Уилла Кэсер - Моя Антония
Я усадил ее в кресло Клерика - единственное удобное в моей комнате, растерянно задавая какие-то вопросы.
Ее ничуть не смутило мое замешательство. С наивным любопытством, которое я так хорошо помнил, она осматривала комнату.
- Неплохо ты здесь устроился! А знаешь, Джим, я тоже живу в Линкольне. Завела собственное дело. У меня швейная мастерская на Нулевой улице и вроде бы дела идут на лад.
- Когда же ты приехала, Лена?
- Да я здесь уже целую зиму. Разве бабушка тебе не писала? Я столько раз собиралась навестить тебя. Но все шли разговоры, что тебе надо быть старательным и прилежным, вот я и боялась помешать. Да и не знала, обрадуешься ли ты мне.
И она рассмеялась своим мелодичным беззаботным смехом, - то ли этакая простушка, то ли лукавая искусительница - поди разберись!
- Ты все такой же, только повзрослел, конечно. А я изменилась, как по-твоему?
- Разве что похорошела. Да, впрочем, ты всегда была хорошенькая. Видно, все дело в одежде.
- Тебе нравится мой новый костюм? Приходится хорошо одеваться, раз у меня мастерская.
Лена сняла жакет и вздохнула свободно, оставшись в блузке из какого-то мягкого тонкого шелка. Она уже чувствовала себя как дома, безмятежно расположившись у меня в комнате, - так с ней бывало всегда и всюду. Лена рассказала, что дела ее идут хорошо и она скопила немного денег.
- Летом выстрою дом для матери - помнишь, я давно об этом мечтала. Сразу заплатить я не смогу, но пусть она скорей переедет, пока еще не состарилась, пусть порадуется. А к следующему лету привезу туда новую мебель и ковры - будет ей, о чем помечтать зимой.
Я глядел на Лену, так тщательно одетую и причесанную, такую сияющую, и вспоминал, как она когда-то до самого снега бегала по прерии босиком и как Дурочка Мери гонялась за ней по кукурузным полям. Я восхищался тем, что она так многого сумела добиться. И, конечно, этим она была обязана только самой себе.
- Ты можешь гордиться собой, Лена! - от всей души сказал я. - Погляди на меня, я еще ни доллара не заработал, да и не знаю, заработаю ли когда.
- Тони говорит, что ты еще станешь богаче мистера Харлинга. Ты же знаешь, она всегда тобой хвастается.
- Расскажи мне, как Тони.
- У нее все хорошо. Она теперь работает экономкой в гостинице у миссис Гарднер. Сама миссис Гарднер уже не та, что прежде, обо всем заботиться ей не под силу. А Тони она доверяет, как себе. И с Харлингами Тони помирилась. Маленькая Нина так ее любит, что миссис Харлинг готова на все смотреть сквозь пальцы.
- Тони все еще с Ларри Донованом?
- В том-то и дело, Джим! По-моему, они даже обручились. Тони так о нем говорит, будто он президент железнодорожной компании. Все вокруг только посмеиваются да удивляются - Тони никогда размазней не была. А против него слова не дает сказать. Святая простота, да и только.
Я признался, что Ларри мне никогда не нравился. У Лены на щеках проступили ямочки.
- Кое-кто из нас мог бы много порассказать ей о нем, да какой прок? заметила она. - Тони все равно верит только ему. Ты ведь знаешь, если ей кто по душе, она слышать о нем ничего плохого не хочет. В том-то и беда.
- Похоже, мне надо съездить домой и приглядеть за Антонией, - сказал я.
- Вот-вот, - Лена смотрела на меня, откровенно забавляясь. - Еще хорошо, что она с Харлингами помирилась. Их Ларри побаивается. Они перевозят столько зерна, что на железной дороге с ними считаются. А что это ты учишь? - Она облокотилась на стол и придвинула к себе книгу. На меня пахнуло нежным запахом фиалок. - Это и есть латынь? Наверно, трудная. Впрочем, в театр ты ведь тоже похаживаешь? Я тебя там видела. Ты любишь хорошие пьесы, Джим? Мне просто дома не усидеть вечером, если дают представление. Я бы, наверно, согласилась работать как каторжная, только бы жить там, где есть театры.
- Пойдем как-нибудь вместе? Мне ведь можно к тебе заглядывать?
- А тебе хочется? Я-то рада буду. После шести я всегда свободна, а швеи уходят в полшестого. Я столуюсь на стороне, чтобы не тратить времени, но иногда и сама жарю отбивные, приходи, я тебя угощу. Ну, мне пора! - она начала натягивать белые перчатки. - Ужасно рада была повидать тебя, Джим.
- Да не спеши, куда ты торопишься? Ты же еще ничего не рассказала.
- Поговорим, когда ты ко мне придешь. А дамы у тебя, верно, бывают нечасто. Эта старушка внизу никак не хотела пускать меня. Пришлось сказать, что мы земляки и я обещала твоей бабушке проведать тебя. То-то удивилась бы миссис Берден! - И Лена тихо рассмеялась.
Я схватился за шляпу, но она покачала головой:
- Нет, нет, не провожай меня. Я должна встретиться в аптеке со знакомыми шведами. Тебе они не понравятся. Мне хотелось посмотреть, как ты устроился, чтобы описать все Тони, но я обязана честно доложить ей, что оставила тебя с твоими книжками. Она же вечно боится, что кто-нибудь тебя похитит.
