на меня еще грознее
И голосом ужасным говорил:
«Неверный, близок час, когда Клоринда
Моею станет; ты же предавайся
Бесплодному отчаянью тогда».
И улетел, с земли поднявшись быстро.

Тебе, предмет моих забот нежнейших,
Бедою угрожает этот сон;
И вера Эфиопии, быть может,
Есть истинная вера, я не знаю.
Ах, сбрось доспехи эти и сдержи
Кипучую отвагу!» Он рыдает,
Клоринда же полна тревожной думой;
Такой же сон привиделся и ей.

Очнувшись, говорит она спокойно:
«Одну я веру знаю; с молоком
Ее всосав, я с нею и останусь,
И то, что мной задумано, исполню.
Оружия не положу я; трусость
Такая опозорила б Клоринду.
Меня остановить бы не могла
И смерть, приняв чудовищнейший образ».

И старика старается утешить.
Но время приближается; спешит
Она примкнуть к герою, что намерен
В одну опасность ринуться с ней вместе.
Ее чрезмерно пылкую отвагу
Исмен еще сильнее разжигает;
Приносит ей он и состав горючий,
И спрятанный в сосуде медном факел.

Под кровом ночи парой неразлучной
Они шаг в шаг спускаются с холма.
Как грозное виденье, перед ними
Внезапно вырастает вражья башня.
Сердца их пламенеют, и готовы
Они тотчас же броситься вперед,
Чтоб кровью христианскою омыться;
Но бдительная стража уж в движенье.

Они меж тем подходят молча ближе;
А стража прибывает постепенно
И наконец: «К оружию!» кричит.
Они уж не скрываются. Внезапно
Напав на христиан, приводят их
В смятенье, опрокидывают, гонят.
Так молния и вспыхивает в небе,
И падает на землю в то же время.

Прорвавшись сквозь мечи и сквозь удары,
Они махины страшной достигают;
Уж в их руках зловещий слышен треск;
Уж пламенем объят состав горючий;
Уж пламя лижет башню языками;
Столб дыма поднимается вокруг:
Темнеет от него прозрачный воздух,
И звездный блеск, тускнея, будто гаснет.

И башня загорается, а ветер
Способствует пожару и тревоге.
Объятые смятеньем, на бегу
Оружие хватают христиане;
Но грозная, вся в пламени, громада
Вдруг падает, кусками разлетаясь:
Разрушило мгновение одно
Плоды упорной длительной работы.

На крики часовых и на огонь
Два конные отряда прилетают;
Аргант грозит, лицом к лицу их встретив:
«Пожар я вашей кровью затушу!»
И между тем с Клориндой шаг за шагом
К холму он отступает; христиане
Потоком устремляются тотчас же
За ними вслед и окружают их.

Тем временем Ворота Золотые
Отворены, и Аладин уж там,
Отрядом сильным защитить готовый
При отступленье доблестную пару.
И те спешат укрыться за твердыню;
Спешат и христиане: Сулейман,
Отбросив их, ворота запирает,
Клоринда же снаружи остается.

Несчастная, чтоб не ушел от кары
Тебе удар нанесший Аримон,
За ним стремишься ты, его караешь,
Но в этом и свою найдешь погибель!
Во тьме горячей схваткой увлеченный,
Не думает Аргант об амазонке:
Он видит лишь опасности одни
И ими лишь одними озабочен.

С намеченною жертвою покончив,
Клоринда возвращается и видит
Ворота на запоре, а вокруг
На гибель ей теснятся христиане.
Никто ее не примечает, впрочем;
Тогда вдруг окрыляется надеждой
Душа ее: скользнув в толпу, она
На время в ней бесследно исчезает.

Потом, смятеньем пользуясь и мраком,
Она тайком уходит с поля битвы.
Так волк, овечьей кровью упитавшись,
Скрывается от злобы пастухов.
Танкред, однако, видел, как Клоринда
Несчастного пронзила Аримона;
Он видел это ясно и теперь,
Не отставая, следует за нею.

Искусного бойца в ней усмотрев,
Он силами померяться с ней хочет.
Пока она другого входа ищет,
Как тень он от нее не отстает.
Клоринда, обернувшись, восклицает:
«Кто ты такой? Зачем меня так пылко
Преследуешь и что приносишь мне?» —
«Войну и смерть!» – Танкред ей отвечает.

