Бенито Вогацкий - Дуэт с Амелией
Амелия отвернулась от деревни и стала смотреть на поле. Впереди нее лихо орудовала тяпкой наша соседка, согнувшись в три погибели и словно по близорукости почти прильнув лицом к ботве. Ибо крестьянская мудрость гласит: "Чем гнешься ниже, тем к работе ближе". И еще: "Земля воздаст сторицей, коли не будешь лениться". Амелия тоже пригнулась пониже, еи хотелось быть как все. Но земля, которую она изо всех сил скребла и царапала тяпкой, попрежнему оставалась твердой, враждебной и не вызывала никакого отзвука в ее душе.
Амелии можно сунуть в руки тяпку, напялить на нее всякое старье и погнать в поле прореживать свеклу, все это можно. Да что толку! То ли дело-простая крестьянка, наша соседка; она срослась с землей, была репкой среди реп и вся растворялась в привычном труде. Вот она на миг оторвалась от работы и, прищурившись, взглянула вдоль рядка-прикинула, сколько осталось. Да, вот чего у Амелии и в помине не было-тихо и покорности. Да и быть не могло.
Я налег на работу; затылок горел, перед глазами плыли круги, но мне хотелось поскорее пройти свои рядки до канавы и обратно. Чтобы от усталости ног под собой не чуять. А потом укрыться в тени лип у дороги, передохнуть и начать думать о чем-нибудь другом.
19
Зря я так спешил. Все равно пришлось сделать перерыв.
К нам на поле пожаловал управляющий Донат и привез Федора Леонтьева. Донат опять сидел за рулем своего трактора без кабины, а Леонтьев стоял за его сиденьем.
Донат обежал глазами кучки выдернутой свеклы, Леонтьев-работавших женщин. Мы все, загородив ладонью глаза от солнца.
принялись разглядывать гостей. Большинство еще ни разу не видело советского директора, только слышало о нем. Они представляли его себе намного старше. И не таким высоким. Я уже говорил, что Леонтьев был высок ростом, молод и рыжеволос; глаза у него были голубые и какие-то широко распахнутые. Он немедленно схватил в руки тяпку и подстроился к нам. Видно было, что к крестьянской работе он не привык. но держался молодцом и до обеденного перерыва успел вполне прилично проредить четыре рядка-два туда и два обратно.
Оглядев свою работу, он повеселел. Донат, последовавший его примеру и махавший тяпкой в его темпе, одобрительно кивнул.
Мирный труд на земле настроил офицера на благостный лад. Может, он только тут по-настоящему понял, что война кончилась, и блаженно потянулся. И вдруг начал читать стихи. Наверное, они как-то сами полились. Мы, конечно, ничего не понимали.
но слушали затаив дыхание, потому что читал он с большим подъемом, а русский язык в его устах звучал мелодично, как колокольный звон. И я впервые понял, что такое чужой язык, то есть что для кого-то он единственно родной, впитанный с молоком матери, а вовсе не исковерканный до неузнаваемости все тот же немецкий.
Мы стояли кружком, опершись на тяики, и слушали русские стихи. Одна только Карла фон Камеке прислушивалась не только к звучанию, но и к смыслу слов.
- Пушкин, - прошептала она и преобразилась. Я увидел совершенно другую женщину, другую Карлу-ту, которой были адресованы русские письма. Наверное, такое выражение появлялось у нее и в те дни, когда она ездила в Зенциг...
Леонтьеву очень понравилось все: и то, что она узнала стихи Пушкина, и то, что гак разволновалась, чуть не заплакала.
У него, наверное, тоже сердце захолонуло, потому что он уставился на нее, как на картину. Тут Карла взяла себя в руки, гордо вскинула розовую головку и нараспев прочла несколько строк по-русски, и совсем неплохо, как мне показалось. В ней была какая-то врожденная мягкость. И мне подумалось, что именно благодаря ей к Амелии не пристала грязь жизни.
На Федора Леонтьева она, видимо, произвела такое же впечатление: он подошел к Карле и обнял ее.
Донат скромно стоял где-то за нашими спинами и молча наблюдал. Слово за слово, так сказать, и графиня с Федором уже оживленно беседовали по-русски: речь, очевидно, шла о Пушкине. Многие уже растерянно поглядывали по сторонам: перерыв чересчур затягивался.
Донат посмотрел на часы, но ничего не сказал. Он вновь стал самим собой воплощенное спокойствие. Ждать он умел.
Амелия внимательно прислушивалась к щебету матери и даже пробовала улыбнуться. Но улыбка не получалась-ее враг, Донат, был здесь.
Наша соседка сказала Карле фон Камеке:
- Спросите, откуда он родом.
- Из Курска, - ответил офицер.
А где это?
- В России.
