Валентина Немова - Святая святых женщины
— Будущей весной этот наш план осуществим, — пообещала я маме и поставила свое условие: если до моего приезда не отдашь ты этим бандитам свой сад. Если они у тебя его не отберут.
— Не отберут! — жизнерадостным тоном заявила мне мама. И добавила уверенно: — Теперь его им я ни за что не отдам. Лучше топором все порублю, что вот этими руками сажала. Найму кого-нибудь, и порубят. Но им ничего не достанется. Вот увидишь.
Все думала я, в кого такой бунтаркой уродилась. Наверное, все же в маму. Оказалось, она не такая уж покладистая и уступчивая. Или, может быть, это я, со своим поперечным характером, так повлияла не нее. Или Бродька достукался, перегнув палку. Он посягнул на святая святых женщины — на ее материнские чувства.
После этого, описанного мною скандала ночевать в саду я стала бояться, вернее, побаиваться. Мало ли что взбредет в башку врагу моему. В дом ко мне забраться было не так-то просто. Когда его строили, отец задался целью сделать невозможным вход через окно. Проемы в стенах отмерили такие узкие, что и ребенку не пролезть (из-за этого солнечные лучи почти не проникали в комнату и в ней даже в жаркие дни летом было прохладно). Двери, а их было две: одна — со стороны веранды, другая — со стороны прихожей, запирались на прочные засовы, но, тем не менее, я не была убеждена, что мне никакая опасность не угрожала. Утешало меня лишь то, что во многих соседних с моим домиках, как на даче, жили садоводы в течение всего лета. Надеялась я, что эти люди "в случае чего" придут мне на помощь. Уповала я также на то, что, если понадобится, защитит меня от нападающих собака сторожа, кавказская овчарка по кличке Бой.
Надо признаться: собак я с детства обожаю. Особенно крупных. Свою держать не имею возможности, поскольку веду кочевой образ жизни. Могу лишь подкармливать чужих. Когда живу у себя в Зимнем, ношу угощение собакам соседей. В саду — потчую Боя. Как-то выложила ему чуть ли не полкурицы, которая залежалась у меня в погребе и начала попахивать. Пес полученным подаянием остался очень доволен. И поздно вечером, когда его спустили с цепи, явился ко мне на участок, чтобы отблагодарить. Я, естественно, этого не ожидала. Пока еще не совсем стемнело, зачем-то выбежала из дома. Луку, что ли, нащипать зеленого. Наклонилась. И вдруг чувствую: что-то трется о мои голые ноги. Подняла голову — никого. Поводила рукой — нащупала жесткую шерсть. Догадалась — Бой. Я струхнула. Собака цепная все же. Представившись мне, овчарка повела меня к моему дому. Возле входной двери подождала, когда я ее открою. Я открыла. Она быстренько обошла веранду, остановилась перед другой дверью, ведущей в комнату. Я распахнула и эту. Бой вошел, обнюхал каждый предмет и удалился. Если бы собаки умели говорить, Бой перед тем, как уйти, сказал бы, наверное, что он меня "присвоил" и что в трудную минуту я могу рассчитывать на него. Теперь я вспомнила это маленькое происшествие и спокойнее стало у меня на душе. Если кто-то попытается ко мне в дом ворваться среди ночи — заору. Собака услышит и прибежит, чтобы спасти меня.
Слава Богу, это не понадобилось. Ничего страшного со мной в то лето не случилось. Произошло через некоторое время после нашей стычки с Родионом то, чего я вовсе не предвидела. Родька вдруг сменил гнев на милость. И снова разрешил мне жить у мамы. Но надо, наверное, рассказать о том, что побудило его сделать мне такую уступку.
Прихожу однажды к маме, вечерком. Вызываю ее. Садимся с нею на "свою" скамеечку. И мама, повернувшись ко мне лицом, говорит вдруг громким шепотом, значительно так:
— А ты знаешь, новость-то какая?!
— Что такое приключилось? — встревожилась я. Но сколько ни вглядывалась в мамины глаза, испуга в них не заметила. Наоборот, как мне показалось, было в них удовлетворение. И даже торжество.
— Бог наказал их! — после продолжительного молчания заявила она со злорадством. — Алешке, брату Родькиному, на работе руку чуть не оторвало. Вот так пальцы отхватило. Не знаю, пришьют ли.