«Войну и смерть! Что ищешь, то получишь», —
Сказала и уже готова к бою;
Танкред желает драться также пешим
И спрыгивает на землю с коня:
Вмиг оба нападают друг на друга,
И гордостью пылая, и враждою.
Так бьются два быка, когда ревнивой
И яростной любовью возгорятся.

Вам поприще обширней было нужно,
Противники-герои! Хоть бы солнце
Дела отваги вашей озарило!
О ночь, что скрыла их в своих тенях,
Дозволь поднять мне плотную завесу
И показать их племенам грядущим!
Пусть славу их увидит свет и пусть
Живет в воспоминаньях смертных вечно!

Нет отступленья им и нет прикрытья:
Ни к хитрости, ни к ловкости прибегнуть
Они во тьме и в ярости не могут;
Их ноги неподвижны и тверды,
А руки их в движенье непрестанном;
Мечи их сыплют искры, друг о друга
Со звоном ударяясь: что ни взмах,
То колет или рубит меч противный.

Глумленье месть влечет, а месть – глумленье,
И пуще распаляются сердца;
Все уже, уже место поединка,
Противник же к противнику все ближе.
Они уже не думают о том,
Чтоб лезвиями лишь мечей сражаться:
Пускают в ход они и рукоятки,
И шлемами сшибаясь, и щитами.

Сжимал три раза мощными руками
Танкред Клоринду, и освобождалась
Три раза из жестоких уз она,
Неведомо Амуром услажденных;
И за мечи они берутся снова,
И снова их окрашивают кровью.
В конце концов приходится на миг
Им разойтись, чтоб с силами собраться.

Найдя себе в мечах опору, оба
Один другого молча созерцают.
Заря уж обагрянила восток
И звезд ночных ослабила сиянье.
Танкред гордится тем, что на его
Доспехах меньше крови, чем на вражьих:
Безумные, как слепо предаемся
Мы сладостно-обманчивым надеждам!

Победой злополучной обольщенный,
Не рано ль торжествуешь ты, несчастный?
За каплю крови каждую врага
Твои глаза потоком слез заплатят!
Бойцы стоят сначала неподвижно
И взглядами пытают лишь друг друга;
Но тягостно молчанье для Танкреда,
И первый нарушает он его:

«По праву от судьбы мы ждать могли бы,
Что поединок наш произойдет
На поприще, достойном нашей славы;
Но так как этой милости она
Лишила нас, то удостой хотя бы
Открыть свое мне имя и рожденье,
Чтоб я узнал теперь же, кто почтит
Меня в победе или пораженье». —

«Ты у меня исторгнуть хочешь тайну,
Которой я ни одному доныне
Врагу не открывал. Что значит имя?
Довольно знать тебе, что я один
Из воинов, огню предавших башню».
Танкред приходит в ярость и кричит
Клоринде: «Варвар! И твоя утайка,
И речь твоя равно взывают к мести».

И снова гнев владеет их сердцами,
И снова бой пылает: что за бой!
Уж ими управляет не искусство,
А бешенство слепое; без расчета
Удар наносят руки за ударом.
От ног до головы в крови и в ранах,
Не падают они лишь оттого,
Что ярость в них поддерживает бодрость.

Так бурные в Эгейском море волны,
Хоть ветры, их поднявшие, давно
Спокойно улеглись в свои пещеры,
Вздымаются еще горами долго,
Покорные начальному движенью.
И так же два воителя, хотя
Их силы истощились, остаются
Во власти злобы, их воспламенившей.

Но вот настал тот неизбежный час,
Когда Клоринды жизнь должна пресечься:
Танкред ей в грудь прекрасную наносит
Удар мечом; железо входит в тело
И кровью упивается, и вся
В крови ее наружная одежда.
Колена подгибаются под нею,
И чувствует она, что умирает.

