Чарлз Буковски - Самая красивая женщина в городе и другие рассказы
- Любовь! - сказал я.
- Любовь! - в один голос ответили они.
Я закрыл дверь. Господи, как славно все-таки быть бессмертным французским поэтом!
Я зашел на кухню, отыскал хорошую бутылку французского вина, каких-то анчоусов и фаршированные оливки. Вынес все это в гостиную и разложил на шатком кофейном столике.
Начислил себе высокий бокал вина. Потом подошел к окну, выходившему на весь белый свет и на океан. Ничего так океан: делает себе дальше то, чем и раньше занимался. Я закончил то вино, налил еще, отъел немного от закуси - - и устал.
Снял одежду и забрался прямо на середину кровати Андрэ. Перднул, поглядел в окно на солнышко, прислушался к морю.
- Спасибо, Андрэ, - сказал я. - Неплохой ты парень, в конце концов.
И талант мой еще не иссяк.
ВСЕ ВЕЛИКИЕ ПИСАТЕЛИ
она висела у Мэйсона на телефоне.
- ага, ладно, это... слушай, я пьяный был. я не помню, ЧТО ИМЕННО я тебе сказал! может, правда, может, и нет! нет, я НЕ извиняюсь, я уже устал извиняться... ты - что? не будешь? ну так черт бы тебя побрал!
Генри Мэйсон бросил трубку. снова шел дождь. даже под дождем с бабами какие-то заморочки, с ними вечно...
задребезжал звонок интеркома. он снял трубку.
- к вам мистер Бёркетт, некий Джеймс Бёркетт...
- ты ему не скажешь, что рукописи уже вернули? мы отправили их почтой вчера.
весьма сожалеем и все такое.
- но он настаивает на том, чтобы поговорить с вами лично.
- и ты не можешь от него отделаться?
- нет.
- ладно, зови его сюда.
куча проклятых экстровертов. хуже, чем торговцы одеждой, чем торговцы щетками, хуже, чем...
вошел Джеймс Бёркетт.
- присаживайтесь, Джимми.
- только близкие друзья зовут меня "Джимми".
- присаживайтесь, мистер Бёркетт.
по первому же взгляду на Бёркетта можно было определить, что он ненормальный.
великая любовь к себе окутывала его неоновой краской. и ничем ее не свести.
правдой - в том числе. такие не знают, что такое правда.
- слуште, - сказал Бёркетт, прикуривая и улыбаясь вокруг своей сигареты, как темпераментная и оттяжная сучка. - как это вам мое барахло не понравилось?
серкетарша ваша говорит, вы все обратно отправили? чего это вы вздумали все обратно отправлять, а, чувак? как это - обратно отправили?
и мистер Бёркетт тут посмотрел ему в глаза, так прямо посмотрел ему в глаза, как бы упирая на то, что у него есть ДУША. ты ведь ЛЮБИШЬ то, что делаешь, а так трудно делать это, и только мистер Бёркетт этого не сознавал.
- просто там не было ничего хорошего, Бёркетт, вот и все.
Бёркетт постукал сигаретой о пепельницу - нет, он просто протаранил ею пепельницу, вбивая ее в донышко и выкручивая при этом. потом зажег еще одну и, держа перед собой спичку, еще пылавшую, проговорил:
- эй, послушай, мужик, не надо мне этого ДЕРЬМА тут вешать!
- вы кошмарно пишете, Джимми.
- я сказал, только мои ДРУЗЬЯ зовут меня "Джимми"!
- вы говенно пишете, мистер Бёркетт, по нашему мнению, конечно, и только по нашему мнению.
- слушай, чувак, я эти игры ЗНАЮ! ПОДСОСЕШЬ как надо - и тебя приняли! только ПОДСОСАТЬ надо! а я не СОСУ, чувак! моя работа одна такая!
- это уж точно, мистер Бёркетт.
- если б я был жидом, или педиком, или комми, или черномазым, то все было бы схвачено, чувак, я бы прошел.
- тут у меня вчера был черный писатель, который сказал, что если бы кожа у него была белой, он бы стал миллионером.
- ладно, а как насчет педиков?
- некоторые педики пишут довольно неплохо.
- как Жене, а?
- как Жене.
- хуй сосать надо, значит, а? я должен писать о том, как сосут хуй, а?
- я этого не говорил.
- слушай, чувак, мне только немного рекламы надо. немного рекламы - и я пойду.
народ ПОЛЮБИТ меня! им только УВИДЕТЬ надо мои вещи!
- послушайте, мистер Бёркетт, мы о деле говорим. если б мы печатали каждого писателя, кто только потребует этого, потому что у него великие вещи, долго бы мы не протянули. приходится выносить суждения. если мы слишком часто будем ошибаться, нам конец. вот так все просто. мы печатаем хорошие произведения, которые продаются, и плохие произведения, которые продаются. мы на рынке. мы не занимаемся благотворительностью и, честно говоря, нас не слишком заботит улучшение души или исправление мира.
- но мои вещи ПОЙДУТ, Генри...
- "мистер Мэйсон", пожалуйста! только мои друзья...
- вы что пытаетесь - ОБОСРАТЬ меня?
