Аугуст Гайлит - Тоомас Нипернаади
- Ладно, пошли уже!
- Уходим? - спросил Йоона.
- Да, пошли домой, - ответил Нипернаади. - Здесь больше делать нечего, все, что можно было увидеть, мы увидели.
- И Маарла теперь совсем высохнет? - допытывался Йоона.
- Да уж, видимо, пересохнет, - нехотя ответил Нипернаади.
- Я бы хотел на это посмотреть! - в Йооне вдруг проснулось любопытство.
Нипернаади заволновался.
- Ерунда! - отрезал Нипернаади раздраженно, - не на что там смотреть. Вода, она вода и есть! Я ведь уже посмотрел, совсем не так интересно, как можно было подумать!
Но именно в тот момент, когда они уже двинулись было домой, со стороны трактира послышались приближающиеся вопли.
Нипернаади укрылся за камень радом с Йооной и стал смотреть.
Впереди всех бежал Яйрус, рядом с ним Анне-Мари, потом Кюйп, а за ними — несметная толпа. Сбежалась вдруг вся округа. Мужики вооружились ружьями, топорами и косами, бабы — граблями, жердями и кочергами. С криками, потрясая оружием, они приближались жуткой грозовой тучей.
- Это еще что за привидения? - удивился Нипернаади. - Или устроили крестный ход, или облава, может, волка увидели на болоте или медведя?
Йоона понял голову и выглянул.
- Господи Иисусе, несчастная земля Ханаанская! - воскликнул он в смертельном страхе. - Пробил последний час земной жизни! Все, теперь настал конец, сейчас засверкают ножи, начнут лишать живота. Нас они ищут, нас, осушителей болот, уже окружают!
- Да ты что?! - не поверил Нипернаади. - Сумасшедшие они по-твоему, из-за пустяковой шуточки!
Но уже доносились голоса:
- Где эти проклятые осушители? Где эти бабахатели? Уж мы их научим, как осушать болота и возделывать поля! В лепешку раскатаем, в порошок сотрем!
- В лес, быстро в лес! - крикнул вдруг Нипернаади.
Извиваясь, как две змеи, они живо поползли к лесу, укрываясь за камнями и пнями. Там они замерли — посмотреть и прислушаться.
Народ подвалил к водопаду, остановился, и шум разом стих. Но всего лишь на миг, а потом он стал усиливаться, расти, люди словно посходили с ума.
- Мои луга! Мои прекрасные луга! - отчаянно вызвал Кюйп. - они же теперь под водой, на дне озера! Сколько лет из года в год я возводил эту стену, подбирал один камень к другому, чтобы болотная вода не заливала мои луга. И теперь этот ненормальный взорвал мою стену, ох проклятье, ох наказание господне! Где мне отыскать это жулье, на чем мне сорвать свой гнев?
- В лепешку раскатаю, в порошок сотру! - кричал Яйрус, размахивая ружьем. - Черт возьми, где эти сволочи, в какую щель забились?
Анне-Мари скакала вокруг него и выкрикивала:
- Нет, вы слышали? - кричала она радостно. - Яйрус сказал «черт»! Вы слышали, Яйрус обещал стереть их в порошок?! Ура, мой Яйрус опять стал нормальным человеком, от его болезни и следа не осталось! Вы видели — только раздались первые взрывы, он швырнул библию в угол и схватился за ружье?! Он первым помчался сюда, нет, Яйрус снова нормальный человек, ни тюрьма, ни каторга его не сломили!
И она примкнула к мужу, как достойный товарищ по оружию, не сводя с его влюбленных глаз.
- Мои луга, мои милые луга! - стонал Кюйп.
- Быстро окружайте лес и болото! - командовал Яйрус, - мы должны их взять.
- Йоона, - серьезно и решительно начал Нипернаади, - теперь нам самое время исчезнуть отсюда!
- Куда? - дрожа спросил Йоона.
- Подальше от этого проклятого Маарла! - мрачно ответил Нипернаади.
И они припустили бегом, теперь уже не оглядываясь.
День в деревне Терикесте
Кончаются низинные места Синга, леса, болота, и земная поверхность вдруг волнится, рождая множество беспорядочно разбросанных холмов, нагорий, гор и горушек, на вершинах которых возвышаются вековые дубы, ясени, клены, а в долинах и долинках озера и луга, вьются ручьи. По склонам гор и холмов — поля, они начинаются внизу, разноцветными лентами поднимаются из долин круто вверх. По берегам озер и ручьев стоят хутора, дома бобылей и батраков, избушки, хлева, образуя все вместе деревню Терикесте, принадлежавшая Мадису Парви, но со временем она рассыпалась, как зерно из амбара, только старый деревянный господский дом с большим фруктовым садом еще оставался на склоне горушки повыше.
Мадис Парви скупой, капризный и до крайности простой человек, единственной целью жизни которого было раздвинуть границы своей мызы. Год за годом в его собственность попадали все окрестные хутора, бобыльские клочки, леса, даже болота и торфяники. Он взялся строить себе барский дом, но испугался крупных издержек, забросил строительство, так он и стоит еще до сих пор, словно птица с крыльями, посредине плоский и обваленный. Сам Парви жил в левом крыле в большой пустой комнате, посреди которой стояла широкая шаткая кровать, а в угол были составлены стол и какой-то шкафчик. А остальных его комнатах хоть шаром покати, зато на дверях и окнах — тяжелые железные засовы и висячие замки.
У Парви была единственная дочь Кадри, но та жила где-то в городе, с отцом была в ссоре, и Парви никогда о ней не говорил. Но тут, одной осенней ночью, Мадис Парви на дороге, ведущей в город, стал жертвой убийцы — лошадь доставила домой окровавленный труп. Народи в усадьбе похоронил своего хозяина просто, по-крестьянски, а потом начал потихоньку наводить справки о Кадри.
И вскоре она приехала-таки в усадьбу, несколько дней походила в шелковых туфельках, перчатках и кружевах, красила глаза, губы и щеки, а прогуливаясь, непременно держала над головой маленький зонтик от солнца. При этом сама она была большая, угловатая, с широкими, что твои ворота, бедрами, толстыми, прямо-таки мужицкими ногами, широким и бесформенными носом и впалыми щеками при острых скулах, зато у нее были большие, по-детски невинные глаза, очарование которых скрадывало все недостатки.
Так несколько дней погуляла она по паркам, садам, по лесам, толковала с прислугой, батраками и ничуть не заносилась. В конце недели съездила в гости к пастору своего прихода, пообещала отныне следовать примеру отца и заняться земледелием, попросила пастора помогать ей отеческими советами и поклялась жить просто и по-христиански.
Так и случилось: приехав от пастора домой, она забросила свои украшения, переоделась в незатейливую одежду, и вскоре с полей уже слышался ее громкий, мужиковатый голос. Город не оставил на ней печати, она не читала ни газет, ни книг, только каждое воскресенье аккуратно ходила в церковь, была набожна, усердна, непритязательна. Субботним вечером по окончании работ она призывала народ со всей мызы к себе и сама читала библию, проповедовала, увещевала своих людей быть простыми, довольствоваться малым, громко и уверенно пела своим мужиковатым голосом, не обращая внимания, подпевают ей или нет. Только после проповеди люди могли идти в баню, а оттуда домой отдыхать.
Она продолжала жизнь отца, господский дом и теперь пустовал, а Кадри Парви, как и отец, спала в большой шаткой кровати и не испытывала ни малейшей потребности к роскошеству. Раз в неделю приходила бывшая отцова служанка, убиралась, варила и жарила, а сама Кадри ела или у кого-либо из барщинников, или у кубьяса, или у кладовщика.
Но была у Кадри Парви большая слабость — ни одного мужчину она не могла отпустить с пустыми руками. Женщин она презирала и ненавидела, на работу гнала их кнутом, но мужчина, стоило ему бросить взгляд на Кадри, завоевывал ее мгновенно. Будь то батрак, что пришел просить работы, арендатор, что пришел выяснять арендные дела, кладовщик с отчетом, кубьяс с просьбой о совете, - каждого она принимала как долгожданного возлюбленного, был щедра и милостива, приглашала к себе, просила присесть и отдавалась во власть искушения. При виде любого мужчины колени у нее начинали дрожать, худые впалые щеки вспыхивали, а веки стыдливо опускались в страхе и ожидании.
Когда же какой-нибудь батрак или кладовщик наутро выходил из господского дома и задерживался в дверях, чтобы застенчиво пожелать милостивой барышне всего доброго, Кадри подходила к нему, опускала ему на плечо руку и говорила:
- Как же тебя звали-то, не Юри Аапсипеа? Вот, вот, а теперь, голубчик Аапсипеа, скажи-ка моему конюху, чтобы запряг мне лошадь, хочу съездить с тобой в городе, записать там на твое имя хуторок на краю усадьбы.
И если Юри Аапсипеа, вопросительно глядя на барышню, не больно спешил передать распоряжение, Кадри Парви добавляла:
- Видишь ли, дружок, я не хочу, чтобы ты уходил от меня с насмешкой в душе, а потом похвалялся бы в усадьбе сегодняшней ночью. Лучше ты будешь по-честному вспоминать меня и благословлять эту ночь, которая оделила двоих счастьем и радостью. Пусть она лучше останется в тайниках твоей души, чтобы я, встречая тебя, ни о чем не сожалела и не прятала стыдливо глаза. А теперь иди и скажи о лошади!
Так постепенно вставали новые постройки, а в усадебных лесах не смолкал стук топора. Строили Юри Аапсипеа и Тынис Тикута, Яан Сиргупалу и Меос Мартин, барышня, гладишь, то с одним едет в городе, то с другим подписывать разные контракты и договоры.
