Виктор Вяткин - Человек рождается дважды. Книга 3
— Найдем, Иван Фёдорович! — прокатился гул по залу.
— Я тоже так думаю.
Представитель ЦК смутился и только развёл руками, когда все делегаты Единодушно отвели кандидатуру, рекомендуемую ЦК профсоюзов.
Неплохое место выбрал для дачи Никишов. Густой лес, речка, а невдалеке озёра. Тропинка тянулась леском. Самсонов перешёл мостик и оказался у крыльца никишовского дома. Из открытых окон доносились голоса, смех, звон посуды.
— Кажется, не время, — решил он и, закурив, пошёл обратно.
— Валерий Григорьевич? Да куда же вы? — окликнула Александра Захаровна.
— Надеялся попасть к вам до завтрака, да опоздал, видно. — Мидасова сбежала с крылечка, подхватила Его под руку и, не обращая внимания на возражения, ввела в дом.
— Знакомьтесь, мой подшефный — начальник прииска Самсонов, — отрекомендовала она и тут же распорядилась поставить Ещё один прибор.
За столом сидело несколько женщин в лёгких платьях, трое мужчин и Никишов.
— Ну что же, начальник прииска. Мы, кажется, с тобой Ещё ни разу не выпивали. Садись. Вместе работали и отдохнём вместе, — говорил генерал, наливая Ему полный фужер.
Самсонов сел.
— Оно лестно, Иван Фёдорович, да ведь пить-то я не очень.
— Рассказывай, рассказывай! Знаю я вас — горняков, — генерал протянул рюмку, чокнулся.
У Самсонова перехватило дыхание.
За столом просидели почти до обеда, и, когда Самсонов уже умоляюще поглядел на Мидасову, она, улыбнувшись, поднялась.
— Придётся сходить на завод с Валерием Григорьевичем, — проговорила она извиняющимся тоном.
Никишов бросил быстрый взгляд на Самсонова.
— Давайте. Только недолго.
Мидасова набросила на плечи косынку и сбежала с крыльца. Ёе звонкий голос уже доносился с речки.
Когда Валерий вышел, она стояла на мостках, опуская то одну, то другую ногу в воду и пытаясь обрызгать Самсонова.
Валерий отскочил.
— А, испугался? — захохотала она, протягивая руку. — Помоги выбраться. Здесь так круто.
— Пожалуйста! — сдерживая раздражение, проговорил Самсонов и подхватил ёе локоть.
Шурочка, всё Ещё резвясь, обняла Его за шею.
— Я тебе пообнимаюсь! — ошеломил Самсонова дикий крик. — Подлец! Марш отсюда! Марш из Дальстроя!
Ничего не понимая, Валерий поднял глаза. На крыльце топал ногами генерал.
— Вы это кому, мне? — удивился Самсонов.
— Тебе, негодяй. Чтобы и духу твоего не было в Дальстрое!
Мидасова взбежала на крыльцо и увела генерала в дом.
Тракторная колея на заброшенный участок разведки/ поросла лозняком. В глубоких выбоинах Ещё не просохли лужи, а в тайге уже зацвёл шиповник. Белоглазов переправился на двух брёвнах, сколоченных скобами, на другой берег Эмтыгея и, пройдя по гати, поднялся на терраску. Ещё пройти пролесок, повернуть по ключу вверх до дороги и через два километра — дом. Надо же было как-то узаконить их брак. Прошлым летом они ничего не сумели сделать. Потом нагрянула зима. Не просто было выбраться.
Белоглазов подошёл к обрыву и сел. Солнце просвечивало сквозь молодой лес, разбросав по траве жёлтые полоски. А внизу у голубоватой тени бился о камни Эмтыгей. Анатолий был счастлив, что у него Марина. А сложись по-иному жизнь, разве нашёл бы он такую?
Анатолий поднялся, наломал охапку шиповника и зашагал к посёлку. Дома он поставил букет в банку. Подошёл рыбак с огромным куканом хариусов и заглянул в окно.
— Наша маленькая хозяйка Ещё не появилась? — Он прицепил верёвочку с рыбой к гвоздю. — Приедет, ужин сделаете.
Марину полюбили все. Одни называли Её маленькой хозяйкой, другие просто малюткой. Одна она тут женщина.
Анатолий приготовил салат из редиски (это Марина завела огород) и пошёл чистить рыбу.
Что бы Ещё сделать? Он впервые отпустил Её одну и не находил себе места. Всю дорогу в кузове, на перекладных. А как-никак больше двухсот километров.
— Толик! Толя!
Белоглазов бросился из дома.
— Мариша, мальчишка мой славный! — подхватил Её на руки Анатолий и понёс к дому.
Он помог Ей раздеться и поставил греть воду. Марина умылась, вошла в комнату.
— И стол накрыт, и салат приготовлен, и даже вино. Спасибо, родной. — И улыбнулась как-то жалостно. Анатолий заметил блеснувшие в Её глазах слёзы.
— Малышка, что произошло?
