Коллектив авторов - Любовь по-французски
Эммелина никому не рассказала о своем приключении. Она увидела в нем урок для себя и повод для размышлений. Расположение духа ее нисколько не испортилось, но вечером, когда г-жа д’Эннери, по своему обыкновению, перед тем как удалиться на покой, поцеловала ее, она слегка вздрогнула.
Теперь Эммелина уже и не думала жаловаться на тетушку, наоборот, старалась сблизиться с ней и сама вызывала ее на разговоры. Исчезновение «обожателя» прогнало всякую мысль об опасности, и графиней овладело ненасытное любопытство. Молодость свою маркиза прожила очень бурно, в полном смысле слова; приоткрывая истину лишь на какую-нибудь треть, она и то могла развлечь слушателей весьма занимательными рассказами, а своей племяннице, да еще после обеда, она иной раз делала и более откровенные признания. Правда, каждое утро она просыпалась с благим намерением ничего больше не говорить и отречься от всего, что она уже сообщила; но ее забавные анекдоты, к несчастью, походили на баранов Панурга: по мере того как день клонился к вечеру, число откровенных признаний все увеличивалось, и когда часы били полночь, иной раз случалось, что стрелка указывала и число былых интрижек, описанных почтенной дамой.
Уютно устроившись в глубоком кресле, Эммелина внимательно слушала; нечего и говорить, что, прерывая свое степенное молчание, она частенько хохотала до упаду или задавала уморительно наивные вопросы. Сквозь осторожные недомолвки и необходимые умолчания рассказчицы г-жа де Марсан разгадывала прошлое своей тетушки – словно драгоценную старинную рукопись, где не хватает нескольких листков, так что сообразительности читателя предоставляется восполнить пробелы; в этих любопытных историйках жизнь представала перед нею в новом свете; она видела, что управлять марионетками в человеческой комедии может лишь тот, кто умеет дергать их за ту или другую ниточку и держит все нити в своих руках. Эта мысль породила у Эммелины глубокую снисходительность к людям, навсегда сохранившуюся у нее; в самом деле, ведь ее как будто ничто не возмущало и она никогда не судила сурово своих друзей; умудренная опытом, она смотрела на себя как на существо особое, ни на кого не похожее, и, благодушно посмеиваясь над слабостями ближних, не желала им подражать.
И вот тогда-то, возвратившись в Париж, она стала той прелестной графиней де Марсан, о которой столько говорили. Она вошла в моду. Теперь Эммелина совсем не походила ни на прежнюю наивную девицу Дюваль, ни на взбалмошную и почти всегда растрепанную молодую особу, какой она была в первые годы замужества. Одно-единственное испытание – и вдруг она преобразилась. Родилась женщина с твердой волей, с душой и умом, не стремившаяся к любовным интригам, к победам над мужскими сердцами, женщина, признанная всеми весьма благоразумной и вместе с тем умевшая всем понравиться. Казалось, она говорила себе: «Что ж, раз мир так устроен, примем его таким, как он есть!» Она разгадала суть светской жизни, и, как вы, вероятно, помните, целый год без нее не обходилось ни одно празднество, ни один бал, ни одно развлечение. Все думали и говорили, что только любовь могла привести к такой разительной перемене, и новое очарование графини объяснили новой страстью к какому-то счастливцу. Как быстро люди судят и как часто ошибаются! Обаяние Эммелины исходило из твердого ее решения никого не обижать и не давать себя в обиду. К г-же де Марсан больше всех можно было применить прелестные слова одного из наших поэтов: «Я живу любопытством»[15]; этими словами о ней сказано все.
Возвратился г-н де Марсан; из-за неудачных результатов своей поездки он не мог похвалиться веселым расположением духа. Все его планы рухнули. А тут еще произошла Июльская революция – и он лишился своих эполет. Сохраняя верность партии, которой он служил, он вел жизнь очень замкнутую, лишь изредка бывал с визитами в предместье Сен-Жермен. В этих печальных обстоятельствах Эммелина заболела; долгие страдания подточили ее хрупкое здоровье, и она ждала уже смерти. За год она так истаяла, что ее нельзя было узнать. Дядя повез ее в Италию, и она вернулась с ним уже из Ниццы только в 1832 году.
Я говорил, что у Эммелины был свой дружеский кружок, и он вновь составился по ее возвращении, но сама-то она изменилась: живая, проворная женщина стала домоседкой, а быстрота, столь характерная для движений ее стройного тела, теперь свойственна была лишь ее уму. Так же как и муж, она редко бывала в обществе; каждый вечер вы бы увидели свет в окнах ее комнаты. Там всегда собирались близкие ее друзья. Избранные умы тяготеют друг к другу, и особняк супругов Марсан вскоре стал очень приятным домом, где собирались интересные люди; получить доступ в этот салон было не слишком трудно, но и не слишком легко, и у г-жи де Марсан хватило здравого смысла не превращать его в бюро патентованных умников. Г-н де Марсан, привыкший к более деятельной жизни, томился скукой, не имея никаких занятий. Беседы и праздность никогда ему не нравились. Он стал реже бывать в гостиной графини, а затем и совсем перестал там появляться. Говорили даже, что жена ему надоела и он завел себе любовницу, но так как это не доказано, не будем об этом говорить.