- слушайте, Бёркетт, вы настырный. настырность у вас выходит здорово. почему б вам не пойти швабрами торговать, или страховками, или чем-нибудь еще?
- а что с моими вещами не так?
- не получается быть настырным и писать одновременно. это мог только Хемингуэй, а потом даже он забыл, как писать надо.
- я в смысле, чувак, что тебе не нравится в моих вещах? в смысле, будь ОПРЕДЕЛЕННЕЕ! не надо мне тут говна никакого вешать про Хемингуэя, чувак!
- 1955.
- 1955? это в каком смысле?
- это в том смысле, что тогда вы были хороши, но иголку заело. вы до сих пор играете 1955 - снова и снова.
- черт, да жизнь есть жизнь, и я по-прежнему пишу о ЖИЗНИ, чувак! ничего другого нет! какого дьявола ты мне тут вешаешь?
Генри Мэйсон испустил долгий медленный вздох и откинулся на спинку. художники нестерпимо скучны. и близоруки. если у них получалось, они верили в собственное величие, сколь бы плохими они ни были. если у них не получалось, то виноват в этом кто-то другой. не потому, что у них нет таланта; сколько бы они ни воняли, они всегда верили в свой гений. они всегда могли предъявить Ван-Гога, Моцарта или пару дюжин других, кто сошел в могилу до того, как маленькие жопки им отлакировало Славой. однако, на каждого Моцарта приходилось 50.000 несносных идиотов, которые, не переставая, изрыгали гниль. только самые хорошие бросали игру - вроде Рембо или Россини.
Бёркетт закурил еще одну сигарету, снова держа перед собой горящую спичку, пока говорил:
- слушайте, вы же печатаете Буковски. а он оступился. вы же знаете, что он оступился. признай это, чувак! Буковски же оступился, а? правда?
- ну, оступился.
- он пишет ГОВНО!
- если говно продается, то мы будем его продавать. послушайте, мистер Бёркетт, мы - не единственное издательство. попробовали бы кого-нибудь другого? не принимайте наше суждение и всё.
Бёркетт встал.
- а толку-то, к чертям собачьим? вы все, парни, одинаковы! вам хорошая литература ни к чему! всему миру ни к чему НАСТОЯЩАЯ литература! да вы человека от мухи навозной отличить не сможете! потому что вы - дохлятина! ДОХЛЯТИНА, слышал? ВЫ ВСЕ, ПИЗДЮКИ, - ДОХЛЯТИНА! ИДИТЕ НА ХУЙ! ИДИТЕ НА ХУЙ! ИДИТЕ НА ХУЙ!
ИДИТЕ НА ХУЙ!
Бёркетт швырнул тлевшую сигарету на ковер, развернулся, подошел к двери, ГРОХНУЛ ею и исчез.
Генри Мэйсон поднялся, подобрал сигарету, положил ее в пепельницу, сел, зажег свою. с такой работой хрена лысого бросишь курить, подумал он. он откинулся на спинку кресла и затянулся: так радостно, что Бёркетт ушел, такие люди просто опасны - абсолютно безумны и злобны - особенно те, кто всегда пишут о ЛЮБВИ, или СЕКСЕ, или УЛУЧШЕНИИ МИРА. господи, господи. он выдохнул. задребезжал интерком.
он снял трубку.
- к вам некий мистер Эйнсуорт Хокли?
- чего ему надо? мы же отправили ему чек за ЗУД В ЯЙЦАХ И АТАСЫ В ОБЩАГЕ.
- он говорит, что у него есть новый рассказ.
- прекрасно. скажи ему, чтобы оставил у тебя.
- он говорит, что еще не написал его.
- ладно, пусть план оставит. я посмотрю.
- он говорит, что у него нет плана.
- так чего ж ему тогда надо?
- он хочет поговорить с вами лично.
- и ты не можешь от него отделаться?
- нет, он только таращится на мои ноги и скалится.
- так одерни же юбку, ради Христа!
- она слишком короткая.
- ладно. зови.
вошел Эйнсуорт Хокли.
- присаживайтесь, - сказал Мэйсон.
Хокли присел. затем подскочил. зажег сигару. Хокли носил с собой десятки сигар.
он боялся стать гомосексуалистом. то есть, он не знал, гомосексуалист он или нет, а поэтому постоянно курил сигары, считая, что это - по-мужски и динамично, но все равно сомневался, в каком он лагере. ему казалось, что женщины ему тоже нравятся. такая неразбериха.
- послушайте, - сказал Хокли. - я только что сосал 36-дюймовый ХУЙ!
гигантский!
- послушайте вы, Хокли, мы тут делом занимаемся. я только что от одного психа избавился. вам чего от меня надо?
- я хочу у вас отсосать ХУЙ у вас, чувак! ВОТ чего я хочу!
- я бы воздержался.
в комнате уже висел толстый слой сигарного смога. пыхал Хокли что надо. он вскочил с кресла. походил вокруг. сел. вскочил с кресла. походил вокруг.
- я, наверное, схожу с ума, - сказал Эйнсуорт Хокли. - я постоянно думаю о хуе. я раньше жил с этим 14-летним пареньком. огромный ХУЙ! господи. ОГРОМНЫЙ!
