Аксель Мунте - Легенда о Сан-Микеле
- Вот так, - сказал я аббату, когда мы сидели в курительной после обеда. - Любовь действительно слепа, если только это можно назвать любовью. Она заслуживала лучшей судьбы, чем оказаться в объятьях этого дегенеративного болвана.
- Вы знаете, всего месяц назад граф заплатил его карточные долги, иначе ему пришлось бы уйти из полка, а к тому же ходят слухи о подложном чеке. Говорят, он тратит бешеные деньги на одну известную кокотку. Подумать только, что такой человек повезет сегодня вечером графиню на бал-маскарад.
- Жаль, что я не умею стрелять.
- Ради бога, не говорите так. И я предпочел бы, чтобы вы ушли. Сейчас он придет сюда пить коньяк с содовой.
- Ему следовало бы пить коньяка поменьше - вы заметили, как дрожали его руки, когда он капал лекарство в стакан с вином? Во всяком случае, это хорошее предзнаменование для ласточек и жаворонков! И не смотрите так озабоченно на дверь - он предпочитает общество графини в гостиной. К тому же мне пора, меня ждет экипаж.
Я пошел наверх, чтобы еще раз взглянуть на графа, - он уже собирался лечь и сказал, что очень хочет спать, счастливец! Когда я с ним прощался, я услышал внизу отчаянный собачий визг. Я знал, что Том ждет меня в вестибюле в своем привычном углу - граф, очень любивший собак, не только дал на это постоянное разрешение, но и приказал постлать там для него особый коврик. Я бросился вниз. Том лежал, прижавшись к входной двери, и изо рта у него лилась кровь. Виконт Морис яростно бил его ногой. Я набросился на негодяя так неожиданно, что он потерял равновесие и упал на пол. Второй удачно рассчитанный удар снова опрокинул его, когда он пытался встать. Схватив шляпу и пальто, я, держа на руках собаку, вскочил в свой экипаж и помчался на авеню Вилье. С самого начала стало ясно, что бедняга Том получил тяжелые внутренние повреждения. Я просидел с ним всю ночь. Но его дыхание становилось все тяжелее, а кровотечение не прекращалось. Утром я застрелил своего верного друга, чтобы избавить его от дальнейших страданий.
Я почувствовал только облегчение, когда днем получил записку от двух товарищей виконта Мориса, которые просили меня назвать им моих секундантов, так как виконт, после некоторых колебаний, все же решил оказать мне честь и т. д.
Я с трудом уговорил шведского военного атташе полковника Стаффа помочь мне в этом деле. Вторым моим секундантом согласился стать мой друг Эдельфельд, известный финский художник. Норстрема я попросил присутствовать на дуэли как врача.
- Никогда в жизни мне так не везло, как за эти последние сутки, сказал я Норстрему, когда мы с ним обедали за нашим обычным столиком в кафе "Режанс".- Говоря откровенно, я страшно боялся, что буду бояться. Однако мне было так любопытно узнать, как я буду держаться в этой истории, что ни о чем другом я просто не думал. Ты ведь знаешь, как я интересуюсь психологией!
Норстрем в этот вечер, по-видимому, нисколько не интересовался психологией, как, впрочем, и всегда. Он был необычайно молчалив и торжествен, и я заметил в его тусклых глазах такую нежность, что мне стало стыдно.
- Послушай, Аксель, - сказал он слегка охрипшим голосом, - послушай...
- Не смотри на меня так, а главное - не предавайся сентиментальности, она не идет к твоему типу красоты. Поскреби свой глупый затылок и попытайся понять ситуацию. Неужели ты хоть на минуту поверил, будто я так глуп, что был бы способен подставить себя завтра в лесу Сен-Клу под пулю этого дикаря, если бы думал, что он может меня убить? Это слишком нелепое предположение, чтобы о нем говорить серьезно. Кроме того, эти французские дуэли - чистейшей воды фарс, как тебе отлично известно. Мы с тобой не раз, как врачи, участвовали в этих комедиях, когда актеры порой попадают в дерево, но только не друг в друга. Давай разопьем бутылочку шамбертена и ляжем спать - от бургундского меня всегда клонит ко сну, а после смерти моей бедной собаки я почти не смыкал глаз, но сегодня я во что бы то ни стало должен уснуть.
Утро было холодное и туманное. Мой пульс бился ровно и не учащенно, но я заметил какое-то странное подергивание в икрах, а кроме того, мне трудно было говорить, и как я ни старался, мне не удалось отхлебнуть коньяка из фляжки Норстрема, которую он протянул мне, когда мы выходили из экипажа. Бесконечные предварительные формальности раздражали меня тем больше, что я ни слова в них не понимал. Как это все глупо, какая напрасная трата времени, думал я. Насколько проще было бы отхлестать его на английский манер - и дело с концом. Кто-то сказал, что туман рассеялся настолько, что уже не помешает целиться. Это меня удивило, так как мне казалось, что туман, наоборот, сгустился. Тем не менее я отлично видел виконта Мориса, стоявшего напротив меня в обычной нагло-небрежной позе, с папиросой в зубах - он, по-видимому, совсем спокоен, пришло мне в голову. В кустах позади меня запела малиновка, и я принялся размышлять о том, почему эта крошка так задержалась в лесу Сен-Клу, но полковник Стафф вложил мне в руку длинноствольный пистолет.