- Ага, в России. - Именно это она и хотела услышать. Что такое Россия, она знала - гам погиб ее сын Герхард. Но вслух она ничего не сказала. Только смерила Федора взглядом с ног до головы-ведь и у него небось мать сеть, причем там, где погиб ее собственный сын. Почему-то это оказалось для нее очень существенным. Она показала пальцем на его впалые щеки и сказала:
- Худ больно.
Федор кивнул и пообещал есть больше картофеля с мясной подливкой. Соседка отошла в сторонку и смахнула слезы. Никакой злобы, лишь тихая покорность судьбе.
Потом молча взялась за тяпку. Остальные последовали ее примеру. В пять часов она вопросительно взглянула на Доната. Пора домой. Готовить ужин хозяину.
Но Донат предложил закончить все поле.
- На завтра и других дел хватает.
Он только предложил.
Никто даже слова не сказал. И соседка не стала долго раздумывать, смирилась и вновь взялась за работу.
Но тут властно прозвенел голос Амелии:
- Нет, пора кончать! Время вышло. Пошли по домам!
Все разом, словно куры на выстрел, повернули головы к ней. Ида Даннеберг со страху даже улыбнулась во весь рог, и все увидели, что зубов у нее спереди не хватает.
Донат молча глядел в сторону деревни и ждал. Ухмылку он вовремя спрятал. Карла фон Камеке с надеждой взглянула на Федора Леонтьева. Но тот пока еще ничего не понимал. Он был так измотан этой войной и так истощен, что по-детски радовался свежему воздуху и веселым лицам.
Амелия окинула "людей" испытующим взглядом, вздернула подбородок и, воткнув тяпку в землю, словно пику. с презрением посмотрела на Доната.
Но поскольку никто не бросил работу и не пошел домой, Донат сделал вид, будто ничего не случилось, и как ни в чем не бывало вновь взялся за свеклу. Дело у него спорилось, тяпка в его огромных лапищах взлетала и опускалась как бы сама собой, лишь слегка направляемая неприметным движением пальцев. Наша соседка тут же последовала его примеру-там что-то выдернет, тут порьгхлит, чик-чик, чик-чик.
Тут-то Амелия наконец взглянула мне в глаза. Очень грустно взглянула. Она крикнула всем:
- Этот скот не имеет права вам приказывать. Он уволен! Он больше не управляющий, слышите?
Отчаяние может обернуться мужеством.
Однажды-в эту минуту мне невольно пришел на намять тот случай-охотники пристрелили ястреба: пристрастился таскать зайчат. Вые грел-и ястреб камнем свалился с неба! Охотники, довольные, удалились. Тут Швофке-я о нем давненько ничего не рассказывал, - так вот, Швофке махнул мне рукой: пошли, мол. Каро, пристально следивший за всеми событиями от выстрела и до падения птицы, уже летел стремглав к тому месту, куда упал ястреб.
Вскоре мы услышали его победный лай.
Ястреб был молодой и некрупный. Пуля лишь подрезала ему крылья, так что взлететь он не мог. Поэтому принял бой со злобным преследователем здесь, на земле.
Такого мужества я никогда больше не видел. Ястреб счел ниже своего достоинства сдаться на милость громкоголосой твари, бестолково скачущей из стороны в сторону.
И хотя взмыть в высоту он не мог, зато мог расправить могучие крылья во всю ширь и показать нам, ползучим бесцветным тупицам, роскошные перья с багряной каймой. Грудь в ярких пятнах орденов он выпятил вперед, а голову гордо вскинул вверх-даже ухитрился взирать сверху вниз на нашего Каро. заливавшегося отчаянным лаем. Он стоял величественно и спокойно, как рыцарь, бросивший вызов противнику: не суетился, не издавал ни единого звука.
И только когда Каро подскакивал слишком близко, он отталкивался от земли и сверху сильно бил кривым клювом по мягкому носу пса. Каро отскакивал с жалобным визгом и осуждающе оглядывался на нас. Где же наша выручка? Я во все глаза глядел на ястреба и не мог наглядеться. Положение у него было безвыходное, никакой надежды не оставалось, но он не пытался спастись бегством или спрятаться; казалось, он был в самом расцвете силы и красоты. Привычно считая себя непобедимым, он держался так, словно наш Каро не грозный враг, а ничтожная козявка.
Сначала мы пытались угрозами оторвать Каро от птицы, потом стали отгонять пса уже пинками и, конечно, много потеряли в его глазах. В конце концов мы перегнали стадо в нижние луга.
- Не хочет сдаваться без боя, верно ? - спросил я у Швофке.
- Еще не знает, что никогда не сможет летать, - буркнул тот в ответ.
Вечером, возвращаясь с пастбища в деревню, мы решили взглянуть еще разок на смелую птицу: мертвый ястреб лежал на спине в нескольких шагах от того места, под кустом бузины, задрав кверху скрюченные когтистые лапы.
