Иван Лазутин - Суд идет
Серафима Ивановна суетилась у стола. О том, что Дмитрий получил назначение в Норильск, ей уже сказали, но где находится этот Норильск, она не знала. Другое волновало ее: она догадывалась, что Ольга и Дмитрий собираются говорить с ней об очень важном, серьезном.
Когда сели за стол, Дмитрий разлил по рюмкам вино.
— За что? — Серафима Ивановна до сих пор еще не удосужилась спросить, где же находится Норильск. — За этот… как его… вот ведь память стала… уже и забыла…
— Ты о чем, мама?
— Ну, город-то, куда Митю назначили работать?
— Норильск, — ответила Ольга, подозревавшая, что мать впервые слышит название этого города или, чего доброго, с чем-то путает.
— За Норильск так за Норильск! — Серафима Ивановна чокнулась с Дмитрием. — Это, кажется, по Казанке?
— Нет, мама, по Северной. Выезжать туда с Ярославского вокзала.
— Что ж, и эта дорога хорошая. Почти каждые пять минут ходят электрички.
Ольга как поднесла к губам рюмку, так и замерла.
— Вы с чем-то путаете, Серафима Ивановна. Норильск находится далеко, на электричке туда не доедешь.
— А где же? — Лицо Серафимы Ивановны как-то сразу потухло.
А Дмитрий думал: «Не обижайтесь, но я еще немного подержу вас в напряжении. Радость, которую сообщу вам, будет тем приятней и ощутимей, чем больше страхов наговорю о Норильске».
— Он находится в Восточной Сибири, где река Енисей впадает в Ледовитый океан, севернее Игарки.
Серафима Ивановна, не пригубив рюмку, поставила ее на стол.
— Да это как же ты согласился ехать туда? Поди, одной езды суток трое.
— Немножко побольше, Серафима Ивановна. Шесть суток поездом, потом двадцать пять дней плыть по Енисею на пароходе до Игарки, а там нужно еще ехать на оленях или на собаках.
Поставила свою рюмку и Ольга. Только теперь она отчетливо представила себе, где находится Норильск. Но ей казалось, что Дмитрий что-то недоговаривает. Она догадывалась об этом по еле уловимым оттенкам выражения его лица. Однако эти сомнения тут же исчезали.
Серафима Ивановна покачала головой.
— Да-а… Митенька, далеко они тебя запрятали.
— Не моя воля, Серафима Ивановна, куда пошлют — туда и едем. Везде нужны люди.
— Люди-то они, конечно, везде нужны, да уж больно далеко. И с продуктами, поди, не особенно важно.
— Север. — Дмитрий развел руками. — Все привозное, свое ничего не растет, под боком Северный Ледовитый океан, снега, морозы… В основном все продукты завозят в консервах, в концентратах и в сушеном виде. Даже картошка и та сушеная, такими ломтиками жареными. Одним словом — не Москва.
— Да спаси тебя господь, за что же тебя, сердечного, туда гонят? Неужели другого не могли послать? Так прямо ты один у них и нашелся?
— Так начальство захотело. Ничего не поделаешь.
— А город-то, он как, сам по себе большой? Газа, конечно, нет, и вода, поди, как у нас — беги в колонку?
— Норильск пока еще не город. Это наметка города, его только начинают строить. Годочка четыре придется пожить в бараках, а там видно будет, может, построят и каменные дома.
Дмитрий замечал, как с каждой новой деталью о Норильске никла Ольга.
— Вы спросили насчет удобств? Хорошо, если провели электричество. Ну, насчет воды — этого добра там хватает. Тундра, мох, лишайник… Копни рядом с бараком ямку на штырь лопаты — вот тебе и вода.
— Да как же там живут люди? Ведь холода, поди? Почитай, что Ледовитый океан под носом? — спросила Серафима Ивановна, что-то прикидывая в уме. Она — это было заметно — стала тверже в разговоре, точно в ней только что созрело, после некоторых колебаний, определенное внутреннее решение.
— Да, климат там неважный. Морозы зимой доходят до шестидесяти градусов. Бывают такие снежные бури, что люди от барака к бараку ходят по веревкам, чтоб не унесло ветром.
— Как же этакие страсти переносят люди?!
— Живут, не умирают. Правда, основной процент населения составляют местные жители да освободившиеся из заключения уголовные преступники. Но те уже привыкли к климату.
— Ты о каких местных жителях говоришь? — спросила Ольга.
— Ненцы, чукчи, эскимосы…
— Это те, что в тундре живут? — спросила Серафима Ивановна.
— Да, да, в тундре.
И снова грудь Дмитрия распирал приступ подступившего смеха. Он изо всех сил крепился, чтоб не расхохотаться. Ему было мило и дорого волнение Ольги. Однако опечаленное лицо Серафимы Ивановны его начинало тревожить. «Может быть, жестоко так зло шутить над старым человеком? — спрашивал он себя. — Не дай бог, если подумают, что устраиваю проверку Ольги. Пора прекращать эту глупую шутку».
