Артур Дойл - Тень великого человека. Загадка Старка Манро (сборник)
– Выпей содовой, – сказал ему я, но в ответ он нанес удар.
– Ты просто боишься меня, Манро, – прорычал он.
Я понял, что дело заходит слишком далеко. Знаешь, Берти, я вдруг увидел всю глупость того, что происходило. Нет, я не сомневался, что смогу побить его, но силы наши были более-менее равны, и поэтому мы оба могли довольно сильно пострадать, причем без всяких причин. В общем, я решил снять перчатки, и, мне кажется, я принял единственно правильное решение в той ситуации. Если бы Каллингворт подумал, что ты в чем-то сильнее его, он мог бы сделать все, чтобы ты потом об этом пожалел.
Но судьба распорядилась так, что наш небольшой поединок был прерван в самом начале. В ту секунду в комнату вошла миссис Каллингворт и, увидев своего мужа, вскрикнула. Из носа у него сочилась кровь, подбородок был весь красный, так что нет ничего удивительного в том, что она испугалась.
– Джеймс! – Она бросилась к мужу, а потом повернулась ко мне. – Что это значит, мистер Манро?
Ты бы видел, какой ненавистью вспыхнули ее нежные голубиные глазки. Мне тут же захотелось обнять ее и успокоить поцелуем.
– Мы всего лишь немного потренировались, миссис Каллингворт, – сказал я. – Ваш муж жаловался, что ему не хватает физических упражнений.
– Все в порядке, Хетти, – сказал он, натягивая сюртук. – Не глупи. Слуги уже легли спать? Хорошо, сходи-ка на кухню, принеси воды в тазике. Садись, Манро, давай еще покурим. У меня есть куча вопросов, которые я хотел обсудить с тобой.
На этом все и закончилось, остаток вечера прошел совершенно спокойно. Правда, после того, что произошло, его жена всегда будет считать меня задирой и драчуном. А что касается самого Каллингворта… Не знаю, не возьмусь определить, какое впечатление все это произвело на него.
Когда на следующее утро я проснулся, он был в моей комнате. И вид у него был довольно необычный. Халат его лежал на стуле, а он, не прикрытый совершенно ничем, поднимал пятидесятишестифунтовую гантель. Природа не наделила его ни симметричным лицом, ни приятным выражением, но фигурой он походил на греческую статую. С удовольствием я отметил, что под обоими глазами у него проступают темные круги, он же в свою очередь усмехнулся, когда я сел на кровати и, прикоснувшись рукой к уху, почувствовал, что формой и, вероятно, цветом оно стало походить на шляпку мухомора. Впрочем, в то утро он был настроен на мирный лад и начал болтать со мной вполне дружелюбно.
В тот день я должен был вернуться к отцу, но перед отъездом провел еще пару часов с Каллингвортом в его кабинете. Он пребывал в прекрасном настроении, и его, как всегда, переполняли сотни самых безумных идей, которыми ему не терпелось со мной поделиться. Цель первостепенной важности для него состояла в том, чтобы увидеть свое имя в газетах. Он совершенно не сомневался, что именно это ключ к успеху. Мне показалось, что он перепутал местами причину и следствие, но спорить с ним на эту тему я не стал. От некоторых его предложений я хохотал так, что чуть бока не надорвал. Например, я должен был лечь у дороги и притвориться бесчувственным, чтобы собравшаяся толпа сочувствующих отнесла меня к нему, а его лакей тем временем сбегал бы в редакцию газеты с заранее заготовленной заметкой об этом происшествии. Правда, оставалась вероятность того, что толпа понесет меня к его конкуренту, который занимал дом напротив. По-разному гримируясь, я должен был симулировать припадки перед его дверью, тем самым привлекая к нему внимание местной прессы. Или я должен был умереть… в прямом смысле этого слова… после чего вся Шотландия узнала бы о том, как доктор Каллингворт из Эйвонмута воскресил меня. Его беспокойный разум увидел в этой мысли тысячи открывающихся возможностей, так что он и думать позабыл о надвигающемся банкротстве.
Однако вскоре его радужное настроение как рукой сняло. Он, стиснув зубы, принялся ходить из угла в угол, время от времени оглашая комнату проклятиями, когда увидел, как по ступенькам дома Скарсдейла, его соседа напротив, поднимается пациент. Скарсдейл имел весьма оживленную практику и принимал пациентов с десяти до двенадцати у себя на дому, так что при мне Каллингворт много раз вскакивал с кресла, мчался к окну и смотрел через дорогу. Глядя на чужих пациентов, он на глаз ставил диагноз и подсчитывал, сколько они могли бы заплатить.
– Нет, ты полюбуйся! – один раз неожиданно закричал он. – Видишь того хромающего мужчину? Он приходит каждое утро. У него смещение мениска{93} в коленном суставе. Это работа на три месяца. С него можно брать тридцать пять шиллингов в неделю. А это! Да чтоб меня повесили, если это снова к нему не едет на своей инвалидной коляске та женщина с ревматическим артритом{94}. Просто тошно смотреть, как они все к нему рвутся. Было бы к кому! Ты бы его видел! Какого черта ты смеешься? Я лично ничего смешного не вижу.
