Кэтрин Мэнсфилд - Рассказы
Важное значение для творчества Мэнсфилд обрела тема «роли», «маски», скрывающей эгоистическую сущность буржуа. Благовоспитанные дамы и кавалеры тщательно организуют свое поведение, даже мышление, в соответствии с той ситуацией, в которой они оказываются, будь то добродушный старичок в рассказе «Юная гувернантка», или благородная дама из «Чашки чаю», или не скрывающий своего актерства парижанин из «Je ne parle pas Français». Трудно поверить, что Мэнсфилд не знала величайший литературный пример самомоделирования личности — образ Николая I в «Хаджи Мурате» Л. Н. Толстого. Правда, Мэнсфилд, при всем разнообразии описываемых ею персонажей, никогда не ставила перед собой задачу изобразить личность исключительную в силу ее духовной или социальной значимости. Ее мир населен в основном людьми, которых она хорошо знала еще с новозеландских времен; заурядный мир более или менее обеспеченных буржуа, обыденность жизни которых подразумевает бесконечность творимого ими зла. Зло вообще неизбежно в обществе высших и низших, но если высшие еще к тому же начинают «играть роль», то причиняемое ими зло неизмеримо увеличивается.
Задумывалась ли Мэнсфилд над вопросами, которые властвуют над писателем-реалистом? Почему люди не могут жить иначе? Почему нельзя изменить несправедливые отношения между людьми? В рассказах Мэнсфилд общественные взаимоотношения как бы заданы изначально. Социальные законы жестоки и неумолимы. Чтобы приспособиться к ним, нужно с младенчества вытравливать из человеческой души все искреннее, яркое, своеобразное, может быть, талантливое, как это делают — постоянно, день за днем, не упуская ничего из поля зрения, — родители из рассказа «Новые платья». Нет, нет, это вовсе не значит, что они злые люди или не любят свою дочь, но… такова жизнь. Отсюда та безнадежность, которая появляется во многих рассказах Мэнсфилд. Но она исчезает, стоит только кому-нибудь из персонажей Мэнсфилд подумать: «А вдруг?..» Кажется, повезло юной гувернантке из одноименного рассказа и бедной девушке из рассказа «Машка чаю». И они было поверили в свою удачу, а поверив, посягнули на всесильный закон отношений высших и низших. Жалкие «игрушки» сильных мира сего, они дорого заплатили за мгновение надежды. Помните, как у Чехова: «В человеке все должно быть прекрасно…» Оказывается, нет, не обязательно, даже наоборот. Искренность, красота, не защищенные определенным положением в общественной иерархии, оборачиваются лишним страданием маленького человека. Да и у Чехова «все прекрасно»— это идеал, о котором можно только мечтать, тогда как на земле нет ничего могущественнее денег, которые соединяют и разъединяют судьбы, убивают — и возрождают людей к жизни… Но деньги — это злая сила, и она губит покорное ей общество, разобщая людей. Так возникает еще одна тема, одна из важнейших в творчестве Мэнсфилд и, кстати, одна из самых «больных» в современной западной литературе.
И взаимное непонимание молодоженов в рассказе «Медовый месяц», и непреодолимое отчуждение между обитателями лачуг и благотворителями в рассказе «Пикник» для Мэнсфилд имеют одну причину — несправедливое устройство общества, в котором они живут. Для нее очевидна социальная основа разделения людей. Но хотя все в ней восстает против уже сложившихся норм бытия, она ничего не берется изменить, разве лишь позволяет себе показать человеку, что он собой представляет. Психологическая проза, обогащенная формой внутреннего монолога, дает возможность как бы обойтись без посредничества автора. Неназойливо, терпеливо складывая из всевозможных деталей нужный ей рисунок, Мэнсфилд ввергает своего персонажа в душевный кризис, в результате которого раскрывается святая святых его души. Великолепен внутренний диалог юных супругов («Медовый месяц»), внешне являющих собой едва ли не образец единомыслия. Тягостное впечатление производит образ преуспевающего бизнесмена («Муха»), Он похож на сверкающий всеми цветами радуги мыльный пузырь. Гибель сына-солдата, одной из многих жертв первой мировой войны, стала гибелью отца, ибо опустошила его душу. Этот рассказ читать особенно мучительно, потому что Мэнсфилд вложила в него не только свою ненависть к войне, но и презрение к тем, кто забыл о братьях, отцах, сыновьях, бессмысленно павших в кровавой бойне.
