Ури Дан - Операция Энтеббе
Если действия террористов в борьбе против Израиля окажутся успешными, та же судьба постигнет каждую демократическую страну. Это только вопрос времени. Потому что, как сказал Дениэль Мойнихен в Еврейском университете после операции "Молния":
- Израиль стал синонимом демократии, так же как совершенно беспринципные нападения террористов на израильских граждан стали синонимом общей атаки на демократию и общественный порядок, которую ведет и воодушевляет современный тоталитаризм.
После операции "Молния" мы разговаривали с министрами и генералами из специальной комиссии, с солдатами и летчиками.
- "Молния", - сказал один из них, - это самый обычный рейд, который просто пришлось провести на большом расстоянии от дома.
Но этот "обычный" рейд потребовал огромного напряжения душевных сил от тех, кто принял решение его провести. Во время же самого рейда каждый в этой грозной и талантливой команде оказался на своем месте.
Потом все кончилось, и вновь ожили те аргументы, которые заставляют врагов Израиля недооценивать его в периоды кризиса. Конечно, привычка к демократическим обсуждениям - причина того, что в истории с рейсом "139" было найдено оптимальное решение. Но именно эти обсуждения постоянно внушают врагам Израиля надежду, что в следующий раз это общество не устоит.
Враги Израиля не могут понять, какую роль для жителей страны играют эмоции. Романтизм Израиля - это его главное оружие. Типичная для сабр колючих снаружи и мягких внутри - ментальность проявилась на примере целой семьи, захваченной на "Эр Франс". [Сабра (цабар - иврит) - уроженец Израиля; букв.: сладкий плод кактуса, покрытый снаружи жесткой, колючей кожурой.]
Это семья Давидсонов: Узи - отец, Сара - мать, Рон 17 лет и Бенни 8 лет - их сыновья.
Сара, красивая, молодая и бесстрашная, не боялась ни моральных, ни физических угроз, что ясно из ее разговоров с немцами, державшими ее буквально на прицеле. Вот выдержки из дневников Сары и Узи, вернувшихся домой в первом "Геркулесе":
"Узи смотрит на меня, я смотрю на него. Как будто мы все уже обсудили, мы говорим мальчикам:
"Мы не умрем. Мы вернемся домой, в Израиль. Мы все время будем вместе".
Я сказала "вместе", и великий страх закрался мне в душу. Произносишь какие-то слова - и вдруг понимаешь, как важно это "вместе" и какая опасность нас ожидает, если нас разъединят и это "вместе" исчезнет.
Вся наша семья это понимала. Мы молча прижались друг к другу и стояли, обнявшись. Узи был командиром нашего маленького отряда. Он прошептал: "Если они отделят мужчин от женщин, вы, мальчики, встаньте рядом с мамой, будьте все время с ней. Рон, ты старший, ты все понимаешь..."
Мои мужчины, Рон и Бенни. Только вчера они были моими маленькими детьми...
Не все могут сохранять спокойствие... Наши дети спокойны и печальны. Но с разных сторон я слышу истерические голоса: "Они убьют нас! Они расправятся с нами! Они только и ждут случая, чтобы перебить нас, как овец!"
У меня был длинный разговор с похитителем-немцем. Я спросила его: "Когда мы летели из Афин - откуда вы знали, что пилот действительно направляется в Бенгази? Он мог сделать вид, что выполняет ваш приказ, а на самом деле полететь в Лод или куда-нибудь еще". Он посмотрел на меня, улыбнулся и сказал: "Я довольно тщательно изучал этот предмет в нескольких арабских странах. За несколько месяцев я научился разбираться в картах и инструментах. Я знал, куда летит самолет".
Он помолчал и потом сказал: "Ваша страна очень красивая, действительно очень красивая". Я спросила:
"Вы бывали в моей стране? " Вместо ответа он улыбнулся. Я сказала: "Может быть, мне не следовало спрашивать". И он улыбнулся опять.
Немецкий "капитан" читает заявление: "Французы - враги арабов. Они дали Израилю ядерный реактор. Американцы - враги арабов. Они дают Израилю смертоносное оружие. Но главный враг - сам Израиль и израильтяне".
Приятное чувство, нечего сказать! Нас готовят к особой судьбе, не такой, как у остальных. "Капитан" подбадривает нас: "Вам не причинят никакого вреда. Вспомните все истории похищений. Мы не убиваем заложников. Мы будем вести переговоры. У нас есть требования. Если их выполнят, мы освободим вас, и вы вернетесь домой".
Рукоплескания убивают меня. Я чувствую, что во мне все кипит. Каждый раз, когда "капитан" произносит речь, - рукоплескания. Каждое появление Амина буря аплодисментов. Я не героиня: нет таких вещей, на которые я бы не пошла, чтобы спасти Узи и мальчиков. Я не смею сделать то, что мне действительно
хотелось бы, - выпрямиться и сказать Амину или террористам: "Вы не стоите и ломаного гроша! Я еврейка! Я израильтянка!" Однако в тех рамках, в которых мы можем сохранить свое человеческое и национальное достоинство, зачем унижаться, зачем приветствовать их рукоплесканиями? Мы должны проявлять почтение к Амину, потому что мы в его руках и он решает нашу судьбу. Почтение - ладно. Но не раболепство, не самоуничижение! Кажется, в подобных обстоятельствах трудно сохранить свое человеческое и еврейское достоинство.
