Бернард Шоу - Карьера одного борца
Я бы все-таки вынес кое-что из школы, если бы сидел за книгами. Но я не хотел учиться. Все учителя бранили меня за лень, хотя, по всей вероятности, я не был бы лентяем, если бы они умели учить. Каникулы были для меня худшей порой моей школьной жизни. Мать меня поместила в школу потому, что будто бы у меня был слишком скверный характер, чтобы держать меня дома; а когда на праздники я возвращался домой, мать только и делала, что негодовала на мои школьные привычки и манеры. Я уже стал чересчур большим для того, чтобы она могла теперь приласкать меня, как своего дорогого сынишку, что она изредка делала в прежнее время. Ее обращение со мной осталось прежним, только в нем никогда не попадались уже минуты нежности. Вы понимаете, что мне, окруженному в школе славой первого бойца, вовсе не было приятно, что дома я попадал в унизительное для меня положение бездельника и дармоеда, только о том и думающего, чтобы отравить жизнь матери. Когда она убедилась, что я не делаю никаких успехов в учении, она перевела меня в другую школу, находившуюся в деревенской местности Панлей, на севере Англии. Я пробыл там до семнадцати лет. Но однажды она приехала ко мне, и по обыкновению между нами произошла грубая ссора. Она заявила, что не даст мне уйти из школы прежде, чем мне исполнится девятнадцать лет. Тогда я решил бежать и в ту же ночь скрылся из школы. Я добрался до Ливерпуля, разыскал пароход, уходящий в Австралию, и спрятался в его трюме. Когда, уже далеко в море, я вылез из своего убежища, со мною обошлись на корабле лучше, чем я ожидал. Я стал помогать экипажу и работал достаточно усердно, чтобы оплатить стоимость проезда и пищи, которую мне давали. Однако в Мельбурне меня высадили. Я совсем не знал, что делать: у меня не было ни одной знакомой души здесь, я ничего не умел делать, у меня не было ни гроша денег. Всякое дело, которым я мог бы прокормиться, делалось уже другими, и я ничего не находил, бродя по городу. Я придумал было заходить подряд во все магазины и спрашивать, не нужен ли мальчик на побегушках или для черной работы. Но у меня не хватило на это решимости. Много раз я подходил к дверям магазинов и всякий раз уходил прочь, видя суровые лица приказчиков. Я утешал себя мыслью, что можно зайти в следующую дверь, что весь город в моем распоряжении. Уже поздно вечером я дошел до окраины. Здесь я заметил на одном из домов вывеску гимнастической школы. У двери была прибита какая-то записка. Пока я читал ее, со мной заговорил старый Нед Скин, владелец школы, куривший на пороге. Я ему понравился, и он предложил мне поступить к нему, чтобы помогать по хозяйству. Я, конечно, с радостью согласился. У него я научился боксу и через некоторое время сделал такие успехи, что Нед Скин устроил для меня кулачное состязание с легковесным бойцом по имени Дюкет и поставил за меня залог в качестве приза для победителя. Вы понимаете, что я ни за что не хотел, чтобы деньги мистера Скина пропали, - он так много сделал для меня, что я чувствовал себя почти его сыном. Что же мне оставалось, как не постараться всеми силами побить своего противника? Да что же вообще оставалось мне еще делать в жизни? Долг всякого человека состоит не в том, чтобы он делал то, что хочет, а в том, чтобы он хорошо выполнял то, что может. А единственное, что я умел порядочно делать - это драться. Я знал, что многие кулачные бойцы приобретают славу, почесть и деньги. Поэтому я выступил против Дюкета и побил его меньше, чем за десять минут. Я чуть было не убил его, потому что не знал еще тогда своей силы. С тех пор это стало моей профессией, потому что жизнь не открывала мне других возможностей. Когда я был в Уилстокене, я тренировался с помощью старого дурака Меллиша, готовясь к серьезному состязанию. Схватка произошла в тот самый день, когда вы встретили меня в Кленгаме с подбитым глазом. А потом... Видите ли, мисс Кэру, хотя я и профессиональный борец, во мне сердце ребенка. С тех пор, как я понял, что мать моя не ангел небесный, я никогда не переставал надеяться и ждать, что такой ангел появится в моей жизни. Я никогда не думал много о женщинах и мало знаю их. Как ни была моя мать недобра ко мне, в ней все же было что-то, что я запомнил до сегодняшнего дня и что дало мне представление о том, что настоящая хорошая женщина лучше и выше всех других вещей на свете. Женщины и девушки, которых я знавал во время моих скитаний по Австралии и Америке, казались мне очень мало привлекательными в сравнении с тем образом, какой остался от нее на дне моей души. К тому же все они были из низшего общества. Я любил миссис Скин, потому что она была добра ко мне; я старался ради нее быть любезным с женщинами, которые приходили к ней; но на самом деле я едва выносил их. Миссис Скин говорила, что все они охотно виснут мне на шею, потому что женщины любят молодых атлетов; но, чем сильнее выказывали они мне это, тем менее они нравились мне. Я мог дружить со всякими мужчинами, как бы ни были они невоспитанны и грубы, но относительно женщины у меня были требования, в которых, вероятно, сказалось мое джентльменское происхождение. Когда я увидел вас впервые в Уилстокене одну среди деревьев, неожиданно появившуюся, молча и спокойно поглядевшую на меня и так же неожиданно удалившуюся, - клянусь, я подумал, что вот наконец пришел долгожданный ангел. Затем я встретил вас на железнодорожной станции и шел с вами домой. Тогда я понял, что вы не ангел. Ведь ангел - это только тень, детская мечта, - я не верю в сказки, которые рассказываются о небесных жителях, - но вы еще больше, чем мама, дали мне представление о том, чем должна быть женщина. С того дня я полюбил вас, и если вы станете моей, мне безразлично, как сложится дальше моя жизнь. Я вполне сознаю, что я скверный человек, и, пожалуй, знаю, что лучшим и не стану. Но когда я заметил, что вы вращаетесь в обществе таких же скверных людей, как я, и не чувствуете к ним отвращения, я решил, что мне нечего отступаться и приходить в отчаянье. Я, во всяком случае, не хуже вашего распарывателя собачьих животов. Впрочем, не буду меряться с ним. Только знайте, мисс Лидия, что в кулачном бою, как и во всяком деле, есть чистые и грязные пути. Я всегда старался идти чистым путем и ни разу в жизни не унизился до подлого или коварного удара. Тем не менее я ни разу не был побежден. Хотя я только среднего веса, я с честью боролся против лучших тяжеловесов Колоний, Соединенных Штатов и Англии.
Кэшель замолчал и доверчиво, с какой-то робкой надеждой посмотрел на Лидию, которая, не проронив ни одного слова, внимательно слушала его. После довольно долгого молчания, которое, впрочем, не показалось никому из-них тягостным, Лидия сдавленным голосом произнесла:
- Оказывается, что у меня гораздо больше предрассудков, чем я думала. Как вы отнесетесь ко мне, если я признаюсь вам, что теперь, когда я знаю, что вы сын артистки, ваша профессия не кажется мне и наполовину такой отвратительной как прежде, когда я думала, что вы сын кухарки, прачки или поденщицы, как мне сказал Люциан.
- Как! - вскочил Кэшель. - Этот долговязый дурак сказал вам, что я сын кухарки?
- Вот я и выдала его; я говорила вам уже, что не умею сохранять секретов. Но мистер Уэббер - мой родственник и друг и сделал мне много хорошего. Могу ли я быть уверенной, что ему нечего бояться вас?
- Он не имеет право клеветать на меня. Я знаю, что он примазывается к вам: я заметил это еще в Уилстокене. Я показал бы ему теперь, кухаркин я сын или нет!
- Он вовсе не говорил этого. Он говорил мне лишь то, что вы сами подтвердили. Я спросила его, из каких слоев общества выходят люди, занимающиеся вашей профессией. Он ответил, что они обыкновенно выходят из семей рабочего класса, что вы сами подтвердили. Удовлетворены вы теперь?
- Я вижу, что вы очень хотели бы, чтобы я удовлетворился этим. Но я хочу знать, что он еще говорил обо мне... Впрочем, он прав. В нашей среде немало подонков общества и негодяев, нечего скрывать это. Но не они опозорили нашу профессию, а те люди из общества вашего мистера Уэббера, которые держат пари на нас, как на лошадей. Вашему двоюродному брату лучше бы попридержать свой язык.
- Ему бы не пришлось обвинять вас передо мною, если бы вы сами вовремя сказали мне правду. Я очень сожалею, что вы не имели прямоты и мужества сделать это.
- Я тоже жалею теперь об этом. Но что пользы в сожалениях? И разве я был не прав, что боялся потерять вас разоблачением моей профессии?
- Все равно, это не оправдывает вашего обмана.
- Но вы были всегда так дружески ко мне расположены, - вдруг жалобно проговорил Кэшель.
- Да, гораздо больше, чем вы ко мне. Иначе вы бы не стали меня обманывать. А теперь, по-моему, нам лучше всего расстаться. Я рада, что знаю историю вашей жизни; я согласна, что вы все же выбрали лучший путь из тех, какие вам предоставляла жизнь, и не осуждаю вас.
- Но тем не менее вы прогоняете меня. Не так ли?
- А чего же вы хотели бы, мистер Кэшель Байрон? Посещать меня в промежутках между своими победами над мясниками и чернорабочими?