Ольга опустила взгляд и принялась нервно катать в пальцах шарик из хлебного мякиша. Лицо ее было бледное. В ней происходила скрытая борьба.
Дмитрий теперь уже видел, что в своей шутке он зашел далеко. Но начатую игру решил доводить до конца. Если вначале он вел эту игру шутя, с трудом сдерживая смех, то теперь, когда сам по себе возник вопрос: поедет ли с ним Ольга в Норильск или не поедет, он испытывал внутреннюю дрожь. Были минуты, когда ему становилось страшно, и он спрашивал себя: «Неужели я ошибался в ней?»
— Да, не сладко тебе там придется, Митя, не сладко. Но ничего, не горюй, не на век туда едешь, поработаешь годика четыре да и назад приедешь, другого пошлют заместо тебя.
— Нет, Серафима Ивановна, уж если ехать строить город, то нужно строить его по-настоящему. За четыре года ничего не сделаешь. Тут как ни кидай, а меньше чем в десяток лет не уложишься.
Дмитрий заметил, что Серафима Ивановна упорно избегала его взгляда.
— Так что же мы налили и поставили? Чай, не на поминках. — Она подняла свою рюмку и протянула ее к Дмитрию. — За Норильск так за Норильск! Живой человек нигде не пропадет, А твое дело молодое, за неженатое, так что не тужи, Митя, выпьем за твое здоровье и успехи на новом месте!
«Отбой, — подумал Дмитрий и почувствовал, как в нем расправляет крылья обида. Теперь он уже не жалел, что затеял эту шутку. — Ах, так? Ну что ж, слушайте дальше».
— Спасибо, Серафима Ивановна! Только прежде чем выпить за мое здоровье, за успехи на новой работе, я хотел кое-что спросить у Оли и у вас. — Дмитрий волновался. Его руки дрожали. Волнение его передалось и Ольге, которая сидела пунцово-красная и не поднимала от стола глаз.
Поняв, о чем должна пойти речь, Серафима Ивановна не хотела показывать вида, что обо всем догадывается.
— Пожалуйста, Митя, мы с Олей всегда готовы тебе помочь: как-никак, не первый месяц знаем друг друга. Поди, друзья вы с ней.
— Серафима Ивановна, я сегодня пришел к вам с очень серьезным разговором. Вы знаете, что с Олей мы дружим давно, любим друг друга… — Дмитрий поднял глаза на Серафиму Ивановну. Та не выдержала его взгляда и принялась сметать со стола крошки. — Сейчас я кончаю университет, буду работать следователем в прокуратуре; выхожу, можно сказать, на самостоятельную дорогу. А поэтому пришел сегодня к вам с тем, чтобы Оля решила: будет она моей женой или не будет?
Ольга съежилась, боясь произнести слово.
— Это уж ты, Митя, спрашивай не у меня, а у нее. Только как же так? Завтра вы поженитесь, а месяца через три ты укатишь на Север, к своему океану?
— Нет, Серафима Ивановна, уж если мы поженимся, то на, Север поедем вдвоем.
— А как же ее учеба? — Губы Серафимы Ивановны дрогнули. Материнским сердцем она почувствовала: то, о чем начинается речь, уже давно решено между молодыми. Мысль о том, что дочь уедет от нее на край света, пугала ее.
— Очень просто. Можно учиться заочно, а летом будем приезжать оба: я — в отпуск, она — сдавать экзамены.
— Не горячитесь… Я, как мать, вам только добра желаю и перечить не стану, но советую — обождите еще годок. Ты, Митя, поедешь пока один, осмотришься на месте, укоренишься в работе, попривыкнешь, а потом приедешь на будущее лето за Ольгой.
На стене четко тикали ходики. Полосатый котенок забрался Дмитрию на колени и удивленно смотрел ему в глаза, словно желая спросить: «Почему сразу все замолчали?»
«Нет, это уже садизм!.. Пора кончать эту злую игру. Грех такому испытанию подвергать старого человека», — в душе осуждал себя Шадрин. Но все-таки решил спросить о том главном, на пути к чему он сам себе поставил столько препятствий этим разговором.
— Так как же мы решим, Оля?
— Поеду… — глухо ответила Ольга.
Серафима Ивановна заплакала тихо, беззвучно, как плачут только матери.
Поняв, какой жестокой пытке он подверг их, Дмитрий в душе проклинал себя за эту игру. Теперь он думал о единственном: как лучше искупить свою вину перед матерью и дочерью.
— Что ж, дочка, раз уж судьба твоя, то благословляю. Только ты, Митя, береги ее! — По иссеченным морщинами щекам Серафимы Ивановны катились слезы. Вся она в эту минуту показалась Дмитрию беспомощной, как-то сразу осиротевшей, старенькой.
