Торгни Линдгрен - Вирсавия
Вы оба — и ты, и царь — нуждаетесь в советниках, сказал Ахитофел. С Давидом остался Хусий. Ты же получил меня.
А если я отошлю тебя назад?
От тех советов, что я могу дать тебе, пользы больше, чем от тысячи воинов с мечами.
Все знают, что ты царский советник.
Все знают и другое — что я был другом Урии, хеттеянина Урии, которого убили по приказу Давида. И все знают, что я отец отца Вирсавии, той Вирсавии, которую он украл себе, как похититель скота крадет ягненка.
Как же я могу тогда положиться на тебя? Ведь на протяжении человеческого возраста ты руководил царя Давида?
Советы не таковы, как ты думаешь, сказал Ахитофел. Советы нельзя отнести к одному человеку. Советы есть советы. Они вольны и неоспоримы, а порою и беспощадны.
Надобны такие советники, чтобы можно было им верить и полагаться на них, упрямо сказал Авессалом.
Полагаться тебе должно не на меня, а на Господа. Но все же не худо выслушать и то, что скажу тебе я. Принимающий советы мудр, а мудрость идет от богобоязненности.
Это я уже слышал, сказал Авессалом.
Да, отвечал Ахитофел. Твой отец Давид часто так говорит.
Казалось, народ давно ждал мятежа, народ, то бишь мужи с мечами, всегда ждет мятежа, чтобы поддержать его или укротить, мятежи подобны землетрясениям и затмениям солнца: они происходят. Так говорил Ахитофел. Скоро Авессалом собрал вокруг себя семь тысяч воинов, мужей из Иуды, и число их непрерывно росло.
У жертвенника Авраамова провозгласили Авессалома царем, он сам произнес окончательные и бесповоротные слова: се, Господь велит помазать меня князем над наследием Своим! Он совершил жертву всесожжения, и священники помазали его святым елеем и призвали над ним дух избрания, и он приказал трубить трубами.
Когда услыхал Давид, что Авессалом воцарился в Хевроне, оперся он головою на руки свои и заплакал, будучи не в силах придумать ничего более подходящего и благочестивого; войско может прийти из Хеврона в Иерусалим за два дня, войско решительное и честолюбивое под водительством новопоставленного и алчного царя может совершить этот переход за один день, ветер соблазна дует в спину таким воинам, и царь подумал: завтра он будет здесь, я встречу его на лестнице царского дома, Господь оставил меня.
И будто в зеркале увидел он пред собою то, что произошло, когда он взял Равву: царя, который сложил с себя одежду свою и святость, Авессалома, который поднял венец и прижал его к груди, беседу царя Аннона с Богом, с тем Богом, который оставил его.
Так происходит всегда: то, что было, есть то, что будет, то, что уже случилось, есть то, что случится.
Господь ждет Авессалома, думал он, я вижу Его. Он сидит на ковчеге под крылами херувимов и ждет его. Если я пойду в скинию, я лишь почувствую себя захватчиком. Господь более не со мною.
И еще он думал: отчего Он так диковинно улыбается?
Однако же Вирсавия поняла его мысли.
Он не оставил тебя, сказала она.
Кто?
Господь.
Нет, оставил, отвечал Давид. Он улыбается так странно, а когда я призываю Его, Он отвращает от меня лицо Свое.
Если ты останешься здесь, Авессалом и воины его возьмут Иерусалим мечом, перебьют, уничтожат и сожгут все, будто во вражьей земле, они сделают то же, что ты в молодости твоей делал с городами идолопоклонников, — то, что было, есть то, что будет.
Авессалом не враг мне, сказал Давид. Он всего лишь тот, кто придет после меня.
Избранный? — спросила Вирсавия.
Сейчас он избран, отвечал Давид, и почудилось ей, будто хотел он поделиться разумением: избрание мимолетно и непостоянно, кто способен собрать ветер в пригоршни свои?
Ты должен бежать, сказала Вирсавия.
Быть может, воинам должно заставить тебя бежать, продолжала она, быть может, хелефеи и фелефеи должны связать тебя по рукам и ногам и силою унести прочь, быть может, должен ты бежать стреноженным и ощипанным, но бежать необходимо.
Разве стражи мои не оставили меня?
Нет, все чужеземные воины верны тебе.
Отец твоего отца Ахитофел у Авессалома? — сказал Давид.
Он решил, что и Авессалому может понадобиться советник, отвечала Вирсавия.
Пусть же Господь обратит все советы его в величайшую глупость, сказал Давид, и Вирсавия услышала в его голосе холодную горечь.
А Хусий?
Он в Вефиле у сыновей своих, ведь сейчас время сбора миндаля.