Слухи. Угандийцы натягивают снаружи какие-то проволоки. Что это значит? По одной версии, это для подслушивания наших разговоров. По другой - все пространство вокруг здания подготовляют для размещения взрывчатки.
Приходит угандийский солдат: "Мы натянули проволоку, чтобы вы могли сушить белье. Каждая женщина может постирать в туалете, а потом повесить белье сушиться".
Какое облегчение! Не мины, не подслушки, а просто стирка!
"Капитан" улыбнулся мне. Я набралась смелости и подошла к нему. Он был в спокойном настроении. Я спросила о нашем багаже.
Он объяснил, что они собирались отдать его нам, но чемоданы находятся в самолете, в специальных контейнерах, а в Энтеббе нет приспособлений для их разгрузки. Он разговаривал со мной очень естественно. Я подумала: "Прекратить этот разговор? Отойти?" Что-то в нем побудило меня продолжать: "Как вы можете держать нас в таких условиях - без матрасов, без одеял, в такой тесноте?" Он вытащил бумагу и карандаш и записал мои просьбы: матрасы, одеяла, мыло, стиральный порошок, чистка туалетов. Обещал позаботиться об этом. Но здесь он уже не командир. Тут командуют арабы, а он был только солдат, исполняющий приказы.
Этот человек возбудил мой интерес. Он был для меня загадкой. Я могла еще понять палестинцев. Но он был немец, производил впечатление образованного, интеллигентного человека. Я спросила: "Почему вы здесь?" Он заколебался на минуту, потом начал подробно отвечать. Он верит в права палестинского народа. Они несчастные люди, без родины. Он не может оставаться равнодушным к их судьбе. Он должен им помогать. Поэтому он здесь и готов делать все для этого несчастного народа.
Я сказала: "Предположим, что вам, вашему "Фронту" и прочим врагам Израиля в арабских странах и других местах удастся, Боже сохрани, разрушить Израиль, и уцелевшие евреи опять рассеются по всему миру. Что вы будете делать? Похищать самолеты, чтобы помочь еврейскому народу вернуться в свое отечество? Или вы делаете это только для палестинцев?" Он сказал: "Я согласен, что вы должны иметь свое государство". Я спросила: "Вы за существование Израиля?" Он ответил: "Да, разумеется. Но либо палестинское государство должно существовать рядом с вашим, либо вы должны жить вместе, в одном государстве". Я сказала: "Это идет вразрез с идеями тех людей, которым вы служите и для которых рискуете жизнью. Они не признают права Израиля на существование". Он ответил: "Я не отвечаю за весь "Фронт". У меня свои собственные взгляды. Вы когда-нибудь видели лагеря палестинских беженцев? Вы когда-нибудь видели, как живут в них люди? Вы видели их детей?" - "В конце концов, - сказала я ему, - ближневосточная проблема будет решена. Война не может продолжаться вечно. Что вы будете делать тогда? Куда направитесь?"
Он был почти оскорблен. "Я немец. Я люблю свою страну. Не такую, как сейчас. Я хочу другой Германии. Я живу в подполье, в постоянной борьбе. Немецкая полиция ищет меня. Я знаю, что в конце концов меня
убьют или посадят в тюрьму на долгий срок. У меня такое чувство, что это произойдет очень скоро... мое время уже кончается".
Я сказала: "Вы растратили себя понапрасну, молодой человек. Если бы вы изучали что-нибудь полезное, вы с вашим умом могли бы служить человечеству куда лучше, чем похищая самолеты. Вы растрачиваете свои силы впустую".
Он ответил: "Я много учился, хотя и молод". "Может быть, - ответила я. - Но вы себя растрачиваете и не применяете свои знания как должно". Он помолчал. Я сказала: "Скажите мне правду. Как вы себя чувствуете, стоя здесь со взведенным автоматом перед женщинами и детьми? Если вы хотите бороться с нами - у нас есть солдаты. Почему вы не сражаетесь с нашими солдатами?" Он опустил глаза. "Поверьте мне, я себя чувствую очень нехорошо..."
Все эти годы я не могла постичь Катастрофы. Год за годом я читала об этом книги, смотрела фильмы, слышала показания очевидцев - и не понимала. Почему евреи так покорно шли в газовые камеры? Почему они вели себя, как овцы на бойне, когда им уже нечего было терять? Мне нужен был этот кошмар в Энтеббе, чтобы все это понять, и теперь, только теперь я поняла. Легко обманывать людей, когда они так хотят жить. Евреи не знали, что им уготовано, и верили в эту ложь о трудовых лагерях, о бане, через которую надо пройти. Нас тоже было легко обмануть. Немка - это дикий зверь, омерзительная как человек и как женщина. Но она менее опасна, потому что сразу ясно, что она такое:
