Франсуа Ларошфуко - Мемуары
Итак, было бы достаточно и гораздо менее веских оснований, чтобы ослепить человека, еще почти ничего не успевшего повидать, и повести его по пути, который обрек его стольким невзгодам. Мое поведение вскоре навлекло на меня неудовольствие короля и Кардинала, и отсюда пошла длинная череда опал, сделавших мою жизнь столь беспокойной и нередко побуждавших меня принимать в крупных событиях участие не в пример большее, нежели то, какое обычно отводится в них частным лицам. Но так как я не притязаю писать историю и намерен говорить о себе лишь тогда, когда это будет иметь прямое отношение к людям, с которыми я был связан общностью стремлений и дружбой, то и касаться я буду только того, в чем был лично замешан, поскольку все остальное общеизвестно.
В 1635 году последовало объявление войны королю Испании, {39} и маршалы Шатильон {40} и Брезе {41} вступили во Фландрию во главе двадцатитысячной армии, дабы соединиться с принцем Оранским, {42} который начальствовал над голландцами. Он стал главнокомандующим, и эти два корпуса, вместе взятые, насчитывали более сорока тысяч человек. Еще до этого соединения армия короля выиграла битву при Авене {43} и разгромила испанские войска под командованием принца Томазо. {44} Несколько молодых людей из знатных семейств приняли участие в этом деле как волонтеры; я был в их числе. Столь блистательная победа вызвала зависть принца Оранского и внесла разлад между ним и маршалами Шатильоном и Брезе. Вместо того, чтобы извлечь выгоду из такого значительного успеха и поддержать свою добрую славу, он распорядился разграбить и сжечь Тирлемон, чтобы тем самым покрыть позором оружие короля и запятнать его ненужной жестокостью; он осадил Лувен, не имея намерения его захватить, и настолько ослабил французскую армию непрерывными тяготами и нехваткой во всем, что к концу похода она оказалась неспособной самостоятельно возвратиться тем же путем, каким прошла ранее, и была вынуждена вернуться морем. Я вернулся вместе со всеми находившимися при ней волонтерами, и мое пребывание среди них принесло им несчастье, ибо нас всех прогнали из армии под предлогом, что мы слишком вольно говорили о происходившем во время похода; но основною причиною этого было желание короля доставить себе удовольствие, огорчив моим удалением от двора королеву и м-ль де Отфор.
Второй год этой войны подал врагам Кардинала множество поводов осуждать его образ действий. Объявление войны и намерение сокрушить Австрийский царствующий дом, с давних пор лелеемое этим столь великим правителем, вообще рассматривали как нечто дерзкое и сомнительное, а теперь все это представлялось и вовсе безумным и пагубным. Было известно, что испанцы, не встретив сопротивления, взяли Капель, Катле и Корби и что остальные пограничные крепости снабжены и укреплены нисколько, не лучше; что войска слабы и плохо дисциплинированы; что не хватает пороха и артиллерии; что неприятель вступил в Пикардию и ему открыт путь на Париж. Изумлялись и тому, как мог Кардинал столь легкомысленно поставить на карту величие короля и безопасность государства, не предусмотрев всех этих бедствий, и тому, что уже на второй год войны у него остался единственный выход - созвать ополчение. Эти слухи, распространившись по всему королевству, оживили различные группировки и породили среди врагов Кардинала умыслы на его власть и даже на самое жизнь.
Между тем король с теми войсками, которые ему удалось собрать, выступил в Амьен; Месье был при нем. Командование своей армией король поручил графу Суассонскому, молодому принцу прекрасного телосложения, но ума посредственного и подозрительного, надменному, спесивому и врагу кардинала Ришелье. Он не снизошел до сближения с Кардиналом и отказался от брака с г-жой Комбале, его племянницей. Этот отказ больше, чем все его добрые качества, привлек к графу Суассонскому {45} уважение и дружеские чувства всех тех, кто не был зависим от Кардинала. Сент-Ибар, {46} Варикарвиль {47} и Бардувиль, {48} люди неуживчивые, беспокойные и необщительные, притворявшиеся, что они - сама добродетель, завладели волей этого принца. При посредничестве графа Монтрезора, {49} который, не в меру усердствуя в подражании Сент-Ибару и Варикарвилю, ни в чем не отступал от их образа действий и взглядов, они установили между Месье и графом Суассонским тесное единение для совместной борьбы с Кардиналом.
Как бы внушителен ни был этот союз Месье с графом, он все же оказался чересчур слабым, чтобы одними интригами пошатнуть положение Кардинала. Поэтому обратились к другим средствам и решили убить его, когда смогут сделать это с полной уверенностью в успехе. Такой случай вскоре представился. Однажды король держал совет в небольшом замке на расстоянии одного лье от Амьена, и там присутствовали Месье, граф и Кардинал. По окончании совещания, торопясь возвратиться в Амьен, король отбыл первым, тогда как Кардинала и обоих принцев на полчаса или чуть дольше задержали некоторые дела. Сент-Ибар, Монтрезор и Варикарвиль стали побуждать упомянутых принцев поторопиться с осуществлением задуманного, но из-за робости Месье и нерешительности графа эта возможность была упущена. Кардинал догадался о грозящей ему опасности: на его лице отразилось смятение; он покинул Месье и графа и поспешно уехал. Я находился при этом и, хотя решительно ничего не знал об их замысле, задал себе недоуменный вопрос, как мог Кардинал, при всей его предусмотрительности и трусости, отдаться на волю своих врагов и как они, несмотря на страстное желание разделаться с ним, упустили столь верную и столь трудно достижимую возможность.
