Аугуст Гайлит - Тоомас Нипернаади
Только вот какой-то чужак, довольно высокий, иногда поглаживает его, называет чалым и козликом, но и он знает одно — отправляет его домой. Тоже мне дом! - жалкая лачуга, лачуга с поломанными дверьми да разбитыми окнами, даже печь обвалилась посреди комнаты. В ветреные дни домишко дрожит и качается, каждая балка, каждая дощечка того и гляди грохнется тебе на голову. А конюшни нет. Разве это его дом?! Может, он и сгодился бы какому-нибудь человеку, бобылю какому-нибудь, но не ему, коню!
Может, он дикий конь, лихой, необузданный? Нет, Рысак не хочет быть дикой лошадью, он мечтает о теплой конюшне, о хозяине. Эх, он даже смирился бы с разваленной лачугой, только был бы хозяин! Сейчас-то никто его не чистит, никто не надевает на него уздечку, не седлает, не запрягает, не велит везти воз и не пашет на нем. А он бы смог, он бы еще и в быстром свадебно поезде не потерялся бы, и груженую телегу втащил бы в гору на одно дыхании. Так нет же, никому он не нужен! Будь он человеком и умей говорить, сам пошел бы на ярмарку и предложился, предложил хотя бы свою шкуру — но Рысак не умеет говорить, бедный Рысак всего лишь лошадь, которую бог не наделил даром речи!
Да-а, он знает, они подозревают его, они не верят, говорят, будто он человек! Странно, с чего бы ему быть человеком? Да пусть рассмотрят его хоть раз как следует, увидят, какая у него серебристо-серая грива, как подкованы копыта и какие звонкие бубенчики на шее. Разве он не ржет, как лошадь, не бежит, как лошадь, не бьет копытами о землю? Жалкие, им бы только подозревать, жулики бессовестные, глаза у них есть, а не видят, уши у них есть, а не слышат! Злое отродье человеческое, даже кнутом взмахнуть пару раз и то жилятся.
Только высокий чужак чуть добрее. Рысак знает, где тот обретается: уже который день они с паромщиком возятся у водопада. Долбают молотом целыми днями, промокшие, мрачные.
И бежит Рысак к водопаду.
- Опять ты тут! - ворчит Нипернаади. - Ф же говорил, что нельзя тебе сюда приходить. Вот погоди, начнем вывозить отсюда камни, тогда уж я вспомню о тебе и запрягу в телегу. А сейчас скачи домой!
Он встает, похлопывает цыгана по загривку и восклицает:
- Но-о, лошадка, вперед!
И Рысак, услышав повелительный голос, радостно, как ветер, летит домой.
Йоона бросает молот и вздыхает.
- Каторжный труд, - горько говорит он. - Дождь как из ведра, на мне уже сухого места нет, размок, как гриб — долго еще будет продолжаться это самоубийство? Уж лучше сразу кинуться в водопад.
- Терпеть не могу нытиков! - обрывает его Нипернаади.
Но Йоона не перестает.
- Если бы я видел в этой работе хоть какой-то смысл, - упрямится он, - хоть самый маленький, самый ничтожный смысл! Для кого мы осушаем это болото! Анне-Мари этого не хочет, Кюйп не хочет, а цыгане, как увидят Маарла сухим, носа больше сюда не покажут. Может, ты сам хочешь прибрать эти земли?
- Я? Ни за что! - резко отвечает Нипернаади.
- Тогда зачем мы бурим эту стену?
- Послушай, парень, - сердито начинает Нипернаади, - если хочешь, двигать домой. Мы уже вырубили девять достаточно глубоких гнезд, этого должно хватить, чтобы взорвать стену. Когда дождь перестанет, набьем гнезда патронами, приладим фитили, и тогда рядом с этим водопадом возникнет такая здоровенная дыра, что вода побежит беспрепятственно!
Он деловито оглядывает окрестности и весело добавляет:
- Ох, дьявол, вот уж бабахнет! И вода устремится с таким шумом, с таким грохотом, такого никогда в жизни больше не увидишь!
Потом он тростинкой отсасывает из гнезд воду, закупоривает их , кладет молотки и буры в мешок и говорит:
- Вот так, Йоона, теперь и мы можем пойти поужинать!
И, роняя капли, как две стрехи, они отправляются домой.
У парома стоит Анне-Мари и с тоской смотрит на болото.
Когда они проходят мимо, она поднимает глаза, здоровается и, вздыхая, говорит Йооне:
- Яйрус вернулся...
Йоона останавливается, словно в испуге, опасливо смотрит на Анне-Мари и повторяет:
- Ах так — Яйрос вернулся, до срока?!
- Да, до срока! - вздыхает Анне-Мари. - Боже мой, как он изменился! Такой кроткий, тихий, пришел домой, сразу попросил библию и молитвенник. У нас их в жизни не было, я бегом в Наавести, одолжилась там. И водки — ни-ни, курить не курит, черта не поминает, на пол не плюет — что мне с таким делать? Отощал, высох, весь зарос седой бородой, один глаза и рот остались. Разговоры только о боге, о смирении, все молится, все носом к небу тянет, как птенец. Может, зайдешь проведать его — я уже сыта по горло!
