Геннадий Гор - Факультет чудаков
Угольные буквы на белой доске, темные спины учеников, склонившихся над книгой, тихий голос Шелоткана да длинные его шаги взад и вперед по комнате были выражением их ежедневной учебы.
Они пожелали знать все. Какие реки омывают те берега? Какие звери их населяют? Громоподобный слон поразил их воображение меньше, чем слоноподобный паровоз, дыхание воды которого, управляемой человеком, было сильнее сотни запряженных оленей. Не странно ли, что, не веря в существование паровоза, они поверили в существование слона. Впрочем, может быть, причиной этого были кости мамонта, которые они находили не раз. Достаточно было сказать название какой-нибудь машины, как они уже спрашивали, как называются ее части, и быстро запоминали их, не веря в существование самой машины. Наступающая техника была по их мнению уловкой отступающих рек и тайги, ловкостью шамана, в волшебство которого они не верили с тех пор, как поступили в школу. Они поверили бы в удивительное существование машин только тогда, когда бы увидели их. Виной их неверия был сам Шелоткан, пока что еще не сумевший как следует объяснить.
«Африка» — вот слово, обрадовавшее их не меньше, чем слово «верблюд».
— Верблюд, верблюд, — закивали они головами, точно это слово было давно им знакомо.
— Пальмы — это деревья, — продолжал Шелоткан.
И вот деревья Африки и деревни Африки приближаются. Пальмы, сопровождаемые соснами, слоны, окруженные оленями, голые люди, шагающие черными ногами по белому снегу навстречу людям, закутанным в белые меха.
— Да это Интернационал, — сказали ученики. Они, оказывается, уже знали слово «Интернационал».
А вдали возвышались горы с вершинами голубыми, как лоб бога, высеченного из голубого камня.
Ученики слушали. Незнакомые понятия радовали их, как новое ружье, а новые слова, как вода незнакомых озер, ласкали их уши.
— Балалайка, — неизвестно для чего, сообщил Шелоткан это ненужное им слово.
— Байкал, — продолжал он, — самое глубокое озеро.
Расстояние, которое раньше казалось им огромным, теперь кажется им маленьким, так как они узнали, что существуют миллионы верст: расстояние от них до солнца.
— Бойкот, — продолжал Шелоткан, не зная, как объяснить им это слово, понятие которого казалось ему не менее далеким от молодых тунгусов, чем слово «банкир».
— Бойкот, бойкот, — кивали они уже головами. Откуда они могли знать это слово?
— Бойкот — это Дароткан, — говорили они.
— При чем тут Дароткан? — спросил Шелоткан.
Тогда один из учеников нарисовал на доске углем три дерева на берегу реки и человека, прицеливающегося из ружья в белку.
По ширине ли высоких плеч или по манере стоять, откинув ногу, но Шелоткан сразу узнал молчаливого охотника.
— Это Дароткан, — сказал рисовавший. Остальные пояснили. Дароткан и есть тот длинный тунгус, который несколько лет тому назад спас отряд белобандитов, преследуемый красноармейцами, показав им путь, известный только тунгусам. Убегая, белобандиты перепороли бедняков и отобрали у них оленей, оставив взамен своих загнанных, издыхающих лошадей. И потому нет ничего удивительного в том, что тунгусы, в большинстве бедняки, отвернулись от предавшего их охотника.
— Теперь я знаю, что такое бойкот, — сказал Шелоткан смеясь.
Глядя на рисунок, он радовался не только пробуждающемуся классовому самосознанию, но тому методу, который ему подсказывал ученик. Рисунок поможет ему рассказать то, чего не сумеют передать слова. Он был в этом уверен.
Как-то раз, когда он объяснял им выгоду земледелия перед охотой, первобытным занятием, где еще управляют удача и неудача, а люди подчиняются тайге, в школу вошел зловещий старик. Как мертвая рыба, он шелушился, приближаясь, и распространял запах реки.
— Учишь? — спросил он водяным голосом. — Это что? А ты лучше покажи, куда убежала белка. Горностай исчез. Сохатого нету. Ответь же, где гуляет весь соболь? — И ушел. Это и был шаман. Его голос, казалось, был предвестником продолжающегося несчастья: последние две зимы были годами неудачной охоты.
Между тем тунгусы уже собрались. Костер, осветивший многоугольное лицо толпы, показал и шамана, прыгающего на одной ноге. Порывистым движением ветерка, он выхватил из костра пылающий уголь и, перебрасывая его с одной руки в другую и дуя, он положил его в рот. Как дым, шаман поднимался над костром и скакал, стуча в бубен. Толпа увеличивалась. Вот показались молодые тунгусы, ученики Шелоткана, посмеиваясь и щелкая орехи.