- Цельтесь ниже, - прошептал он.
- Огонь! - скомандовал резкий голос.
Я услышал выстрел. Я увидел, что виконт выронил папиросу изо рта и к нему бежит профессор Лаббе. Секунду спустя я обнаружил, что сижу в карете полковника Стаффа, а напротив сидит Норстрем и широко улыбается. Полковник похлопал меня по плечу, но все молчали.
- Что случилось? Почему он не стрелял? Я не желаю никакой милости от этой скотины, я сам его вы зову, я...
- Ничего подобного вы не сделаете. Благодарите бога за свое чудесное спасение, - прервал меня полковник. - Он очень старался вас убить и, конечно, убил бы, дай вы ему время для второго выстрела. К счастью, вы выстрелили одновременно: опоздай вы хоть на долю секунды, вы не сидели бы сейчас здесь. Разве вы не слышали, как просвистела пуля над вашей головой? Взгляните-ка!
Я посмотрел на свою шляпу - и внезапно занавес задернулся и я перестал играть героя. Неумелый грим храбреца стерся, и из-под него выглянуло лицо подлинного человека - человека, боящегося смерти. Дрожа от страха, я забился в угол экипажа.
- Я горжусь вами, мой юный друг, - продолжал полковник. - Мое солдатское сердце радовалось, глядя на вас, - я и сам бы не мог держаться лучше! Когда мы при Гравелоте поскакали на пруссаков...
Мои зубы стучали так, что конца его фразы я не разслышал. Мной овладели слабость и тошнота, и, когда я хотел попросить Норстрема опустить окно, чтобы вдохнуть воздуха, язык мне не повиновался. Мне хотелось распахнуть дверцу и броситься наутек, но я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.
- Он потерял много крови, - усмехнулся Норстрем. - Профессор Лаббе сказал, что пуля прошла сквозь основание правого легкого. Ему повезет, если он пролежит в постели не больше двух месяцев.
Мои зубы сразу перестали стучать, и я начал внимательно слушать то, что говорили мои спутники.
- Я и не подозревал, что вы такой блестящий стрелок! - объявил бравый полковник. - Почему вы сказали, что никогда прежде не держали в руках пистолета?
Я вдруг расхохотался без всякой причины.
- Тут нет ничего смешного, - строго сказал полковник. - Ваш противник тяжело ранен. У Лаббе был очень озабоченный вид, и еще неизвестно, чем это кончится.
- Тем хуже для него! - сказал я, чудом обретая дар речи. - Он убил мою беззащитную собаку, в часы досуга он стреляет ласточек и жаворонков, - он это заслужил! Вам известно, что афинский ареопаг приговорил к смерти мальчика, который выколол глаза птице?
- Но ведь вы не афинский ареопаг!
- Нет. Но если виконт умрет, в его смерти я также не буду виноват. Я ведь даже не успел прицелиться - пистолет выстрелил сам собою. Легкое ему прострелил не я, это сделал кто-то другой. Кроме того, раз уж вам так жаль этого негодяя, то позвольте задать вам вопрос - вы рекомендовали мне целиться ниже для того, чтобы я промахнулся?
- Я рад, что вы вновь обрели красноречие, Милейший хвастун, - улыбнулся полковник. - Когда я вел вас к карете, вы бормотали что-то несуразное про малиновок.
Когда мы проехали Порт-Майо, я уже обрел полную власть над своими нелепыми нервами и был очень доволен собой. Когда я подъезжал к авеню Вилье, мне почудилось, что из утреннего тумана, точно голова медузы, возникло лицо мамзель Агаты и ее белесые глаза грозно уставились на меня. Я посмотрел на часы и ободрился - была половина восьмого.
"Она трет бронзу на обеденном столе, - подумал я, - и, если удача от меня не отвернется, я сумею незаметно проскользнуть к себе в спальню, подав Розали знак принести мне чаю".
Розали вошла на цыпочках с завтраком и "Фигаро".
- Розали! Вы прелесть! Ради бога, не допускайте ее в переднюю: я хочу через полчаса улизнуть. И еще - почистите меня немного щеткой, это крайне необходимо.
- Но господин доктор не может навещать пациентов в этой старой шляпе! Поглядите-ка - спереди круглая дырочка и сзади такая же. Чудно! Моль ее прогрызть не могла - весь дом пропах нафталином с тех пор, как мамзель Агата поселилась тут. Может быть, крыса? Комната мамзель Агаты кишит крысами. Мамзель Агата любит крыс.