Йоона смущенно краснеет, переминается с ноги на ногу.
- Что-то не больно хочется, - выдавливает он наконец. - Что-то не хочется его проведывать.
- Да уж, радости никакой, тут же соглашается Анне-Мари. - Он уже девять раз проотченашил, пять раз отбарабанил покаяние, два раза — символ веры и теперь взялся за плач Иеремии. Весь трактир вдруг заполнился богом и божественными словами, священные стихи гудят в пустом помещении, как в церкви. У него даже голос переменился, а нос заострился, как игла. Что они там в тюрьме с ним сделали, может, опоили дурным зельем, пытали калеными железом, изо дня в день били тяжелой библией по темени? Он совсем спятил, ничем не отличается от Рысака Яана. Сейчас они в трактире вдвоем: Яйрус и Кюйп. Яйрос молится, а Кюйп слушает и фыркает. Он, бедняга, до того разозлился, что даже тарелку разбил. У самого слезы текут, но все равно взял из шкафа тарелку и изо всей силы как трахнет об пол! «Пусть и эта пропадает, - стонет, - пусть последняя пропадает, все равно жизнь пошла прахом!» И разве не пошла прахом, если Яйрус стал придурком?! А мы-то как надеялись на его возвращение , планы строили, умом раскидывали, а теперь наказание свалилось нам на шею и больше ничего!
И Анне-Мари говорит и не в силах остановиться, пока не промокнет до ниточки, тогда она вытирает глаза и со вздохом торопливо возвращается в трактир.
Идет домой и Йоона, ложится в постель, но еще долго не может заснуть. Будто кто-то давит ему на грудь, а к горлу подкатывают слезы — он и сам не знает, что это такое и отчего это так.
Забывается он только под утро, но едва смыкает глаза, как Нипернаади стоит у его кровати.
- Йоона, вставай! - весело зовет он. - Смотри, небо ясное и над болотом сияет солнце!
- Я не пойду, - возражает сонный Йоона.
- Нет, нет, сейчас же вставай! - велит Нипернаади.
Он возбужден, вертится по комнате как волчок.
- Наконец, наконец-то настал великий и важный этот день! - торжественно произносит Нипернаади, будто декламируя. - Долгонько я его ждал, тосковал по нему, как по возлюбленной! Сегодня наконец-то болото осушится и никогда уже не будет клокотать и туманиться! Вставай, Йоона, быстро, быстро!
Он укладывает патроны и фитили в мешок, замечает на столе свой каннель и прихватывает его с собой.
- А когда понесутся пенящиеся воды, - торжественно провозглашает он, - я сыграю хвалу своему труду и терпению, хвалу себе, победившему природу!
Он почти силком вытаскивает Йоону, и они спешат на водопад.
Там он работает лихорадочно, загоняет патроны в гнезда, замуровывает их, закрепляет фитили.
Сонный Йоона вяло наблюдает.
- Хорошо бы все это уже случилось! - с грустью думает он. - И не было бы уже болота, ни этого Нипернаади, и он бы снова мог сидеть в своей избушке, как и раньше, у окна, смотреть на реку и петь свои песни Анне-Мари, одной Анне-Мари! Настанут ли опять такие времена? Сейчас он словно шкура, натянутая на барабан, и каждый прохожий бьет по ней! Хочется снова быть наедине с самим собой и исправиться, непременно, ведь сказал же старшина, что выкинет со всем барахлом.
- Теперь берегись! - вдруг кричит Нипернаади.
И Йоона видит, как затлели фитили, как быстро побежали синие огоньки, как мышки, к динамитному гнезду. Сам Нипернаади отбегает подальше.
Бежит и Йоона, боясь опоздать, кровь приливает вдруг к голове, а в ногах — свинцовая тяжесть. Наконец он догоняет Нипернаади, и они бросаются под камень.
Раздается ужасающий грохот, земля сотрясается, и в воздух взлетает гигантский столб. За ним другой, третий, четвертый... Словно все Маарла раскололось на куски, будто со страшной силой разорвалось каменное сердце земли. И тут словно кто-то простонал, мучительно, жалобно. Зашумела вода.
Нипернаади вскочил и побежал смотреть.
С краю водопада образовался широкий проем, и вода, уже бушуя, устремилась вниз.
Он уже хотел было кричать от радости, но неожиданно вздрогнул и тупо уставился на свою работу.
В стере водопада был взорван только нижний пласт. В лучшем случае новое русло реки могло унести лишь избыток маарлаской воды. Но вода, что падала вниз, уже не текла дальше, а вспененная, останавливалась, образуя под водопадом широкое озеро. Растекаясь, оно затопляло сенокосы Кюйпа.
Нипернаади вернулся к Йооне и сказал:
- Ладно, пошли уже!
- Уходим? - спросил Йоона.
- Да, пошли домой, - ответил Нипернаади. - Здесь больше делать нечего, все, что можно было увидеть, мы увидели.