— Это что, — сказали они, припомнив фразу шамана, сказанную им Шелоткану. — Это и мы умеем. А ты вот брось в костер свою руку или ногу. Брось, что тебе стоит. Брось. Брось, — дразнили они его.
И что же, он вытащил одну ногу и, прыгая на правой, бросил левую в костер. Ветер трепал его пустую гачу, как флаг смерти. Нога с треском горела на костре, а тунгусы, объятые ужасом, пятились от костра, пока не наткнулись на привязанных оленей, не вскочили на них и не взмахнули бичами. Только их и видели.
Школьники вернулись в школу. А торжествующий шаман заковылял к реке.
— Я упираюсь в облака, — сказал он.
— Что это означает? — спросила Река, так звали его дочь.
— Я оставил свою ногу догорать, — сказал он. — Учитель посрамлен. Тунгусы уверены. Ученики убеждены.
— Смотри, он тебя разоблачит, — сказала Река.
— Соболь ходит в тайге, — сказал шаман. — Соболь обманул дураков. Где Дароткан?
— Дароткан здесь, — сказал Дароткан. И они ушли.
Через несколько дней Шелоткан созван тунгусов.
— Нужно изменить занятие, — сказал он, — пахать и сеять нас научат наши товарищи, русские крестьяне. На первых порах они нам помогут. Охота заставляла нас бездельничать и голодать летом. Теперь мы все будем заняты, летом — земледелием, зимой и осенью — охотой.
Тунгусы молчали. Старики мотали головами в знак того, что они были не согласны. Один из них встал и сказал:
— Шаман против. Шаман рассердился. Он сказал, что белка вернется. Сеять не надо. Пахать не на чем будет. Олени не привыкли. Мы не привыкли. Шаман против. И мы против.
— Я знаю, что шаман против, — сказал Шелоткан, — и против богачи Им не хочется работать. Хлеб они купят у крестьян. А на охоту пошлют голодных тунгусов, заплатив им гроши. Если мы пожелаем перейти на земледелие, город нам поможет. Пришлют машины. Трактор.
— Шаман против, — возразили богатые тунгусы. — Шаман бросил ногу. Удача будет.
— Она у него деревянная, — сказал Шелоткан. — Он ее в городе купил.
— Мы видели, — возразили тунгусы. — Такую из дерева не сделаешь. Не ври.
— Хорошо, — сказал Шелоткан, — я выпишу на города вам ногу. Привезут. Увидите.
— Зачем врешь! — закричали богатые тунгусы. — Зачем народ обманываешь!
— Обманывает народ шаман, — сказал Шелоткан. — Привезут ногу. Вы тогда убедитесь.
— Если привезут, тогда и поверим, — сказали тунгусы. — Тогда и пахать можно будет. Только не привезут. Где это видано, чтобы ногу из дерева делали.
А зима уже таяла. А лед уже шел. Шелоткан ждал ногу. Он закрыл школу, распустил учеников и пошел к реке посмотреть воду. Дерево стояло возле него, а он вспоминал город. Вдруг кто-то позвал его:
— Я плыву. Жди.
— Это голос Реки, — сказал Шелоткан. — Я узнал. Жду.
Лодка с высокими краями показалась на середине. В ней была Река. Так звали дочь шамана. Она прыгнула на берег, обшитая бисером и сверкая.
— Лови, — крикнула она Шелоткану, ударив его по плечу, и побежала, ускользая. Бегая вокруг дерева и дразня его, она крикнула: — Учитель.
Шелоткан побежал за ней, позабыв, что он учитель, и вспомнив детство. Утомленный кружением вокруг дерева, тяжело дыша, он сказал:
— Стар стал. Стал неловок. Где мне тебя поймать.
— Стар стал. Стал неловок, — передразнила его Река. — Купи себе ногу. В городе продают. Тогда поймаешь.
И, обшитая бисером и сверкая, прыгнула обратно в лодку, уплывая и смеясь над Шелотканом.
Каждое утро Шелоткан выходил встречать ногу. Но ноги не было.
Однажды он решил ее изобразить. На доске углем он нарисовал искусственную ногу, с мастерством, которое не знакомо европейским художникам. Казалось, что это было не изображение искусственной ноги, а сама искусственная нога, которая стояла, которая шла. Тунгусы уже верили Шелоткану. Один из них, столяр и кузнец одновременно, заявил, что он сделает ногу по рисунку. И что же, не прошло и двух дней, как он возвратился с ногой. Нога была сделана из дерева, кожи и железной пружины. Она сгибалась в колене. Нога была как нога. Тунгусы осматривали ее со всех сторон, ощупывали и, позвав безногого бурята, примерили ему ногу. И вдруг нога пошла, потому что пришлась буряту впору. И, приехав на одной ноге, он уехал домой на двух.