Иоав?
Он собирает твоих воинов. Тех, что не в Хевроне, не у Авессалома.
У царя Авессалома, назидательно произнес Давид.
Нет, сказала Вирсавия, у мятежника Авессалома. Нечестивца Авессалома. Преступника.
Он все-таки мой сын.
Да. И должен ты бежать от него, он покушается на твою жизнь.
И решил Давид покинуть Иерусалим, решили они оставить Иерусалим, город Давидов, чтобы Авессалом не истребил мечом жителей города.
И Вирсавия ушла из Иерусалима вместе с Давидом, он — верхом на царском муле, она — сидя боком на вьючном седле ослицы. Направились они на восток к устью долины Кедрона, к горе Елеонской. За ними следовали домочадцы и слуги, среди них Шевания, большинство пешком, а некоторые и верхом, и жены и наложницы, которые еще не достигли того возраста, когда ноги уже не способны нести их. И несчастный писец — Господи! что же теперь писать? По сторонам смиренной вереницы шли хелефеи и фелефеи и шестьсот наемников из Гефа, города исполина Голиафа, они держали щиты свои и оружие в руках, будто выступили на битву, будто им было еще что защищать или охранять. Последними шли люди, служившие в скинии Господней, большинство из них не желало знать другого царя, кроме Давида, они несли с собою ковчег завета, не захотели они оставить Господа одного на ковчеге в покинутом городе.
Обок остальных шли все тридцать семь храбрых Давида, те, что всегда следовали за ним и готовы были всегда повиноваться его приказаниям, те, что не оставят его, даже если он прикажет им так поступить.
Если бы Урия еще был жив, он бы тоже находился среди них. Вместо него шел Хецрон из Кармила, могучий лучник, ведь их непременно должно быть тридцать семь.
Одинокий, с улыбкой на устах ехал Соломон на муле своем среди военачальников и священников, он тщательно выбрал для себя место в свите. Другие царские сыновья, те, что не последовали за Авессаломом, рассеялись среди народа, были это отроки и мужи, просто отроки и мужи.
Тут и там по склону шло, и бежало, и ехало верхом, и ковыляло уходящее население — мужчины, и женщины, и дети, и старики, те, что были обыкновенными людьми, те, у кого не было святыни, чтобы охранять ее или потерять, те, кто не имел ничего, кроме жизни.
Царь никогда не был искусным наездником, он качался в седле, сидел неловко, наклонившись к холке, тяжелые ноги его колотили по бокам мула, он жмурился от серебристо-белого света. Он не оборачивался на исшедших с ним, он был вообще не из тех, кто оглядывается назад, Вирсавия смотрела и назад, и вперед — такова уж она была. А Давид даже не видел, что она едет обок него, но чувствовал это, как всегда чувствовал ее близость, в сердце его брезжила догадка, что исходит от нее нечто непостижимое и таинственное — благоухание ли, звук ли, свет ли, а быть может, особенная сила — и что неведомый этот поток держит его в седле.
Однако ж ты сделала выбор и последовала за мною, сказал он вдруг, будто они давно уже вели беседу.
Никогда не было у меня выбора, сказала Вирсавия.
Моему сердцу хочется думать: она сделала выбор и последовала за мной.
Но она не желала говорить о его сердце.
Мемфивосфей, сказала она. Иногда я думаю о нем с завистью. Жить и все же не быть среди живых. Быть лишь голодом, жаждою и усталостью и получать в дар обильную еду, и питье, и сон.
Я дал ему всю любовь, какую только мог, сказал царь.
Да, сказала Вирсавия.
Он остался в моем доме?
Он спит. Шевания пытался разбудить его, но не сумел. Он проснется к вечерней трапезе.
И Давид подумал: вечерняя трапеза.
Авессалом не знает, какие сосуды священны, сказал он. Не знает молитвы, какую должно читать за столом. Неизвестно ему, как очистить и благословить вино. Способен ли он увидеть, есть ли еще кровь в мясе?
Она поняла его мысль: ему следовало наставить Авессалома.
А разве знание приходит не от избрания? — спросила она.
Он не избран. Он лишь избрал себя сам. Еще в утробе матери он был избран стать таким, кто избирает себя сам.
Разве не может Господь избрать его теперь, задним числом?
Господь ничего не делает задним числом, сказал Давид. Он все делает к назначенному времени. И все сделал изначально.
И это тоже?
Да. И это тоже.
Беседуя, они ехали рядом. И были это минуты счастья.
Она свободно держала поводья в правой руке, сидела очень прямо, чуть наклонясь вперед, на седельной луке висели лук ее и колчан.
Да, ничего больше она не взяла с собою, только лук и стрелы.