Танкред победу хочет довершить
И снова меч заносит над Клориндой;
Но падает она, и озаряет
Ее внезапный луч, упавший с неба:
Он входит в сердце к ней, и христианкой
Неверная становится мгновенно.
И голосом, уж гаснущим, она
Последние слова чуть произносит:

«Победа, друг, осталась за тобой;
Прости меня, как я тебя прощаю!
О теле уж покончены заботы,
Нуждается душа лишь в состраданье;
Водой, твоей молитвой освященной,
Покой и чистоту ей возврати».
От этих скорбных слов глаза Танкреда
Слезами орошаются невольно.

Из недр земли с журчанием певучим
Ручей неподалеку вытекает;
Его водой наполнив шлем, Танкред
Спешит назад исполнить долг священный.
Дрожа, снимает шлем он с головы
Неведомого воина и видит
И узнает, и нем и неподвижен:
О, страшный вид! О, роковая встреча!

Готовый умереть, он собирает
Свои все силы вдруг, чтоб поскорее
Возлюбленной бессмертную жизнь дать
Взамен земной, что у нее он отнял.
При звуке слов молитвенных лицо
Клоринды озаряется улыбкой,
Как будто говорит она: «Открылись
Передо мной небесные врата».

Уж с бледностью фиалки белизна
Лилеи на ее щеках в предсмертный
Сливаются налет; глаза на небо
Упорно устремив, она герою
В знак мира холодеющую руку
Протягивает с нежностью безмолвной,
Все в том же положенье испускает
Последний вздох и кажется уснувшей.

Все силы, что Танкреду удалось
Собрать в себе, его вдруг покидают:
Беспомощно он отдается скорби,
Сжимающей и холодящей сердце.
Смерть – на лице его, и та же смерть —
Во всех его и помыслах и чувствах.
Оцепенелый, бледный и безмолвный,
Являет он отчаянье живое.

Последние из нитей, что в его
Истерзанном и изнемогшем теле
Бессмертную удерживали душу,
Одна вслед за другою разрывались:
Последовал тотчас же за своей
Возлюбленной и он бы неизбежно,
Когда б туда отряда христиан
Не привела случайность иль потребность.

Начальник по доспехам узнает
Танкреда; узнает он и Клоринду,
И скорбь ему стрелой пронзает сердце.
Не зная, что Клоринда – христианка,
Не хочет он, однако же, ее
На растерзанье хищникам оставить
И воинам велит, подняв обоих,
Снести их на руках к шатру Танкреда.

При медленном и бережном движенье,
Хотя и не приходит воин в чувство,
Но вздохи чуть заметные, однако,
На жизнь еще указывают в нем.
Зато его возлюбленной останки
Застыли уж в оцепененье смутном.
Достигнув стана наконец, кладут
Обоих под различными шатрами.

Уход оруженосцев верных к жизни
Танкреда возвращает: он уж в силах
Открыть глаза и говор слышит он,
И рук прикосновенье ощущает;
Приходит он в сознанье напоследок
И, взгляды изумленные вокруг
Бросая, различает понемногу
И внутренность шатра, и лица близких.

«Еще живу я, – шепчет он печально, —
Дышу еще и свет дневной я вижу,
Что озаряет совести упреки
В ужасном злодеянье темной ночи?
Мой меч, жестокий меч, носитель смерти,
Орудие победы, почему
Теперь ты трусишь и не порываешь
Последних нитей жизни ненавистной?

Пронзи вот эту грудь! И это сердце
Злосчастное на части разорви!
Но ты умеешь быть жестоким только,
А твой удар мне благостыней был бы!
И бедственной любви живым примером
Я на земле останусь: для такого
Преступника влачить в позоре дни —
Поистине единственная кара.

Отныне жить средь палачей своих,
Средь угрызений совести я буду;
Бояться буду ночи одинокой,
Напоминанья гибельной ошибки;
И буду ненавидеть это солнце,
Что грех мой осветило: самого
Себя боясь, себя я буду бегать
И снова находить везде себя же.

Но где, увы! в каком остались месте
Печальные бесценные останки?
Быть может, жертву ярости моей
Теперь уж звери дикие терзают?
Несчастный! Тьма тобой руководила,
Но ты свою возлюбленную отдал
Чудовищам ночным; тебе они
Обязаны столь благородной пищей.

Останки обожаемые! К вам
Пойду и, если целы вы доныне,
Вас соберу и сохраню навеки.
Но если вас уже пожрали звери,
Их ярости отдамся я и сам:
Утроба их могилою мне станет,
Как и моей возлюбленной, и наши
Останки в прах единый обратятся».

