Анри Барбюс - Огонь
Пепен теперь идет впереди; он останавливается и движением руки останавливает товарищей.
- Кто-то идет!.. - шепчут они.
В глубине души им страшно. Напрасно они вышли из прикрытия все вместе и так долго отсутствуют. Они провинились. И неизвестно, чем это еще кончится.
- Влезем сюда! Скорей! Скорей! - говорит Пепен.
Он показывает на прямоугольное отверстие на уровне земли. Они его ощупывают. Прямоугольная тень оказывается входом в прикрытие. Они входят туда один за другим; последний нетерпеливо подталкивает остальных, и все прячутся в непроницаемом мраке узкой норы.
Шаги и голоса раздаются все отчетливей.
Из кучки четырех солдат, забившихся в эту дыру, высунулись руки, они шарят по земле. Вдруг Пепен бормочет сдавленным голосом:
- Что там такое?
- Что? - спрашивают остальные.
- Обоймы! - вполголоса отвечает Пепен. - Немецкие обоймы! Мы попали к бошам!
- Удирай!
Трое бросаются к выходу.
- Осторожней, дьяволы! Не двигайтесь! Идут!..
Быстрые шаги. Идет только один человек.
Повара не двигаются, не дышат. Их глаза на уровне земли, они видят, как справа шевелится мрак, потом тень отделяется, приближается, проходит... Она принимает более четкие очертания. На голове у нее каска, покрытая чехлом, под которым можно угадать острие. Слышны только шаги.
Едва немец прошел, как четыре повара единым прыжком, не сговариваясь, кидаются вперед, толкают друг друга, бегут как сумасшедшие и набрасываются на него.
- Камрад!.. Месье!.. - кричит он.
Вдруг сверкнул нож. Немец падает, словно погружаясь в землю. Пепен хватает каску и не выпускает ее из рук.
- Надо стрекача задавать! - ворчит Пупарден.
- Обыскать боша!
Они приподнимают, переворачивают и опять приподнимают рыхлое, теплое, влажное тело. Вдруг немец кашляет.
- Он еще жив!
- Нет, подох. Это из него воздух выходит.
Они выворачивают карманы убитого. Слышится прерывистое дыхание четырех черных людей, согнувшихся над трупом.
- Каска - мне! - заявляет Пепен. - Это я пустил ему кровь. Не отдам каску.
У мертвеца отбирают бумажник с еще теплыми бумагами, бинокль, кошелек и краги.
- Спички! - восклицает Блер, потрясая коробком. - Есть!
- А-а, скотина! - тихонько вскрикивает Вольпат.
- А теперь - драла!
Они швыряют труп в угол и убегают во всю прыть, охваченные паникой, не думая о шуме, который они производят.
- Сюда!.. Сюда!.. Ребята, поднажмем!
Они молча мчатся по лабиринту небывало пустынных бесконечных проходов.
- У меня в груди сперло, - хрипит Блер, - мне каюк!..
Он шатается и останавливается.
- Ну, понатужься, старая калоша, - кричит Пепен, задыхаясь.
Он хватает его за рукав и тащит за собой, как упрямую лошадь.
- Пришли! - говорит Пупарден.
- Да, я узнаю это дерево!
- Это Пилонская дорога!
- А-а-а! - стонет Блер, прерывисто дыша и сотрясаясь, как мотор. Он бросается вперед из последних сил и садится на землю.
- Стой! - кричит часовой. - Да откуда вы? - бормочет он, узнав их.
Они хохочут, прыгают, как паяцы; их потные, забрызганные кровью лица и руки кажутся еще черней; в руках Пепена поблескивает каска немецкого офицера.
- Вот так история! - изумленно бормочет часовой. - В чем дело?
Они ликуют и беснуются.
Все говорят сразу. Наспех, кое-как рассказывают драму, после которой еще не успели прийти в себя. Дело в том, что, расставшись с полусонным часовым, они заблудились и попали в Международный ход, часть которого принадлежит нам, а часть - немцам. Между обеими частями нет никакого заграждения. Только что-то вроде нейтральной зоны, на обоих концах которой стоят часовые. Наверно, немецкий часовой не стоял на посту, или спрятался, заметив четыре тени, или отступил и не успел вызвать подкрепления. А может быть, немецкий офицер случайно зашел слишком далеко в нейтральную зону... Словом, так и нельзя разобраться в том, что произошло.
- Смешней всего, - говорит Пепен, - что мы это знали и не остереглись, когда пошли...
- Мы ведь искали огня! - говорит Вольпат.
- И достали! - кричит Пепен. - Ты не потерял спички, старый хрыч?
- Будьте благонадежны! - отвечает Блер. - Немецкие спички получше наших. Без них у нас бы не было огня! Потерять спички? Посмел бы их кто-нибудь у меня отнять!
- Мы опаздываем. Вода в котле небось замерзла. Навострим лыжи и махнем к себе. А потом расскажем товарищам, какую штуку мы сыграли с бошами...
XIX
БОМБАРДИРОВКА
Мы в открытом поле, среди необозримых туманов.