Да, мой визит в Эйвонмут был недолгим, но, думаю, он запомнится мне на всю жизнь. Тебе уже наверняка до смерти надоела вся эта история, но я ведь начинал этот подробный рассказ, когда еще только собирался ехать. Все кончилось тем, что днем я уехал домой, а Каллингворт на прощание сказал, что последует моему совету и соберет всех своих кредиторов, и пообещал через несколько дней сообщить мне, чем эта встреча закончится. Миссис К. даже не захотела пожать мне руку, когда мы прощались, но после этого она мне начала нравиться еще больше. Он должен быть очень хорошим человеком, раз сумел завоевать такую сильную любовь и преданность этой женщины. Наверное, существует какой-то другой, скрытый от посторонних Каллингворт… Более мягкий и нежный мужчина, который способен любить и вызывать любовь. Если это так, то качества эти скрыты в нем очень глубоко, потому что мне никогда не удавалось разглядеть даже намека на что-либо подобное. Хотя, с другой стороны, я ведь не так уж близко с ним знаком. Кто знает? Наверное, он точно так же не знает истинной сущности Джонни Манро. Но тебе, Берти, она известна, и мне кажется, что на этот раз с тебя хватит этого Каллингворта. Поверь, если бы не твои полные понимания и участия ответы, я бы, наверное, не решился утомлять тебя подобным суесловием.
Ну вот, я уже настрочил столько, сколько почтовое отделение может отправить за пять пенсов, и мне осталось лишь добавить, что прошло уже две недели, а из Эйвонмута нет ни слова, что, в общем-то, меня и не удивляет. Если я все же что-нибудь узнаю, я обязательно сообщу тебе, чем закончилась эта затянувшаяся история.
III
Дом, 15 октября, 1881.
Берти, поверь, когда я думаю о тебе, я испытываю сильнейшее чувство стыда. Стыдно мне из-за того, что я послал тебе два длиннейших письма, насколько я помню, перегруженных всякими никому не нужными подробностями, а потом, несмотря на твои ответы, полные дружеского расположения и участия, коих я на самом деле ничем не заслуживаю, позабыл о тебе более чем на полгода. Клянусь тебе своим пером «рондо»{95}, что этого больше не повторится, и нынешнее письмо должно заполнить образовавшийся пробел и ввести тебя в курс моих нынешних дел, состояние которых во всем мире только тебя одного и интересует.
Вначале хочу тебя заверить, что все написанное тобой о религии в твоем прошлом письме меня очень взволновало и заставило по-настоящему задуматься. К сожалению, твое письмо сейчас у меня не под рукой (я дал его почитать Чарли), и я не имею возможности ссылаться на него напрямую, но мне кажется, что я достаточно подробно его помню.
Как ты пишешь, хорошо известно, что человек неверующий может быть таким же страстным фанатиком своих идей, как и самый отъявленный ортодокс{96}, и что человек может быть очень догматичен в своем неприятии догм. Подобные люди мне кажутся истинными врагами свободомыслия. Если что и может заставить меня отойти от своих идей, так это, к примеру, богохульные или глупые картинки в каком-нибудь агностическом{97} журнале.
Но у любой идеи всегда находится толпа бездумных последователей, которые готовы отстаивать ее и навязывать другим. Мы подобны кометам, которые представляют собой сверкающую голову и длинный газообразный хвост, постепенно превращающийся в ничто. Впрочем, каждый человек должен сам говорить за себя, и мне не кажется, что твое обвинение в полной мере касается меня. Я фанатичен только в неприятии фанатизма и считаю это столь же допустимым, как насилие, направленное на искоренение насилия. Когда начинаешь задумываться, какую роль в истории сыграло извращенное понимание религии (войны; христиане и мусульмане; католики и протестанты; гонения и пытки; междоусобицы; мелочная озлобленность, которой запятнали себя абсолютно ВСЕ вероисповедания), поневоле начинаешь удивляться, почему противопоставленный ему голос разума не поставил фанатизм на первое место в списке смертных грехов. Я возьму на себя смелость повторить избитую истину, что ни оспа, ни чума не принесли человечеству столько бед, сколько религиозные разногласия. Я не становлюсь фанатиком, друг мой, если совершенно искренне говорю, что уважаю любого доброго католика и любого доброго протестанта и признаю, что каждая из этих форм веры была мощным инструментом в руках того не поддающегося осмыслению провидения, которое управляет этим миром. Вспоминая историю, можно обнаружить примеры того, как иные преступления приводят к самым благовидным и добрым последствиям, так и религия, несмотря на то что все системы вероисповедания основаны на совершенно неправильном понимании Творца и Его путей, может оказаться незаменимой и практичной вещью для людей или эпох, которые принимают ее. Однако же, если религия эта и удовлетворяет людей, умственный уровень которых подходит для ее принятия, то те, кого она не удовлетворяет, имеют право протестовать против нее. В результате такое противостояние приведет к тому, что все человечество не сможет оставаться таким, каким было прежде, и сделает очередной шажок на долгой дороге к истине.
![Джек Вэнс - Глаза другого мира [Глаза верхнего мира, Глаза чужого мира]](/uploads/posts/books/66124/66124.jpg)