— Ничего. Была в Ягодном.
Анатолий заглянул в Её глаза тревожно.
— Я никогда не расспрашивал тебя ни о чем. Но теперь не могу, скажи, что случилось.
Марина обняла Его, уткнулась в грудь.
— Может быть, так и лучше, что мы оба на одном положении. И обвенчал нас заочно спецкомендант.
— Что ты говоришь?! — вырвался у Анатолия тихий стон.
— Да. Отдала паспорт и получила такое же удостоверение, как у тебя. Пусть будет так. Всё равно мы хоть и несчастливцы, но всех счастливее. Ничего, и здесь люди живут.
Кротов и поныне верил в светлое завтра. Судьба Его сложилась куда хуже белоглазовской: второй срок, а лет уже больше пятидесяти. Тяжёлая работа бурильщика. Пять горизонтов, десятки километров выработок на руднике/ Кротов знал вдоль и поперёк.
Перекликаясь по штрекам подземки, заливаются отбойные молотки, звуки затухают в тёмных норах выработок. Тускло мерцают фонари шахтёров в плавающем тумане, и кажется, что кровля движется. Тяжело вгрызаются буры в крепкое тело лавы.
— Э-ээ!.. Кончай!.. — докатился до Кротова далёкий голос десятника. Надо бы Ещё, да уже кто-то перекрыл воздух, и буровые молотки захлебнулись и смолкли.
Кротов собрал шланги, инструмент, вычистил буры. Напарник Его седой, хмурый и молчаливый человек, которого все звали лётчиком, видимо по военной специальности, сел на раму вагонетки и вынул кисет.
— Закури, морячок. — Он оторвал кусок газеты.
— Спасибо, давно бросил, — Кротов выколотил о вагонетку рукавицы и поднял защитные очки.
— Бросай, морячок, не бросай, — снова проговорил напарник, не замечая, что Кротов стоит рядом, — а видно, это подземное царство и станет могилой…
— Ну, не-е-ет!.. — засмеялся Кротов. — Я не собираюсь тут оставаться. Умирать надо дома, и только дома, да Ещё на перине, на которой спал с детства. Я столько выдержал за право жить, что не сдамся так просто. Вот Ещё продержусь несколько лет и вылезу на свет божий. А потом…
— Потом снова в эту же шахту, но в другую смену со ссыльными, — перебил Его лётчик. — Да-да, со ссыльными, да Ещё навечно. Только за что? Вот и надо собирать силёнки. Хотя бы под землёй хозяевами сделаться.
— Туманно говоришь. Для чего тебе силёнки? С кем бороться собираешься?
Лётчик насыпал махорки, послюнявил край газетки и неторопливо свернул папироску.
— Положим, не я, а мы, — значительно отрубил он и, взяв за руку Кротова, почти насильно потянул за собой в старый, заброшенный штрек.
В далеком углу, бедно освещённом двумя фонарями, за обвалами кровли стояли люди в защитных очках. Они окружили незнакомого Кротову бледного человека, который испуганно озирался.
Судят, догадался Кротов, наглядевшийся на камерные суды уголовников. Правда, тут было что-то другое. Один из трёх судей, сидящих за старым Ящиком из-под взрывчатки, глухо спросил:
— Имеете ли, подсудимый, что-нибудь добавить в своём последнем слове?
Тот не ответил.
— Ты предатель, ты согласился шпионить за своими товарищами, ты умрёшь как подлец.
На голову осуждённого накинули мешок и тут же ударили чем-то тяжёлым по голове.
— Так будет со всяким, кто попытается нарушить Единство.
Фонари потухли, и стало совсем темно.
— Куда? — спросил кто-то.
— В старый ствол шахты. Мешок снять. Расходись.
Кротов и не заметил, как остался вдвоём с лётчиком.
«Да, тут затевается опасная игра отчаявшихся», — подумал он, выбираясь из штрека, ориентируясь на бледное пятно света из штольни.
— Вот так и начнём, морячок, — усмехнулся летчик, нагнав Его.
— Для чего?
— Средством для жизни должна стать смерть. А чья, это не имеет значения — твоя, моя, товарища. Надо добиться приезда сюда ответственной комиссии. Приедут, разберутся в нашей невиновности. Вот и подумай, моряк. Мне поручено переговорить с тобой, человек ты авторитетный.
— Я коммунист и не признаю ваших методов борьбы. Жаловаться на вас не собираюсь, но и с вами не буду, — отрезал Кротов.
— Мы знаем, что жаловаться не пойдёшь, потому и не остерегаемся. Но интересно было бы послушать, какие формы борьбы за справедливость предпочитает старый большевик, когда он запрятан на полкилометра ниже покойников и замурован в такую броню, что хоть пускай себе пулю в лоб, никто даже не услышит.
— Партия рано или поздно поймёт и исправит эту ошибку. Я верю в партию, в народ, считаю невозможным платить за торжество справедливости человеческими жизнями, которые и так теперь слишком мало стоят.