Продвижение испанцев вскоре было остановлено. Король отвоевал Корби, {50} и кампания завершилась гораздо успешнее, чем началась. Мне не разрешили остаться на зиму при дворе, и я был вынужден уехать к отцу, жившему у себя в поместье и все еще находившемуся в строгой опале. {51}
Г-жа де Шеврез, как я сказал, была выслана в Тур. Королева хорошо отозвалась ей обо мне, и она выразила желание повидаться со мной. Вскоре между нами завязалась очень тесная дружба. Эта близость стала для меня не менее злополучной, чем для всех тех, с кем герцогиня бывала близка. Я оказался посредником между королевою и г-жой де Шеврез. Мне позволяли посещать армию, не позволяя оставаться при дворе, и при поездках туда и обратно я нередко получал опасные поручения от той и другой.
Опала моего отца наконец кончилась, и я вместе с ним возвратился в окружение короля, и притом в то самое время, когда королеву стали винить в тайных сношениях с маркизом Мирабелем, испанским послом. На эти сношения посмотрели как на государственную измену, и королева почувствовала себя как бы подследственной, чего еще никогда не испытывала. Некоторые из ее слуг были арестованы, шкатулки с бумагами отобраны; Канцлер {52} допросил ее, как простую подсудимую; предполагалось наточить ее и Гипре, расторгнуть ее брак с королем, дав ей развод. В этой крайности, покинутая всеми, лишенная всякой опоры и решаясь довериться лишь м-ль де Отфор и мне, она попросила меня тайно увезти их обеих и препроводить в Брюссель. {53} Какие бы трудности и опасности ни видел я в таком плане, могу смело сказать, что за всю мою жизнь ничто не доставило мне большей радости. Я был в том возрасте, когда жадно рвутся к делам необыкновенным и поразительным, и находил, что нет ничего заманчивее, как похитить королеву у короля, ее мужа, и одновременно у кардинале Ришелье, который постоянно преследовал ее своей ревностью, а также отнять м-ль де Отфор у влюбленного в нее короля. К счастью, положение изменилось: на королеве не оказалось вины, дознание Канцлера доставило ей оправдание, и г-жа д'Эгийон {54} смягчила кардинала Ришелье. Нужно было спешно известить обо всем г-жу де Шеврез, чтобы она не успела поднять тревогу и не искала спасения в бегстве. Королеву вынудили поклясться, что впредь она не будет иметь с ней никаких сношений, и, таким образом, не было никого, кроме меня, кто мог бы рассказать ей обо всем происшедшем. Королева и возложила на меня эту заботу. Я сослался на необходимость возвратиться в отцовский дом, где в то время болела моя жена, и пообещал королеве успокоить г-жу де Шеврез и передать ей все, что мне поручалось. Пока я беседовал с королевой и пока она не исчерпала всего, что собиралась сказать, у дверей ее комнаты, дабы нас не застали врасплох, находилась только ее статс-дама г-жа де Сенесе {55} - моя родня и приятельница. Но тут вошел г-н де Нуайе {56} с бумагой, принесенной им королеве на подпись: в ней были пространно изложены правила ее поведения в отношении короля. Увидев г-на де Нуайе, я тотчас же откланялся королеве и вслед за тем отправился откланяться королю.
Двор тогда пребывал в Шантийи, а Кардинал - в Руайомоне; мой отец находился при короле. Он торопил меня с отъездом, опасаясь, как бы моя преданность королеве не навлекла на нас новых неприятностей. Он и г-н де Шавиньи {57} привезли меня в Руайомон. И тот и другой не преминули красочно изобразить мне опасности, в которые могло повергнуть нашу фамилию мое поведение, уже давно неприятное королю и внушавшее подозрения Кардиналу, и они решительно заявили, что мне никогда больше не видеть двора, если я позволю себе отправиться в Тур, где была г-жа де Шеврез, и если не порву с ней отношений. Это столь недвусмысленное приказание поставило меня в крайне трудное положение. Они предупредили меня, что за мною следят и что все мои поступки станут досконально известны. Но поскольку королева настоятельно просила меня подробно сообщить г-же де Шеврез о допросе, который снял с нее Канцлер, я не мог освободить себя от обязанности известить герцогиню обо всем происшедшем. Я дал моему отцу и г-ну де Шавиньи обещание, что ее не увижу; я и вправду не виделся с нею, но попросил Крафта, {58} английского дворянина, нашего общего друга, уведомить ее от моего имени, что мне запрещено ее видеть и что крайне необходимо, чтобы она прислала ко мне верного человека, через которого можно было бы передать все то, что я сообщил бы ей при свидании, если бы посмел выехать в Тур. Она выполнила мое пожелание и была оповещена обо всем, сказанном королевою Канцлеру, равно как и о данном им слове оставить ее и г-жу де Шеврез в покое при условии, что всякие сношения между ними будут прекращены.
