Джон Голсуорси - Последняя глава (Книга 3)
Динни сжала его локоть.
- Мне эта поездка принесла большую пользу. Должна сказать, я давным-давно не чувствовала в себе столько жизни.
- Да, Париж обостряет наши чувства. Давай зайдем сюда, на воздухе слишком холодно. Чего ты хочешь: чаю или абсента?
- Абсента.
- Тебе ведь не понравится.
- Ладно, тогда чаю с лимоном.
Сидя в ожидании чая среди однообразной сутолоки "Кафе-де-ла-Пэ", Динни рассматривала худое, с острой бородкой лицо Адриана и думала, что здесь он чувствует себя вполне в "своей стихии" и что в Париже у него появилось особое выражение интереса и удовлетворенности, и его не отличишь от парижанина.
Интересоваться жизнью и не нянчиться с собой! Она оглянулась. Ее соседи не были ничем примечательны или особенно типичны, но они производили впечатление людей, которые делают то, что им нравится, и не хотят ничего другого.
- Они живут минутой, правда? - сказал вдруг Адриан.
- Да, я как раз об этом думала.
- Для француза жизнь - своего рода искусство. Мы всегда или надеемся на будущее, или сожалеем о прошлом. Англичане совсем не умеют жить настоящим.
- А почему англичане и французы так ужасно несхожи?
- У французов меньше северной крови, больше вина и масла, их головы круглее наших, их тела приземистее, глаза у большинства из них карие.
- Ведь таких вещей все равно не изменишь.
- Французы, по существу, люди золотой середины. Они довели искусство равновесия до высокого совершенства. У них чувства и интеллект находятся в гармонии друг с другом.
- Но французы толстеют, дядя.
- Да, но они толстеют равномерно, у них ничего не выпирает, и они прекрасно держатся. Конечно, я предпочитаю быть англичанином, но если бы я им не был, я бы хотел быть французом.
- Разве в нас не живет стремление к чему-то лучшему, чем то, что в нас есть?
- А! Обрати внимание, Динни, что, когда мы говорим "будьте хорошими", они говорят "soyez sage" {"Будьте благоразумны" (франц.).}. В этом кроется очень многое. Некоторые французы утверждают, будто наша скованность результат пуританских традиций. Но это ошибка: они принимают следствие за причину и результат за предпосылку. Допускаю, что в нас действительно живет тоска по земле обетованной, но пуританство было только частью этой тоски, так же как наше стремление к путешествиям и жажда завоеваний. Такими же элементами являются протестантизм, скандинавская кровь, море и климат. Но ни один из них не учит нас искусству жить. Посмотри только на наш индустриализм, на наших старых дев, чудаков, на наш гуманизм, на поэзию! Мы "выпираем" во все стороны. У нас есть два-три способа вырабатывать стандартных молодых людей - закрытые средние школы, "крикет" во всех его формах, - но как народ мы полны крайностей. Средний бритт - исключение, и хотя он до смерти боится это показать, он горд своей исключительностью. В какой еще стране ты найдешь столько людей, сложенных совершенно по-разному? Мы изо всех сил стараемся быть "средними", но, клянусь богом, все время "выпираем".
- Ты прямо загорелся, дядя.
- Когда вернешься домой, оглянись вокруг.
- Непременно, - отозвалась Динни.
На другой день они благополучно пересекли Ла-Манш, и Адриан отвез Динни на Маунт-стрит. Целуя дядю, она стиснула его мизинец.
- Спасибо, дядя, ты очень, очень помог мне!
За эти шесть недель она почти не думала ни о Клер, нк о ее неприятностях и поэтому сейчас же спросила, каковы последние новости. Оказалось, что иск уже опротестован и борьба началась, дело будет слушаться, вероятно, через несколько недель.
- Я не видел ни Клер, ни Крума, - сказал сэр Лоренс, - но узнал от Дорнфорда, что у них все по-прежнему. Роджер продолжает настаивать на том, чтобы Клер рассказала суду о своей семейной жизни. Юристы, видимо, считают суд исповедальней, где вы должны исповедоваться в грехах своих врагов.
- Разве это не так?
- Судя по газетам, да.
- Ну, Клер не хочет и не будет говорить, и если они попытаются принудить ее, они сделают огромную ошибку. Что слышно о Джерри?
- Вероятно, уже выехал, если хочет поспеть вовремя.
- Если они проиграют, что будет с Тони Крумом?
- Поставь себя на его место, Динни. Чем бы дело ни кончилось, Тони придется выслушать от судьи много неприятного. Едва ли он согласится на какое-нибудь снисхождение. А если ему нечем заплатить, я совершенно не представляю, что они могут с ним сделать; конечно, что-нибудь скверное. И потом - очень важно, как отнесется ко всему этому Джек Маскем. Он ведь странный человек.