Так говорил любовник безутешный;
Когда же узнает он, что предмет
Его печали рядом с ним, тьму скорби
С лица его луч радости сгоняет:
Так молния вдруг прорывает тучу.
Едва изнеможенье поборов,
Встает он через силу и, шатаясь,
Плетется к обожаемому телу.

Когда он на груди прекрасной видит
Зияющую рану, а в лице,
Хотя уже поблекшем, – ясность неба
Без облака в глубоком мраке ночи,
Теряя силы вновь, он восклицает:
«О красота небесная! Ты можешь
Смягчить своим сияньем ужас смерти,
Но жребий мой смягчить не можешь ты.

Прекрасная рука, что, умирая,
В знак мира протянула мне она!
В каком тебя я вижу состоянье,
И что я сам собою представляю!
Моей безумной ярости, увы!
Вот следствие печальное! О варвар!
С жестокостью нанес ты эти раны,
С жестокостью на них ты и глядишь!

Иссякли и в глазах жестоких слезы!
Но вместо слез, бесценная, тебе
Я отдаю всю кровь свою!» Внезапно
Он раны обнажает, рвет повязку
И, кровью истекая, нанести
Себе удар готовится последний;
Но тут же чувств лишается, и этот
Избыток скорби жизнь его спасает.

Тотчас его в постель кладут и душу
Удерживают в теле помертвелом;
Но уж молва распространила слух
О случае ужасном. Поспешает
Готфрид благочестивый, а за ним
И верные друзья к Танкреду в ставку;
Ни доводы, однако, ни советы
Не служат для героя утешеньем.

Сочится кровь из обнаженных ран,
И боль еще усиливают руки,
Что принести желают облегченье;
Но всеми почитаемый пустынник,
Как христианин, лишь в грядущей жизни
Танкреда озабоченный судьбою,
И строго и сурово упрекает
Его за обнаруженную слабость:

«Танкред, Танкред, как изменился ты!
Куда девал ты разум и отвагу?
Какая туча взор твой затемнила?
Небесной благодати, как несчастья,
Не должен ты оплакивать: иль свыше
Не слышишь ты призыва к чувству чести?
Иль ты не узнаешь руки, что вновь
Тебя на путь оставленный наводит?

Из рыцаря, из мстителя за веру,
Завещанную Богом, ты позорно
Становишься рабом на своего
Создателя восставшего созданья.
Карает заблуждение твое
И к доблестям забытым возвращает
Тебя благополучная развязка,
А ты отвергнуть хочешь эту милость?

Отвергнуть хочешь ты, неблагодарный,
Заботливость Небес! Куда ж, несчастный,
Влечет тебя отчаянье слепое?
Ведь ты уже над бездною повис
И все ее не видишь? Заклинаю,
Проснись ты наконец, открой глаза
И овладей печалью, неизбежно
Готовящей тебе двойную гибель!»

Сказал и смолк. Танкреда повергает
В священный ужас мысль о вечной смерти,
И сердце в нем смягчается: но стонет
По-прежнему и жалуется он;
То сам с собой заговорит о чем-то,
То заведет с Клориндою беседу,
Ее как будто видя в небесах,
К его речам склонившуюся свыше.

Зовет ее с вечернею зарею
И с утренней зарей ее зовет:
Так скорбными ночами филомела
Тоскует о птенцах своих любимых,
Похищенных жестоким птицеловом
И нежным пухом чуть еще покрытых.
В конце концов глаза он закрывает,
И на него нисходит краткий сон.

Тогда ему является Клоринда
В сверкающем венце из звезд небесных;
Но в блеске ослепительном черты
Знакомые он узнает тотчас же.
И кажется ему, что осушает
Она его глаза и говорит:
«Пусть этот образ радости небесной,
Мой верный друг, тебя утешит в горе.

Обязана тебе я этим счастьем:
Нечаянно ты жизни скоротечной
Меня лишил, но пребываю в сонме
Бессмертных я на лоне Божества.
Здесь, чистым наслажденьям предаваясь,
Я жду тебя, и здесь-то наши души
Сольются, чтоб блаженство обрести
Одна в другой и вместе – в славе вечной.