Над нами темно-синее небо. К концу ночи прошел снег; он осыпает плечи и забивается в складки рукавов. Мы идем по четыре. Все надели капюшоны. В полумраке мы кажемся каким-то племенем, переселяющимся из одной северной страны в другую северную страну.
Мы прошли через разрушенный Аблен-Сен-Назер, мельком видели беловатые груды домов и темную паутину ободранных крыш. Деревня очень длинная; мы вошли в нее ночью, а когда выходили, ее последние домишки уже белели от предутреннего инея. Через решетку в каком-то подвале, на берегу волн этого окаменелого океана, мы заметили огонь, поддерживаемый сторожами мертвого города. Мы шлепали по болотистым полям, блуждали по безлюдной местности, где ноги вязли в грязи, потом ступили на более или менее твердую почву; вышли на дорогу, ведущую из Каранси в Суше. Высокие придорожные тополя разбиты, стволы расщеплены; в одном месте тянется колоннада огромных сломанных деревьев. Дальше в темноте, с обеих сторон, нас сопровождают карликовые призраки деревьев, они расколоты надвое, похожи на пальмы или растерзаны, превращены в деревянную корпию, в пучки волокон; другие согнулись и словно стоят на коленях. Кое-где путь преграждают глубокие рытвины. Вместо дороги - лужа; идешь на каблуках, расплескивая воду ногами, как веслами. Местами проложены доски. Там, где они лежат косо, по ним скользишь. Иногда столько воды, что они плавают и под тяжестью человека с хлюпаньем тонут, а человек спотыкается или падает и бешено ругается. Теперь, наверно, часов пять утра. Снег перестал; обнаженная, испуганная пустыня проясняется, но мы еще окружены широким кольцом туманов и мрака.
Мы идем, мы идем дальше. Доходим до места, где можно различить темный пригорок; внизу копошатся люди.
- Подходите по двое! - командует начальник отряда. - Каждые два человека будут нести по очереди балку или плетень!
В каждой паре один солдат берет у другого винтовку. А тот поворачивает и с трудом вытаскивает из кучи длинную, грязную, скользкую балку, весом чуть не в сорок кило, или плетень из покрытых листьями веток, величиной с дверь; их можно нести на спине, только согнувшись, подняв руки и придерживая за края.
Мы идем дальше. Мы рассыпались по сероватой дороге, идем медленно-медленно, тяжело-тяжело ступаем, глухо кряхтим, ругаемся сдавленным от усилий голосом. Пройдя сотню метров, каждые два солдата обмениваются ношей: тот, кто нес два ружья, теперь несет балку или плетень, и, пройдя две сотни метров, все, кроме унтеров, обливаются потом, хотя дует резкий предрассветный ветер.
Вдруг там, в пустынных местах, куда мы идем, вспыхивает и расцветает звезда: это ракета. Она освещает небосвод молочным сиянием, затмевает созвездия и летит вниз, пленительная, как фея.
Там, впереди, какой-то беглый свет: вспышка, грохот.
Это - снаряд.
В небе от взрыва на миг появляется отблеск, и приблизительно на расстоянии километра, с востока на запад, мы ясно различаем возвышенность.
Она принадлежит нам - вся видимая отсюда часть до вершины, занятой нашими войсками. На другом склоне, в ста метрах от наших передовых позиций, находятся передовые позиции немцев.
Снаряд упал на вершину, в наши линии. Это стреляет неприятель.
Второй снаряд. Третий, четвертый. На вершине холма возникают столбы лиловатого света, тускло озаряющего весь горизонт.
И вот уже весь холм сверкает ослепительными звездами; внезапно вырастает лес фосфоресцирующих султанов, и над бездной ночи вспыхивает сине-белый волшебный свет.
Те из нас, кто изо всех сил старается удержать на спине тяжелую, грязную, скользкую ношу и удержаться на скользкой земле, не видят ничего и молчат. Другие дрожат от холода, лязгают зубами, фыркают, сопят, утирают нос мокрым платком и проклинают размытую дорогу, но все-таки смотрят и поясняют это зрелище.
- Совсем как фейерверк! - говорят они.
И вот, дополняя эту феерическую зловещую декорацию, перед которой ползет, копошится и шлепает по грязи черный-пречерный отряд, - взлетает красная звезда, за ней - зеленая, потом, гораздо медленней, целый сноп красных звезд.
Солдаты, которые не несут тяжести, смотрят и невольно с каким-то простодушным восхищением бормочут:
- Гляди... красная!.. Гляди... зеленая!..
Это подают сигналы немцы, да и наши: вызывают артиллерию.
Дорога заворачивает и ведет в гору. Наконец светает. Все предстает в грязном обличье. По обеим сторонам дороги, словно покрытой светло-серым грунтом и белыми хлопьями, грустно открывается действительный мир. Мы оставляем позади себя развалины Суше, где дома превратились в площадки, засыпанные строительными материалами, а деревья - в изодранные кусты, устилающие землю. Мы идем влево и проникаем в зияющую дыру. Здесь ход сообщения.