Однако Эммелине было двадцать пять лет, и она скучала, не отдавая себе в том отчета. Ей вспоминалась «Аллея вздохов» и тревожившее ее там чувство одиночества. Какое-то смутное желание бродило в ее душе, ей казалось, что чего-то ей недостает, но она тщетно пыталась разобраться, чего же именно ей не хватало. Ей и на ум не приходило, что можно в своей жизни любить дважды; она полагала, что уже истощила все сокровища сердца, и муж был в ее глазах их единственным хозяином. Когда она слышала в опере Малибран, ею овладевал невольный трепет; возвратившись домой, она запиралась в своей комнате и, случалось, пела всю ночь одна; порою горло ее судорожно сжималось, и звуки замирали на устах.
Эммелине думалось, что страсти к музыке достаточно, чтобы быть счастливой. Свою ложу в Итальянской опере она велела обтянуть шелком, как будуар, старательно ее разукрасила. Некоторое время убранство этой ложи было предметом ее непрестанных забот; она сама выбрала ткани для драпировок, приказала перенести из дому свое любимое зеркало в готической раме; отдаваясь всей душой этой забаве, Эммелина каждый день придумывала что-нибудь новое для своих декоративных затей; она собственноручно вышила обивку для табурета, и ее рукоделье представляло собою истинный шедевр; наконец, когда убранство ложи было завершено и больше уже нечего было к нему добавить, она очутилась как-то вечером одна в своем любимом уголке: давали моцартовского «Дон Жуана». Она не смотрела ни на сцену, ни в зрительный зал; ею овладело неодолимое нетерпенье: Рубини, госпожа Хейнефеттер и мадемуазель Зонтаг пели «Трио Масок», публика заставила их бисировать. Забывшись в грезах, Эммелина слушала, взволнованная до глубины души; наконец, придя в себя, она заметила, что протянула руку на соседний стул и крепко сжимает свой носовой платок – за отсутствием дружеской руки. Она не задалась вопросом, почему нет с ней в театре мужа, а лишь спросила себя, почему она слушает музыку в одиночестве, и эта мысль смутила ее.
Вернувшись домой, она застала мужа в гостиной, он играл с приятелем в шахматы. Эммелина села в сторонке и почти невольно устремила взгляд на графа. Она следила за сменой выражений на его лице. Еще не так давно, когда ей было восемнадцать лет, это лицо, отличавшееся благородством черт, она видела таким прекрасным – ей вспомнилось, как он бросился наперерез ее лошади. Сейчас г-н де Марсан, видимо, проигрывал, и сердито нахмуренные брови не красили его. Вдруг он улыбнулся, – счастье опять было на его стороне, глаза его заблестели.
– Вы, значит, очень любите эту игру? – улыбаясь, спросила Эммелина.
– Так же, как музыку, – ответил он, – надо же время убить.
Он продолжал партию, не глядя на жену.
– Только чтобы убить время! – тихонько сказала г-жа де Марсан, отходя ко сну в своей спальне. Слова эти не давали ей спать. «Он такой красивый, такой отважный, – думала она, – и он любит меня». Сердце ее заколотилось; она прислушивалась к тиканью часов, и однообразное постукивание маятника ее раздражало; не в силах вынести его, она встала и остановила часы. «Да что это со мной? Зачем я это делаю? – спрашивала она себя. – Ну, вот умолкнут эти часы, а разве я остановлю время? Оно бежит минута за минутой, за часом час».
Устремив застывший взгляд на часы, она вся отдалась мыслям, до тех пор никогда еще ей не приходившим. Она думала о прошлом, о будущем, о быстротечности жизни; она спрашивала себя, зачем живут на земле люди, в чем смысл их существования и дел и что ждет нас за гробом. Заглянув в свое сердце, она увидела, что жила по-настоящему лишь один день – тот, в который почувствовала, что к ней пришла любовь. Все остальное время она как будто видела смутный сон, дни тянулись один за другим, однообразно, как покачивание маятника. Она приложила ладонь ко лбу, голова ее пылала. Эммелина чувствовала неодолимую жажду жизни, – хотя бы и ценой страдания. В это мгновение она предпочла бы страдать, чем томиться скукой. Она решила во что бы то ни стало зажить по-другому. Прежде всего отправиться путешествовать. Но куда? Она строила множество планов поездок в чужие края, но ни одна страна не привлекала ее. Да и зачем ехать куда-то? Что она найдет в скитаниях? Все порывы бесполезны, бесплодны, все в жизни неверно… И Эммелину охватила такая тоска, что ей стало страшно, не подкрадывается ли к ней безумие; она подбежала к пианино, хотела сыграть свое любимое «Трио Масок», но при первых же аккордах залилась слезами и замерла в немом отчаянии.