— Мама! Что ты! Не может быть! Кошмар! Такой парень красивый и калекой станет! — вскрикнула я, от души пожалев пострадавшего. Я просто в ужас пришла, сообразив, что эта травма — результат всех семейных неурядиц. Бродькины дела заморочили голову всем его кровным родственникам. Неважно, кто на чьей стороне, переживают все. А у Алексея еще и другая беда. Как я уже говорила, он жил в доме у матери до женитьбы и после нее. Но когда, отслужив в армии два года, вернулся в родной город, баба Стюра не стала его прописывать к себе. Он прописался по другому адресу, чтобы он мог получить жилье по месту работы. С тех пор прошло 12 лет. У него уже дочка большенькая. Бабушка помогла вырастить. И вот наконец дают мужику ордер на двухкомнатную квартиру. А у него такой план: всем четверым переехать в нее, а дом с огромным приусадебным участком продать. На вырученные деньги приобрести приличную обстановку и зажить как господа. Но тут любимая жена, которая держит мужа под каблуком, пользуясь тем, что он, в отличие от своего старшего брата-злыдня, добрый малый, заявляет вдруг:
— Мать твою с собой в квартиру не берем. Вплоть до развода.
Как тут бедному парню под нож руку не сунуть?
— Это Божья кара, — продолжала твердить мама.
— Мама! — пытаюсь я ее образумить. — Чем же Лешка виноват?
— А ты чем виновата? — возражает она мне убежденно. — Ты им квартирой помогла завладеть, а они тебя оттуда изгнали. И не Лешку этого Бог наказал, а Родьку. И его мать. Это она, грешница, всех подзуживала. Конечно, старшего надо было бы, не младшего. Но я стану и ему просить у Бога кары.
— Мама! Что ты говоришь! Опомнись! Господь сам ведает, кого наказывать, кого миловать. Нельзя другим желать несчастья. Это же великий грех! Сама же мне это внушала! — я была просто в отчаянье, не зная, как заставить маму одуматься. Уверенная в том, что правильно рассуждает, она твердила свое:
— И все же я буду молиться, чтобы наказал Бог Родьку. Он негодяй, настоящий изверг!
То, что случилось с братом, и заставило, наверное, Родиона призадуматься, стоит ли ему так распускать себя. Не виноват ли он перед Богом и перед Алексеем? А от таких мыслей разболелось у Родьки сперва сердце. То и дело стал он забегать в мамину комнату и глотать сердечные лекарства. Затем сильно заболел зуб. Дело было в пятницу, вечером. Сдуру решив, что стоматологическая клиника в субботу и воскресенье не работает, терпел адскую боль до понедельника. Тогда и не выдержал, сдался. Сказал Лиде, что разрешает мне снова жить у них. Только пусть, мол, не показывается мне на глаза. Я опять перебралась к ним со своей периной и простынями. Но спала уже не в гостиной, а в маминой комнате…
Незадолго до моего отъезда мама напомнила мне, что нужно навестить Надю, сестру Сергея, которая, похоронив мать и отца, по-прежнему жила в Летнем. Я вняла совету родительницы.
Шла и думала о прошлом, о своей покойной свекрови. Поначалу Руфина Евгеньевна не жаловала меня. Я же старше бывшего своего супруга на 4 года, и ей, мнительной и деспотичной женщине, казалось, что прежде чем выйти за ее сына, я прошла огни и воды. Она внушала ему, что не люблю я его, а просто-напросто, вертихвостка этакая, окрутила такого молодого и неопытного парнишку (а было этому парнишке, когда мы с ним поженились, не 17 и даже не 18, а двадцать с половиной лет), одним словом, всячески старалась настроить Сергея против меня.
Когда же родилась Майя, ушастенькая, как ее отец, новоиспеченная бабушка, полюбив внучку, изменила свое отношение ко мне (и к моим родителям также, которых, до рождения девочки, даже знать не хотела), изо всех сил стала способствовать тому, чтобы мы с Сергеем жили дружно, хорошо. Но было уже поздно. Наш брак с Сережей, по вине его матери, бывшей в замужестве несчастной и завидующей по-черному тем, кто был удачлив, с самого начала дал трещину, должен был развалиться и развалился в конце концов.
Когда это случилось, Руфина Евгеньевна лежала в больнице. У нее был рак в последней стадии. Сын приехал в Летний повидаться с матерью, вернее проститься. И первое, что, войдя к ней в палату, сообщил он умирающей как очень приятную новость, было то, что наконец, после двадцатилетней совместной жизни мы с ним разошлись. Выслушав недоумка своего, Руфина Евгеньевна, не давая воли нахлынувшим на нее переживаниям, поинтересовалась:
— Другую нашел?
— Естественно.
— Сколько же ей лет? — был следующий вопрос.
— Как и мне, сорок (не беспокойся, мол, на сей раз не старше меня).
И последний вопрос задала ему мать — "на засыпку":
— А замужем раньше она была? А дети есть?
И он, не догадываясь даже, как дальше поведет себя больная, если он скажет ей правду, тем же бодрым, радостным тоном ответил:
— Нет и нет! В браке не состояла. Детей не было и никогда не будет.
А мать, которой ведь лучше, чем ее сыну, было известно, почему чаще всего у сорокалетней женщины нет детей, превозмогая боль, отрезала:
