Неизвестен Автор - Современная проза Сингапура (Сборник)
Болезнь и инвалидность отца сузили горизонты жизни Куан Мэна. Его хватало, только чтобы ходить на работу, после работы - домой, опять на работу, опять домой. Он сидел вечерами дома и совсем перестал пить. Он перестал читать книги, взятые у Бун Тека. Он перестал понимать, почему они раньше казались ему интересными. Теперь он позволял себе только одну роскошь - сигареты. Да и то поймал себя на том, что старается курить поменьше и докуривать сигарету до самого конца - пока окурок не начнет обжигать пальцы. До самого краешка. Сигарета стала предметом роскоши, и ею надо было дорожить.
Однажды вечером в квартиру вошла Анна. Она ни разу прежде не бывала у Куан Мэна. Куан Мэн сконфузился и торопливо потащил ее гулять.
- Почему ты не сказал, что у тебя болен отец, Мэн? - спросила Анна.
- Сам не знаю. Просто не до того было. Не сердись.
- Я волновалась. Ты пропал и так долго не появлялся. Я поняла, что случилось что-то.
- Не сердись.
- Я не сержусь, Мэн! - Анна заставила себя улыбнуться. - Теперь я все поняла. Мне очень жалко твоего отца. Такое несчастье для всех вас.
Они шагали мимо деревьев на углу, мимо соседей, вышедших подышать. Куан Мэн здоровался со знакомыми. Они отвечали. Дошли до большой улицы, и, хотя место для прогулки было совсем неинтересное, дальше идти не хотелось.
- Ты совсем перестал разговаривать, Мэн, - сказала наконец Анна.
- Правда? Извини.
- О чем ты думаешь?
- Думаю? Ни о чем особенно. Я вообще не думаю.
- Это все из-за твоего отца, Мэн? Он не ответил.
- Это, наверное, ужасно. Мне так жалко и тебя, и всю вашу семью.
Куан Мэн чуть было не сказал - спасибо. Потом решил, что спасибо в таких случаях не говорят, и, не найдясь, что же сказать, промолчал.
- А сейчас он как, Мэн? Твой отец?
- Нормально, - ответил он. И добавил: - Он жив.
- Он ходит?
- Немножко. На костылях.
- Но он может поправиться, как ты думаешь?
- Не знаю.
- Бедный! Трудно, наверное, ходить на костылях.
- Не знаю, - повторил Куан Мэн.
Посредине проезжей части валялся собачий труп. Собаку, должно быть, задавило машиной или автобусом. Проезжающая машина задела дохлую собаку колесом, которое издало тошнотворный хлюпающий звук. Собачьи внутренности протянулись по асфальту, как низка сосисок. Налетели мухи - небольшое, плотное, живое облачко заклубилось, насыщаясь.
Куан Мэн и Анна отвернулись. Остановились на углу.
- Может, зайдешь со мной к Бун Теку и Мэй Ай? - предложила Анна.
- Не хочется. Извини.
- Ты не извиняйся. Тогда, я думаю, лучше мне пойти домой.
Куан Мэн молчал.
- Может быть, как-нибудь выберем время и повидаемся?
- Да, - согласился он.
- Ты не расстраивайся так, Мэн.
- Ладно.
- И не изводи себя.
- Хорошо.
- Ну прощай.
Анна легонько дотронулась до его правого локтя.
- Привет!
- Всего хорошего.
- Привет.
К ужину пришел дядя Чеонг. Ели молча, изредка перебрасываясь незначащими словами. Потом мать убрала тарелки, подала кофе. За кофе говорил один дядя Чеонг. Он обо всем и обо всех расспросил и начал выяснять, не может ли он помочь. Впервые в жизни Куан Мэну показалось, что дядя Чеонг утомителен. Куан Мэн не сомневался, что дядя искренне хочет помочь, но через секунду он вздохнет и скажет: конечно, если б не его собственная семья, где он единственный кормилец, он мог бы сделать больше, а так... Ему нужно говорить: мои собственные семьи, подумал Куан Мэн, вспомнив двойную дядину жизнь: две жены и у каждой по шестеро детей. Ханжа, выругал его Куан Мэн про себя и тут же устыдился - дядя был человеком незлым. Если бы отец Куан Мэна умер, дядя наверняка наскреб бы деньжат и помогал бы. Куан Мэн нечаянно обменялся взглядами с отцом. Оба улыбнулись - каждый прочел мысли другого.
Когда дядя ушел, Куан Мэн вышел на балкон и закурил одну из своих драгоценных сигарет. Дядин приход вызвал у него тоску. Ну зачем люди лезут не могут оставить нас в покое? Гораздо лучше было бы, если бы о семейной беде знали только сами члены семьи, только те, кого это действительно касается.
Куан Мэн поднял голову и удивился - над балконом сияла почти полная луна. За многоквартирным домом напротив поднималось неясное свечение от городских улиц и домов, залитых светом. Дом напротив - зеркальное отражение их собственного дома - рисовался силуэтом в ярком серебристом освещении.
Он услышал царапающий звук и обернулся - на балкон выбирался отец. Куан Мэн видел его напряженное, исхудавшее лицо, странный, мягкий взгляд больного человека. Отец печально улыбнулся.
- Луна-то какая, - заметил он.
- Да, па.
- Пошел бы пройтись.
- Некуда.
- В молодости всегда находишь, куда пойти, - улыбнулся отец.
- Да нет, некуда мне ходить, - повторил Куан Мэн.
- Ты стал часто сидеть дома. Так тоже нельзя. Нужно иногда и развлечься. А ты, по-моему, ни разу никуда не ходил с тех пор, как я заболел. Наверное, соскучился уже по своим друзьям.
- Да нет, па. Мне и тут хорошо.
- Глупости. Ты молодой парень, Мэн. Нельзя тебе сиднем дома сидеть. Нельзя допускать, чтобы то, что случилось, испортило тебе всю жизнь.
- Не надо говорить так, па.
- А что не надо? Это правда - я тебе испортил жизнь.
- Нет.
- Да. И я это знаю. Я виноват, Мэн. Виноват, что у тебя такая паскудная жизнь, и все это из-за меня.
- Не надо, па!
- Я должен сказать правду. Мы с тобой никогда раньше не разговаривали, Мэн. Мне трудно было высказаться.
- Понимаю.
- Действительно понимаешь. - Отец внимательно разглядывал Куан Мэна.
Куан Мэн заерзал под взглядом отца. Отец рылся в кармане.
- Мэн, возьми и погуляй сегодня. Отец сунул ему в руку десятку.
- Не надо, па.
- Бери.
- Нет, па. Не хочу. Не нужно мне.
- Возьми. Прошу тебя, возьми, - умоляюще выговорил отец тихим голосом.
Он на секунду сжал руку Куан Мэна и заковылял на костылях обратно в освещенную комнату.
Выбравшись на улицу, Куан Мэн устремился к деревьям на углу. Он присел на корточки в их густой тени и разрыдался. Впервые в жизни Куан Мэн по-настоящему плакал. Детские слезы не в счет - дети плачут не так, как мужчины. Куан Мэн плакал почти как мужчина. Плакал обо всем, что было, и о том, что будет дальше.
С десятью долларами в кармане Куан Мэн пошел в "Счастливый бар". Пил, смотрел, как матросы танцуют с девушками, слушал песни китаянки с горящими глазами, и все его существо билось в такт сумасшедшему барабанному ритму.
Поздно, совсем поздно он вышел на Эспланаду, на свою Эспланаду. Его вечерние корабли - ночные корабли теперь - еще светились огнями, но они больше не манили его. Он не уедет. Никогда не уедет. Просто пойдет домой. Неожиданно его окликнули. Он не сразу понял.
- Извините, молодой человек. Перед ним стояла старая англичанка, туристка, судя по виду.
- Извините, молодой человек. Не покажете ли, как пройти к "Рэфлс-отелю"?
Куан Мэн все еще не понимал. Вдруг он ответил:
- Да, мадам. Иду, как можно скорей. И зашагал в сторону.
Старая англичанка посмотрела вслед удаляющейся фигуре и недоуменно покачала головой.
РАССКАЗЫ
ЛИ ГОЛЯН
ПОДМОСТКИ
Перевод М. Елагиной
В зале были только мужчины.
Они пришли сюда, в своих сандалиях, заплатив доллар за билет, и глаз не отрывали от сцены. Под потолком в огнях крутились и жужжали вентиляторы, похожие на большие белые цветы. Под ногами валялись обрывки газет с последними сообщениями о партизанской войне. Но мужчины, пришедшие в театр, пялились на сцену, которая в свете прожекторов напоминала гигантский аквариум. Никогда еще в этом городе не бывало такого ревю.
На сцене, сменяя друг друга, танцевали группами три-четыре девушки, обнаженные по пояс, и мужчины затаив дыхание следили за каждым их движением. А иногда одна из девушек переходила на невысокий помост, который тянулся от рампы в глубину зала. Это был гвоздь программы. Кто-нибудь из публики непременно пытался потрогать танцовщицу - и тогда в зале раздавался смех.
Ровно в половине двенадцатого все заканчивалось. Каждый вечер мужчины уходили, чтобы завтра прийти снова. С ними никогда не было ни жен, ни дочерей. Они стыдливо шли к выходу осторожными шагами и, встречая знакомых, посмеивались, чтобы скрыть смущение. Занавес падал - и они возвращались назад, в мир своих забот, в мир грязных комнатушек, еще более одинокие, чем всегда.
В тот вечер Мей Фэн выглядывала из-за кулис, грациозно постукивая по полу левой ногой. Отсюда виден был кусочек сцены. Она чувствовала, как от тяжелого зноя из-под мышек ползли холодные тонкие струйки.
На сцене в огромном шаре света пела А Юн. Она то и дело размахивала руками, словно отбивалась от грубого натиска труб. Гулко рассыпалась барабанная дробь. Певица вращала глазами, пела громко и напористо, пытаясь подражать своей любимой кинозвезде.
Мей Фэн не могла без смеха смотреть, как А Юн сражается с музыкантами.
Дирижер нервно взмахивал палочкой, всем своим видом показывая, что единственная цель его жизни - отогнать певицу от микрофона. А Юн всегда убегала униженная и клялась, что ни за что больше не будет петь с этим оркестром. Мей Фэн частенько сочувствующе похлопывала ее по плечу после выступления.
