Ионел Теодоряну - Меделень
- Хорошо! Тогда поторопись, а то Профира все съест. Подожди не уходи. У меня к тебе дело... Пожалуй, я и Профире поручу сделать кое-что!
После короткого раздумья Ольгуца распахнула дверь столовой:
- Профира!
- Ох! уж и напугали вы меня, барышня!
- Пойди скажи садовнику, чтобы дал тебе кисть винограда: слышишь? И пускай выберет получше.
- А здесь кто уберет?
- Аника тоже умеет есть бисквиты! Ступай за виноградом. Поскорее!
Профира вздохнула и направилась к двери... на ходу вынимая из кармана своего фартука припрятанный бисквит.
- Слушай внимательно, Аника.
- Слушаю, барышня.
- Ступай в турецкую комнату к дяде Пуйу, тихонько постучи в дверь. А если он не ответит, постучи громко... Ну-ка, покажи, как ты это сделаешь!
Аника подошла к двери столовой... и вошла.
- Аника, ты смеешься надо мной?
- Я забыла, барышня!
- Делай, как я тебе велела.
- Хорошо. Я тихо постучу...
Тук-тук, постучала она пальцем.
- ...А если не ответит, постучу громче.
Бух-бух, стукнула она кулаком.
- Так. А если и тогда не ответит, вбежишь в комнату, хлопнешь дверью, ударишь ладонью по губам и громко скажешь: "Ох, грехи мои тяжкие! Я-то думала, вы в столовой!" Поняла? Устрой шум, чтобы разбудить его!
- А вдруг они рассердятся, барышня Ольгуца? - спросила Аника, с трудом удерживаясь от смеха.
- Не твое дело! Ты ему скажешь, что барышня Ольгуца хочет с ним поговорить.
В ожидании Аники Ольгуца расхаживала по столовой, заложив руки за спину и все убыстряя шаг, - казалось, она сочиняет диалог, состоящий из коротких реплик. Иногда она останавливалась, убирала со лба черные кудри и снова принималась ходить взад и вперед.
- Он сказал, чтобы вы пришли.
- Он спал?
- Нет, курил.
- Хорошо. А теперь иди и доедай то, что осталось на столе. Ничего не оставляй Профире!
- Ты рад гостям? - приветливо осведомилась Ольгуца, входя к Герр Директору.
- В полном восторге!
- Как поживаешь, Герр Директор? Я тебе не помешаю?
- Ты! Мой друг-приятель! Как ты можешь мне помешать!.. Каким ветром занесло тебя ко мне?
- Да никаким, Герр Директор! Просто я пришла повидать тебя, поговорить...
Герр Директор приподнялся на локте и вставил в глаз монокль.
- Значит, ты ко мне с визитом?
- Ну да... Какой у тебя красивый халат! Ты элегантный, как какая-нибудь дама.
- Уж таковы холостяки, Ольгуца.
- Почему только холостяки?
- Да потому, что у них нет жен! Но зато есть красивые халаты.
- А у женатых не бывает?
- Им не нужно. У них красивые жены.
- А если некрасивые?
- Тогда они ищут утешения! Впрочем, нет. Они только вздыхают!.. Но что же это я? Садись. Что я могу тебе предложить: сигару?
- Какой ты сегодня веселый, Герр Директор!
- Как обычно.
- Сегодня не так, как обычно.
- Ты права. Сегодня особенный день.
- Для тебя?
- И для Ками-Муры... и вообще для всех. Разве ты не заметила?
- Но тогда почему же плакала мама?
- Откуда ты знаешь, что она плакала?
- Я видела.
- Ну, хорошо! Она плакала... потому что она мама.
- В таком случае ей пришлось бы плакать каждый день!
- Она плакала от радости, Ольгуца.
- Нет, Герр Директор.
- Я так думаю.
- А я скажу тебе, почему она плакала: потому что уезжает мой брат.
- Милая Ольгуца, мама поняла, что для Дэнуца лучше учиться в Бухаресте, и она сама так решила - как, впрочем, и Дэнуц.
- Но тогда почему она плакала?
- Так уж устроены все дамы, Ольгуца. Стоит им решиться на что-нибудь, и они тут же пускают слезу и тут же утешаются.
- Она пошла наперекор себе, Герр Директор!
- Ну и ну! Все-то ты знаешь!
- Герр Директор, когда ты уезжаешь?
- Завтра, Ольгуца.
- Ты едешь один?
- Да. Дэнуц приедет вместе с Йоргу, через неделю.
- ...Я очень рада, - вздохнула она.
Герр Директор погладил ее по голове.
- Хорошая ты девочка!
- Герр Директор, - спросила Ольгуца, глядя ему прямо в глаза, - ты строгий человек?
- Строгий с кем, Ольгуца?
- Не знаю!.. В Бухаресте, со своими служащими.
- Конечно. Иначе нельзя.
- А что ты делаешь, когда хочешь быть строгим?
- Ну!.. Разговариваю сурово, хмурюсь... а если они меня не слушают, то прогоняю их.
- А если мой брат не будет тебя слушаться?
- Дэнуц меня слушается.
