Соломон Нортап - 12 лет рабства. Реальная история предательства, похищения и силы духа
Глава XIV
Уничтожение урожая хлопка в 1845 году – Спрос на работников в приходе Сент-Мэри – Я отослан туда с партией рабов – Порядок марша – Гранд-Кото – Нанят к судье Тернеру на Байю-Саль – Назначен погонщиком на его сахарной мануфактуре – Воскресные деньги – Невольничья мебель и как ее добыть – Вечеринка у Ярни в Сентрвиле – Удача – Капитан парохода – Его отказ спрятать меня – Возвращение на Байю-Бёф – Видел Тайбитса – Печали Пэтси – Ссоры и раздоры – Охота на енотов и опоссумов – Кондиции раба – Ловушка для рыбы – Убийство человека из Натчеза – Вызов Маршалла Эппсу – Влияние рабства – Стремление к свободе
В 1845 году – в первый год жительства Эппса на Байю – гусеницы почти полностью уничтожили урожай хлопка во всей местности. С этим невозможно было бороться, так что рабы по необходимости половину времени бездельничали. Однако по Байю-Бёф прошел слух, что на сахарные плантации в приходе Сент-Мэри требуются внаем телеги и работники в огромном количестве. Этот приход расположен на побережье Мексиканского залива, примерно в 140 милях[71] от Авойеля. Река Рио-Техе, довольно крупная, течет через приход Сент-Мэри и впадает в залив. Плантаторы, узнав эти новости, сколотили партию рабов и отослали их вниз по Тукапо в приход Сент-Мэри – сдать их внаем на работу на тростниковых полях. Соответственно, в месяце сентябре 147 рабов собрались в Холмсвиле, в их числе были Абрам, Боб и я. Около половины составляли женщины. Эту партию невольников возглавляли белые: Эппс, Алонсон Пирс, Генри Толер и Аддисон Робертс. В их пользование была предоставлена повозка, запряженная парой лошадей, и две лошади под седло. В большом фургоне, запряженном четверкой лошадей и управляемом Джоном, боем Робертса, везли одеяла и провизию.
Около двух часов дня, после обеда, мы приступили к приготовлениям к отъезду. На меня была возложена обязанность заботиться об одеялах и провизии и присматривать, чтобы ничто по дороге не потерялось. Впереди двигался экипаж, за ним следовал фургон, позади вереницей выстроились рабы, а два всадника служили арьергардом. И в таком порядке процессия выдвинулась из Холмсвиля.
В тот вечер мы добрались до плантации некоего мистера Маккроу, преодолев расстояние в десять или пятнадцать миль, когда было приказано остановиться. Были разведены большие костры, невольники разложили свои одеяла на земле и улеглись на них. Белые расположились в большом доме. За час до рассвета невольников разбудили погонщики, бродившие среди нас, щелкая кнутами и веля нам подниматься. Невольники скатали свои одеяла, и каждый принес свое одеяло мне; их сложили в фургон, и караван двинулся дальше.
На следующий вечер начался сильный дождь. Мы промокли насквозь, наша одежда пропиталась грязью и водой. Добравшись до открытого навеса, под которым прежде было питейное заведение, мы нашли под его крышей некоторое укрытие. Места, чтобы могли улечься все, не хватало. Там мы и оставались, прижавшись друг к другу, всю ночь, а поутру, как обычно, продолжили наш марш. Во время всего путешествия нас кормили дважды в день, варили бекон и пекли кукурузные лепешки на кострах точно так же, как и в хижинах. Мы миновали Лафайетсвиль, Маунтсвиль, Нью-Таун и Сентрвиль, где были наняты на работу Боб и дядюшка Абрам. По мере продвижения число наше уменьшалось: почти на каждой сахарной плантации нуждались в услугах одного или нескольких рабов.
На своем пути мы миновали прерию Гранд-Кото – обширное пространство ровной, однообразной местности, где не было ни единого дерева, за исключением тех, что были посажены возле какого-нибудь полуразрушенного дома. Некогда эта местность была густо населена и здешняя земля возделывалась, но по какой-то причине жители ее покинули. Редкие ее обитатели ныне в основном занимались разведением крупного рогатого скота. Огромные стада паслись на равнине, когда мы проходили по ней. В центре Гранд-Кото чувствуешь себя как в океане, где не видно земли. Насколько достанет взгляд, во всех направлениях нет ничего, кроме разрушающегося и покинутого запустения.
Я был нанят к судье Тернеру, выдающемуся человеку и богатому плантатору, чье огромное поместье расположено на Байю-Саль, в нескольких милях от залива. Байю-Саль – это небольшая речушка, впадающая в залив Атчафалайа. Несколько дней я был занят в поместье Тернера на починке его сахарной мануфактуры, а потом мне вручили мачете для рубки тростника и вместе с тридцатью или сорока другими работниками отослали в поле. Учась искусству рубки тростника, я не столкнулся с такими сложностями, как при сборе хлопка. Это умение пришло ко мне естественно и интуитивно, и спустя недолгое время я уже мог держаться наравне с самыми быстрыми рубщиками. Однако еще до окончания рубки судья Тернер перевел меня с поля на мануфактуру, чтобы я работал там в качестве погонщика.
С начала процесса изготовления сахара и до его завершения помол и варка не останавливаются ни днем, ни ночью. Мне вручили кнут с наставлением пользоваться им всякий раз, как я поймаю кого-нибудь отлынивающим от дела. Если бы я не повиновался этому приказу хотя бы в малейшей степени, наготове стоял еще один надсмотрщик с кнутом для моей собственной спины. Вдобавок моей обязанностью было вызывать и отпускать разные группы рабов в подобающее время. Определенных часов отдыха у меня не было, и мне никогда не удавалось выкроить больше чем по нескольку минут сна подряд.
В Луизиане, как, полагаю, и в других рабовладельческих штатах, обычно позволяют рабу сохранять тот заработок, который он может получить за свои услуги, по воскресеньям. Только таким образом рабы могут обеспечить себе какие-либо предметы обихода или удобства. Когда раба, купленного или похищенного на Севере, привозят в хижину на Байю-Бёф, его не снабжают ни ножом, ни вилкой, ни тарелкой, ни чайником, ни каким-либо другим предметом из домашней утвари или даже самой простой мебели. Ему выдают одеяло – еще до того, как он прибудет на место назначения. И, завернувшись в него, невольник может либо стоять, либо лежать на земле или на доске (если его хозяин не найдет этой доске иного применения). Он волен найти себе тыкву, чтобы держать в ней свою муку, а может обгрызать кукурузу прямо с початка, – это уж как ему больше нравится. Просьба к хозяину о ноже, или котелке, или любом ином маленьком удобстве такого рода будет встречена либо пинком, либо смехом, точно это славная шутка. Любой необходимый предмет подобного рода, который можно обнаружить в невольничьей хижине, покупается на «воскресные деньги». Как бы ущербно это ни выглядело с точки зрения религиозности, воистину для раба позволение не соблюдать день субботний бывает единственной возможностью снабдить себя простой утварью, которая незаменима для человека, вынужденного быть самому себе кухаркой.
Во время сбора тростника на сахарных плантациях не существует различия между днями недели. Совершенно ясно, что все рабочие руки должны трудиться и в выходной день, и значит, рабы, в особенности те, что наняты, как я, к судье Тернеру – будут получать за выходные возмещение. Аналогично в самое горячее время сбора хлопка требуются такие же дополнительные услуги. Благодаря этому рабы имеют возможность заработать немного денег и приобрести нож, чайник, табак и прочие вещи. Женщины, помимо этой роскоши, могут потратить свои небольшие доходы на приобретение красивых лент, которые они вплетают в волосы во время праздничных увеселений.
Я оставался в приходе Сент-Мэри до первого января, и за это время мои воскресные деньги составили сумму в десять долларов. Мне повезло и в другом. (Тут я в долгу перед моей скрипкой, моей вечной спутницей, источником заработка и утешительницей моих печалей в годы неволи.) У мистера Ярни в Сентрвиле, на хуторе поблизости от плантации Тернера, устроили большую вечеринку для белых. Меня наняли играть для них, и веселящиеся были настолько довольны моим исполнением, что в мою пользу были собраны пожертвования, которые составили семнадцать долларов.
Я, сделавшись обладателем такой суммы, выглядел в глазах моих товарищей-рабов миллионером. Мне доставляло великое удовольствие глядеть на эти деньги – пересчитывать их снова и снова, день за днем. Виде́ния мебели для хижины, или кувшинов для воды, или карманных ножей, новых башмаков, сюртуков и шляп проплывали передо мной в фантазиях, а среди всего этого возвышалась триумфальная мысль о том, что я – самый богатый «ниггер» на Байю-Бёф.
По Рио-Техе вверх к Сентрвилю поднимаются суда. Будучи там, я однажды осмелел настолько, что представился капитану парохода и молил его о разрешении спрятаться среди груза. Я осмелился рискнуть и пойти на такой шаг, поскольку подслушал разговор, из которого узнал, что капитан – уроженец Севера. Я не стал рассказывать ему подробности своей истории, лишь выразил пламенное желание бежать от рабства в свободный штат. Он пожалел меня, но сказал, что совершенно невозможно избежать бдительной таможни в Новом Орлеане и что если они меня найдут, то его подвергнут наказанию, а судно конфискуют. Мои мольбы явно возбудили в нем симпатию, и он, несомненно, поддался бы на них, если бы мог исполнить мою просьбу с мало-мальской гарантией безопасности для себя. Я же был принужден загасить внезапное пламя, вспыхнувшее в моей груди при сладкой надежде на освобождение, и вновь обратить стопы свои в сторону сгущавшейся тьмы отчаяния.