Однако неверно было бы изображать Мэнсфилд мизантропом, разуверившимся во всем и во всех. Она верит. Верит истово и бескомпромиссно в Любовь и Искусство— некое единое божество, способное пробудить людей от духовной спячки и освободить их от жалких пут буржуазного эгоизма. И она создает свой гимн Любви — рассказ «Je nе parle pas Français». Мышка — Муза и Любовь. К ней не пристает грязь улицы, и ее не унижает нищета гостиничного номера. «Всамделишность» ее мыслей, чувств, всего ее существа не позволяет другим прятаться в привычные и удобные во всех отношениях «роли». Один из самых известных писателей сегодняшней Англии Джон Фаулз, наверное, был первым, кто понял значение этого образа, обратил внимание на скромную Мышку и, придав ей современный облик, сделал едва ли не центральным образом повести «Башня из черного дерева».[2]
Короткая жизнь выпала на долю замечательной писательницы XX века Кэтрин Мэнсфилд (Кэтлин Бичем) — всего тридцать четыре года, из которых пятнадцать были до конца отданы творчеству и любви, одинаково возносивших ее к счастью и ввергавших в отчаяние. Едва ли не с малолетства, живя на пределе физических и духовных сил, Кэтрин Мэнсфилд создавала свое бытие и свои произведения по одним и тем же законам, ибо каждым своим душевным порывом, каждой строкой своих рассказов она была устремлена к недостижимому идеалу.
Вопрос, почему люди не могут понять друг друга, привел писательницу, с одной стороны, к скрупулезному изучению внутренней, индивидуальной жизни человека, с другой — к изучению его внешней, социально обусловленной жизни и, главное, их взаимосвязи и взаимозависимости. Отчуждение людей, казалось бы, близких и любящих друг друга, воспринимается Мэнсфилд как самая страшная трагедия современного мира, в котором правит буржуазный эгоизм со своими верными приспешниками — завистью и безжалостностью. Искренность, доброта, мечтательность, любовь — все это не нужно и даже обременительно в мире материальных ценностей. Гуманизм творчества Кэтрин Мэнсфилд — в утверждении извечности и неодолимости добра, которое рано или поздно должно взять верх над злом. Мэнсфилд мечтала о том, что наступит час и человек прозреет, а прозрев, ужаснется и отринет все плохое, ибо его врачевателем будет любовь.
Л. Володарская
Комментарии
Усталость Розабел
Перевод Н. Рахмановой
На углу Оксфордской площади Розабел купила букетик фиалок. Собственно, поэтому у нее и был такой скудный ужин: ведь не скажешь, что пшеничной лепешки, яйца и чашки какао у Лайонса достаточно после целого дня утомительной работы в магазине дамских шляп. Стоя на подножке омнибуса, придерживая юбку одной рукой, а другой цепляясь за поручень, Розабел думала, что охотно отдала бы все на свете за хороший обед — жареную утку с зеленым горошком, паштет из каштанов и пудинг с коньяком — плотный, горячий, сытный обед. Она села рядом с девушкой, приблизительно своей ровесницей, которая читала «Анну Ломбард»[3] — дешевое издание в бумажной обложке. Страницы книги были закапаны дождем.
Розабел посмотрела в окно: улица была подернута туманной пеленой, но свет фонарей, падая на стекла, зажигал на их тусклой поверхности серебристо-молочные блики, и казалось, что за этими стеклами скрываются не ювелирные лавки, а залы волшебного дворца. Ноги у Розабел совершенно промокли; она знала, что подолы ее верхней и нижней юбок забрызганы черной жирной грязью. В омнибусе стоял тошнотворный запах распаренных человеческих тел — он словно сочился из пассажиров. Все сидели неподвижно, уставившись куда-то в пространство, на всех лицах застыло одинаковое выражение. Сколько раз она уже читала эти рекламы: «Мыльный порошок Саполио экономит время и труд», «Томатный сок Гейнца» и бессмысленный, раздражающий диалог между врачом и судьей о высоких достоинствах Жаропонижающего Средства Лэмпло! Она бросила взгляд на книгу, которую с увлечением читала девушка, шевеля при этом губами так, что Розабел стало противно, и слюня большой и указательный пальцы всякий раз, когда ей нужно было перевернуть страницу. Насколько Розабел могла понять, речь шла о жаркой, сладострастной ночи, звуках музыки и девушке с прекрасными белыми плечами. О боже! — Розабел внезапно подняла руку и расстегнула две верхние пуговицы пальто: она задыхалась. Полузакрыв глаза, она смотрела на сидящих напротив людей, и ей казалось, что их лица расплываются в одну бессмысленно глазеющую физиономию.
![Кэтрин Мэнсфилд - Короткая лесбийская проза [cборник]](/uploads/posts/books/122211/122211.jpg)