Да, здесь я жду тебя, Танкред, лишь сам
Не заграждай себе дороги к Небу
И низменным не поддавайся чувствам:
Верь, что тебя я так люблю, как только
Дозволено мне смертного любить».
И речью, и улыбкою, и взором
Героя сердце сладостно утешив,
Клоринда тает в блеске лучезарном.

Танкред, с душою чистою проснувшись
И вверившись заботливым рукам,
Велит земле предать с почетом должным
Бесценный прах. Воздвигнуть он не может,
Какой желал бы, памятник над ней:
Достойного резца здесь не нашлось бы;
Но, мраморную глыбу разыскав,
Обделывает ей края искусно.

В сопровожденье длинной вереницы
Факелоносцев гроб несли; доспехи
Воительницы были на сосне
Укреплены как смертные трофеи.
Наутро же герой, преодолев
И слабость и печаль, с благоговеньем
Пришел на место, где навеки были
Погребены бесценные останки.

При виде этой насыпи ужасной
Бледнеет он; язык и чувства стынут;
Глаза остановившиеся видят
Лишь мрамор злополучный. Наконец,
Обильных слез потоком разрешившись,
Он скорбно восклицает: «О могила!
Сокровищница сердца моего,
Возлюбленной моей приют последний!

Нет, ты не смерть таишь; моя Клоринда
Жива еще, и с ней жива любовь.
Я чувствую, ах! чувствую все то же
В крови неугасающее пламя.
Мой каждый вздох и каждый поцелуй,
Слезами орошенный, о могила!
Я посылаю праху дорогому,
К которому припасть уж не могу.

Возьми их от меня! Души, я знаю,
Прекраснейшей они не оскорбят.
Там, где она, ни гнева нет, ни злобы;
Она простила мне, и это служит
Единственным теперь мне утешеньем.
Моей вины здесь не было, и мне
Любить себя она не запрещает,
Пока не испущу я вздох последний.

Да, буду я любить ее до смерти!
Блаженный день стократ блаженней был бы,
Когда б мой прах с ее соединился
И в недрах бы твоих нашел покой:
От смерти б мы тогда стяжали счастье,
Которого обоих жизнь лишила.
Ах, этому не сбыться никогда,
И лишь мечтой могу себя я тешить!»

Меж тем молва зловещая Солим
Встревожила насчет судьбы Клоринды:
А вслед за тем точнейшими вестями
В отчаянье и скорбь повергнут город:
И плач и вопль такой повсюду в нем,
Как будто победитель исступленный
Его до основанья разрушает
И предает огню дома и храмы.

Особенно не знающий утехи
Арзет к себе все взоры привлекает:
Глубокая, замкнутая в душе
Печаль не выражается слезами;
Посыпав пеплом волосы седые,
Лицо и грудь он раздирает в кровь.
Аргант, узнав о гибели Клоринды,
Спешит в толпу вмешаться со словами:

«Клоринды нет! А я ли не пытался
Ее спасти! Едва мне стало ясно,
Какая ей грозит опасность, я
Хотел за ней бежать и с ней погибнуть.
Как заклинал я вашего владыку
Ворота отворить! Но он отверг
Все просьбы, все мольбы, и перед силой
Мне оставалось только преклониться.

Увы! когда б дозволено мне было,
Из рук бы смерти вырвал я ее
Иль рядом с ней достойно завершил бы
Я жизненный свой путь, по крайней мере.
Но что еще мог сделать я? И люди
И Небеса судили ей иное.
Она мертва! Но знаю я, какой
Исполнить долг она мне завещала.

Так слушай же, Солим, в чем поклянусь я!
И ты, о Небо, слушай! Если ж клятвам
Я изменю, пусть молния твоя
Стрелой меня пронзит и уничтожит.
Клянусь отмстить злодею-кровопийце,
Клянусь с мечом не расставаться этим,
Пока Танкреду сердца не пронжу
И коршунам его не брошу мертвым».

И клятвы вызывают в легковерном,
Изменчивом народе ликованье:
Обманута всеобщая печаль
Надеждой на грядущее возмездье.
Но тщетная надежда! В этом скоро
Придется убедиться им: Аргант
И сам не устоит перед ударом
Того, кому удар готовил смертный.