Лена продела обтянутые шелком руки в рукава жакета, который я ей подал, оправила его на себе и медленно застегнула. Я проводил ее до двери.
- Так заходи, когда тебе станет скучно. А может, у тебя и без меня друзей хватает? А? - она подставила мне нежную щеку. - Ну-ка, сознавайся! - лукаво шепнула она мне на ухо. И скрылась в темноте лестницы.
Когда я вернулся к себе в комнату, она показалась мне куда уютнее. Присутствие Лены будто еще согревало ее, даже свет лампы стал приветливей. До чего же приятно было снова услышать Ленин смех! Ласковый, безмятежный, сочувственный - от него сразу делалось радостно. Я закрыл глаза и снова услышал, как заливаются смехом они все - и девушки-датчанки из прачечной, и три чешки Марии. Лена напомнила мне о них. И вдруг я постиг то, чего не понимал раньше: в чем связь между этими девушками и поэзией Вергилия. Если б на свете не было девушек вроде них, не было бы и поэзии! Впервые я осознал это так ясно. Сочтя открывшуюся мне истину невероятно ценной, я повторял ее на все лады, словно боялся, что она вдруг ускользнет от меня.
Когда я наконец снова засел за книги, мне неожиданно почудилось, будто мой давний сон про Лену, идущую ко мне в короткой юбочке по сжатому полю, вовсе не сон, а воспоминание о том, что было на самом деле. Я смотрел на страницу, а перед глазами у меня стояла эта сцена и под ней скорбная надпись: Optima dies... prima fugit.
3
В Линкольне разгар театрального сезона наступал поздно, когда сильнейшие актерские труппы, окончив долгие гастроли в Нью-Йорке и Чикаго, на один вечер заезжали к нам в город. В ту весну мы с Леной ходили на "Рип Ван Винкля" [новелла Вашингтона Ирвинга (1783-1859), инсценированная в 1889 году Чарльзом Берком] и на пьесу о Гражданской войне под названием "Шенандоа" [пьеса американского драматурга Ховарда Бронсова (1842-1908)]. Лена упрямо платила за свой билет сама, говоря, что зарабатывает достаточно и не позволит, чтоб на нее тратился студент. Мне нравилось ходить с ней в театр - ей все казалось необыкновенным и она всему верила. Я словно присутствовал на религиозных бдениях с кем-то, кого каждый раз обращали в новую веру. Как же самозабвенно и истово сочувствовала она актерам, игравшим на сцене! Детали костюмов и декораций значили для нее гораздо больше, чем для меня. Затаив дыхание, смотрела она "Робин Гуда" и не отрывала глаз от актрисы, певшей "Ах, обещай мне!".
Как-то однажды тумбы для объявлений, которые я жадно изучал в те дни, расцвели белоснежными афишами, на которых синим готическим шрифтом было выведено имя известной актрисы и название пьесы: "Дама с камелиями".
В субботу я зашел за Леной, и мы вместе отправились в театр. Вечер был жаркий, душный, но мы оба скоро настроились на праздничный лад. Мы пришли в театр пораньше, потому что Лена любила наблюдать, как собирается публика. В программе значилось, что "музыкальные отрывки" взяты из оперы "Травиата", написанной на тот же сюжет, что и "Дама с камелиями". Мы с Леной эту пьесу не читали и не знали, о чем она, хотя я припомнил, что в ней блистали многие великие актрисы. Мне был известен только один А.Дюма автор "Графа Монте-Кристо". Оказалось, "Дама с камелиями" принадлежит перу его сына, и я надеялся, что сын пошел в отца. О том, что нас ждет, мы с Леной имели не больше представления, чем парочка зайцев, случись им заскочить в театр из прерии.
Как только поднялся занавес, открыв угрюмого Варвиля, который, сидя перед камином, допрашивал служанку, мы пришли в волнение. Чем-то этот диалог решительно отличался от всего, что мы слышали до сих пор. Никогда еще реплики со сцены не звучали так живо, так правдиво, так убедительно, как в коротком разговоре Варвиля и Маргариты перед появлением ее гостей. А их приход вылился в такую очаровательно веселую, светскую, блестяще сыгранную сцену, каких еще не знал наш театр. Никогда прежде я не видел, чтоб на сцене открывали шампанское, вернее сказать, я вообще не видел, как его открывают. У меня и сейчас разыгрывается аппетит, стоит мне вспомнить тот ужин на сцене, а тогда для студента, столовавшегося у своих хозяев, это пиршество казалось изощренной пыткой. Помню позолоченные стулья и столы (поспешно расставленные лакеями в белых чулках и перчатках), ослепительную скатерть, сверкание бокалов, серебряные блюда, большую вазу с фруктами и ярко-красные розы. Сцену заполняли прелестные молодые женщины и элегантные молодые люди, и все они смеялись и разговаривали. Костюмы мужчин более или менее соответствовали эпохе, отображенной в пьесе, костюмы же дам отнюдь нет. Но я не замечал этой несообразности. Их разговор словно раскрывал перед нами блестящий мир, в котором они жили, от каждого слова ты становился взрослее и умней, каждая шутка дарила что-то новое. Можно было упиваться роскошью и превосходным ужином, не испытывая неловкости от того, что не знаешь, как вести себя за столом. Когда актеры начинали говорить все разом и какое-нибудь замечание в их словесной перестрелке ускользало от меня, я был безутешен. Я напрягал глаза и уши, чтоб ничего не пропустить.