- Кто знает?! А если он сделает глупость?
- Я сделаю ему внушение.
- А если он снова сделает глупость?
- Хм!.. Тогда и увидим!
- Хм!.. Герр Директор, ты когда-нибудь бил кого-нибудь?
- Может быть! Я уже не помню! Когда я был мальчиком...
- Ты любишь драться?
- Нет, Ольгуца, это некрасиво и грубо.
- Значит, ты никогда не будешь бить моего брата?
- Дэнуца? Боже упаси!
Ольгуца вздохнула с облегчением.
- Merci, Герр Директор. Я так и думала. Ты строгий, но добрый... Можно, я пороюсь в твоем чемодане?
- Пожалуйста!
- Закрой глаза, Герр Директор... Ладонями... А теперь скажи, что я сейчас буду делать?
- Устроишь себе душ из одеколона!
- А вот и не угадал!.. У тебя сегодня не болит голова, Герр Директор?
- Слава Богу, нет!
- Очень жаль! Я хотела сделать тебе растирание.
- Болит, болит! Конечно, болит!
Из опрокинутого флакона лился одеколон; Ольгуца ладошкой быстро втирала его в неровную поверхность головы, покрытой короткими волосами, и одновременно изо всех сил дула на ее макушку.
- Тебе приятно, Герр Директор?
- Необыкновенно! Как если бы Северный полюс вселился в мою голову! Но только не надо так сильно тереть, а то у меня и в самом деле сделается мигрень.
- Ничего, Герр Директор! Я тебе сделаю еще одно растирание. Сегодня великий день!
- Для моей головы!
- И для других тоже, Герр Директор, - добавила Ольгуца, массируя изо всех сил его голову.
* * *
Воздух был как-то особенно прозрачен, осенний свет необыкновенно приятен... словно воспоминание о прошлом...
Дэнуц сбежал по ступенькам крыльца, засунув руки в карманы, опустив плечи. Ему попался на глаза футбольный мяч, позабытый во дворе, он вспомнил, что недавно играл здесь с Ольгуцей и поранил себе колено - и ему вдруг показалось, что ступени, по которым он спустился, другие, чем те, по которым он поднимался, и что двор совсем другой, да и сам Дэнуц тоже другой...
Как если бы ступени, по которым он поднимался тогда и спустился теперь, принадлежали времени, а не крыльцу родительского дома.
Он закрыл глаза.
Очень часто, особенно в конце каникул, ему снилось, что произошло какое-то несчастье. Оно проходило, стоило ему открыть глаза. Он просыпался с ощущением счастья, с просветленной душой, избавившись от ужасов сна. Но эти ночные кошмары приучили его к мысли о возможности несчастья, которое представлялось ему чем-то вроде порога, который надо переступить, чтобы оказаться в белом, светлом помещении с зеркалами, предназначенными для одних только улыбок, и с окнами - для солнца...
...Он открыл глаза. Тот же футбольный мяч; то же высокое и широкое небо; наступало время занятий, приближался отъезд; а Дэнуц такой маленький и такой одинокий...
Так, значит, его изгнали из дома... Плакать ему не хотелось, нет. Он вздохнул. Ему так хотелось, чтобы небо сделалось маленьким-маленьким и низким-низким, как скатерть на столике, где иногда, зимой, госпожа Деляну раскладывала пасьянс или читала книгу. И чтобы под этим низким и маленьким небом лежал ковер, озаренный пламенем печи, и спала кошка...
Над столиком висела лампа под абажуром. Под столиком виднелись мамины ноги в легких туфлях, которые то были спокойны, то беспокойно двигались, то нетерпеливо отбивали носками такт. Дэнуц, разумеется, сидел под столом. Ольгуца играла во дворе, занесенном снегом. А ему совсем не хотелось играть. Мир для него уменьшался до размеров кукольного домика. И на свете не существовало ничего, кроме ножек стола, Дэнуца посредине, маминых туфель и кошки. Дэнуц знал, что делает мама, потому что видел, что делают ее туфли. Он знал, когда она улыбается и когда хмурится и сердится. Мурлыкала кошка. И стояла такая тишина!.. От печки шло легкое и сонное тепло... Там начинались сказки о Мужичке с ноготок, борода с локоток, и о Карлике... Там Дэнуц создал крошечный мирок, где люди были не больше буквы, животные - размером с заглавную букву, домики же были величиной с книжку сказок - одни только сказки могли там поместиться. А Дэнуц был великаном, но каким добрым великаном!.. Там было хорошо. Там была родина Дэнуца, освещенная огнем из печки, напоминающим изображение солнца на коврах, где спят дети и дремлют кошки...
И вот его изгнали.
Какое высокое небо! И какая большая земля!
Он поплелся в сад... Что же случилось с котомкой Ивана? Какой ветер высушил, вытряхнул и выгнал всех императоров, фэт-фрумосов и все сказки? Котомка у Ивана совсем опустела!
Дэнуц шел один. Никто его не сопровождал. Войско, которое всегда следовало за ним или поджидало его впереди, - исчезло. Пустота впереди, пустота позади! Из дома его изгнали, а впереди его ожидала школа...