- Да, - вполголоса ответила Динни.
Сэр Лоренс уронил монокль.
- Твоя тетя считает, что Крум должен уехать на золотые прииски, разбогатеть и потом жениться на Клер.
- А Клер что?
- Разве она его не любит?
Динни покачала головой.
- Может, и полюбит, если он будет разорен.
- Гм... А как ты себя чувствуешь, дорогая? Действительно пришла в себя?
- О да!
- Майкл очень хотел бы как-нибудь с тобой повидаться.
- Завтра я к нему заеду.
Вот и все, что было сказано по поводу сообщения, из-за которого она заболела.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
На другой день Динни пересилила себя и поехала на Саут-сквер. После отъезда Уилфрида в Сиам она была здесь только однажды вместе с Клер, когда та вернулась с Цейлона.
- Он в своем кабинете, мисс.
- Спасибо, Кокер, я поднимусь наверх.
Майкл не слышал, как она вошла, и она с минуту разглядывала стены, увешанные карикатурами. Ей всегда казалось странным, почему Майкл, склонный преувеличивать человеческие достоинства, окружил себя работами тех, кто старается преувеличивать человеческие недостатки.
- Я тебе помешала, Майкл?
- Динни! Как ты хорошо выглядишь! Ну и напугала же ты нас, старушка! Садись... А я как раз погрузился в картофельные дела... Интересные получаются цифры.
Они поговорили о том о сем, но оба понимали, зачем она пришла, и скоро умолкли. Потом Динни спросила:
- Ты хочешь мне что-то сообщить или передать?
Он подошел к шкафу и вынул из него маленький сверток. Динни развернула его у себя на коленях. Там оказалось письмо, небольшая фотография и орден за отличную военную службу.
- Это он снимался для паспорта, а это его орден. В письме есть кое-что, касающееся тебя. В сущности, все письмо предназначено тебе, да и вообще все его письма. Извини меня, я должен повидать Флер перед ее уходом.
Динни сидела неподвижно, глядя на карточку, пожелтевшую от зноя и сырости; в его лице было то особое выражение, какое свойственно всем снимкам, которые предназначаются для удостоверений. Поперек карточки было написано "Уилфрид Дезерт", и он смотрел со снимка прямо на нее. Она перевернула карточку лицом вниз и стала разглаживать орденскую ленточку, испачканную и смятую. Затем, собравшись с духом, развернула письмо. Из письма выпал сложенный листок. Письмо было к Майклу:
"Первое января.
Дорогой дружище ММ,
Поздравляю тебя и Флер и желаю долгой и счастливой жизни! Я сейчас нахожусь далеко на севере, в очень дикой части страны, и передо мною - цель, которую, не знаю, достигну ли, а именно - поселок племени, совершенно явно досиамского и не монгольского происхождения. Адриан Черрел очень бы этим заинтересовался. Мне часто хотелось послать тебе весточку, но как только дело доходило до писания, я не мог, - отчасти потому, что описывать эту страну тем, кто ее не знает, бесполезно, а отчасти потому, что мне трудно поверить в чей-нибудь интерес к ней. Я пишу тебе, чтобы попросить передать Динни, что теперь я наконец-то в мире с самим собой. Не знаю, что привело меня к этому - совершенно особая атмосфера и уединенность этих мест или я заразился от обитателей Востока убеждением, что важен только собственный внутренний мир, только он; человек - это микрокосм вселенной; он одинок от рождения до смерти, и его единственный древний и верный друг - это вселенная. Странный это покой, и я часто удивляюсь, как мог я так томиться и терзаться. Думаю, что Динни будет рада узнать об этом, так же как и я был бы искренне рад узнать, что она тоже обрела внутренний покой.
Понемножку начал писать, и если вернусь из этого путешествия, то попытаюсь описать его. Через три дня мы достигнем реки, переплывем ее и поднимемся по одному из ее притоков на запад, к Гималаям.
Слабые отзвуки кризиса, который вы переживаете, чувствуются и у нас. Бедная старая Англия! Не думаю, чтобы я еще раз ее увидел, но это храбрая мудрая птица, и я не хочу быть свидетелем того, как ее поймают. Думаю, что, когда ее хорошенько ощиплют, она будет летать лучше и выше.
До свидания, дружище, примите оба мою любовь.
А Динни посылаю мою особую любовь.
Уилфрид".
Покой! А она? Динни завернула ленточку вместе со снимком и письмом и положила в сумочку. Беззвучно отворив дверь, она спустилась вниз и вышла на залитую солнцем улицу.
На берегу реки, под еще голым платаном, она развернула вынутый из письма листок и прочла стихи:
"ПОКОЙТЕСЬ!"
