Филипп Робинсон - Маска свирепого мандарина
«Ну вот видишь! Ты, конечно, постоянно думаешь о деле — даже ночью. Отсюда и приступы мигрени, и инсомния (бессонница, друг мой). Очень сомневаюсь, что причины кроются в физиологических нарушениях. В твоем возрасте? Нет, вряд ли… Я имею в виду некое новообразование в мозгу, опухоль или что-то в таком роде. Ты ведь этого боишься?»
Роджерс слегка побледнел, но Код похлопал соседа по плечу, и тот сразу приободрился. Причем, он совсем не чурался подобных знаков поддержки. Несмотря на такой существенный момент, как социальное положение (Код наверняка не администратор, как он сам, а рядовой исполнитель, вот почему у соседа такая дешевая потрепанная машина, даже птицы демонстрируют ей свое презрение единственным доступным им способом), он, очевидно, считал, что десятилетняя разница в возрасте компенсирует несоответствие статуса. Так что, если выдавалась свободная минутка, с удовольствием беседовал с соседом.
Вообще-то Роджерс хорошо относился ко всем без исключения. «А как же, — объяснял он, — каждый — потенциальный клиент», но сияющая младенчески-невинной радостью улыбка начисто лишала его замечание даже намека на цинизм. Да, он вскользь отметил про себя, что Код человек довольно замкнутый, и вообще по натуре немного отшельник. Но они не так часто общались, и его эти особенности совсем не задевали. Он даже сознавал, что учитывая университетский диплом, разносторонние знания и ум, которые демонстрирует (правда, с большой примесью дешевого умничанья) сосед, есть все основания назвать его «неудачником». Что ж, люди бывают разные, Код по крайней мере никогда не плакался, не жаловался на судьбу, в его речах не проявились горечь и разочарование в жизни. Чем он там занимается, чтобы заработать на пропитание? Роджерс ни разу не поинтересовался. Кажется, что-то, связанное с развлекательно-игрушечным бизнесом.
Их машины стояли рядом, зримое воплощение кричащих социальных контрастов Лондона. Роджерс извлек из кармана брелок с ключами, но прежде чем открыл дверцу, мускулы руки внезапно свел спазм, и пальцы разжались. Молча наблюдавший за ним Код нагнулся, поднял лежащий на земле брелок и с вежливой улыбкой вручил владельцу.
«Он упал сам, или его уронили?» — шутливым тоном произнес он при этом.
Потом повернулся к своей машине и забрался внутрь. Роджерс замер: никак не мог решить, следует сейчас рассмеяться, или нет.
На что намекал сосед? Нет, что ни говори, приятель у него действительно, как говорится, со странностями. Постоянно отпускает бессмысленные замечания, вот как сегодня. Или он сам что-то не уловил?
Как всегда после разговора с Кодом, Роджерс испытывал смешанные чувства раздражения и почтительного удивления. Но он почти сразу же выбросил инцидент из головы. Есть вещи поважнее. Кстати, надо бы принять еще пару таблеток аспирина.
Смешная штука — стоит им проститься, и он начисто забывает, как выглядит сосед, пока не встретит его снова…
Глава 2. Все о Николасе Коде: от Яслей до Абсолюта
В свои тридцать семь лет Код выглядел так: высокий, массивный мужчина, который в силу экстраординарной уплотненности весит намного, намного больше, чем средний обыватель таких же габаритов. Бледная кожа, невыразительные черты округлого лица, но оно ничего не скажет вам о самом человеке. В этом смысле Код поистине безлик: карта без условных знаков, код (как вам наш каламбур?) без ключа. Лицо в толпе (если так обозначить тип личности, а не мимолетное впечатление), которое, именно в силу своей «непрочитанности» с первого раза, провоцирует вторую, третью, десятую попытку, но результат неизменно остается нулевым. Более того, если сначала вы желаете разобраться, что он из себя представляет, то в конце-концов уже не понимаете даже, кто он.
Не старайтесь различить следы, которые обычно оставляют пристрастия и прожитые годы — ландшафт лица нашего героя ровен и гладок, на нем не видно ни морщин, ни затененных участков, ни глубоких складок. Не старайтесь обнаружить в чертах, украшающих этот мясистый остов, некие признаки, которые, как нас уверяют, позволят проникнуть в тайники души — так называемые «чувственные» или «полные» губы, «римский нос», вместилище сильной воли, уши преступника, близко посаженные глаза жестокого зверя, или разбухшие щеки духовника — все, все напрасно! Да, скажете вы наконец, у него имеются рот, нос, глаза и щеки, — а у кого их нет? — но больше ничего из себя не выдавите, ибо они отказываются свидетельствовать о чем бы то ни было. Но и это еще не все. Если долго разглядывать нашего героя, возникает смутное подозрение, что черты его лица лишены не только выразительности, но даже четкой формы! Неужели вам не почудилось, и стоит на секунду отвернуться, как они становятся немного другими?
По спине ползет холодок. Фантастические, неясные, безымянные страхи потихоньку проникают в душу и уже не отпускают…
А если вам довелось получше узнать Кода (хотя по-настоящему узнать его после Посвящения не удалось никому), эти страхи вскоре еще больше усилятся из-за другого неприятного ощущения. За безликим фасадом угадывается могучий интеллект, таинственный, непознаваемый и убийственно-опасный, как дремлющий вулкан. Примерно такое чувство охватило Роджерса, заставив испытать почтительный трепет, почти благоговейный ужас, правда, как мы видели, под защитной маскировкой классового пренебрежения. Ведь Код, по всем параметрам подходивший под определение отщепенца, не способного занять достойное место в обществе социального калеки, явно не соответствовал такой роли. Он выглядел абсолютно полноценной, самодостаточной личностью, удовлетворенным жизнью и уверенным в себе человеком. Причем настолько, что у любого другого это трансформировалось бы в невыносимо тупое чванство.
Но мы имеем дело с Кодом, Человеком-Загадкой, кратер его рассудка всегда заволакивает дым, скрывающий невообразимо глубокую бездну, а в ней таится загадочная цель, в корне отличная от всего, что движет обычными людьми…
Что это за цель? К какому знанию он стремится? Или лучше и безопасней пребывать в неведении?
И вновь нас охватывают неясные, безымянные страхи…
Однако Код не всегда был таким. До Посвящения он не ставил в тупик, и тем более не пугал никого, кроме самого себя. Ибо здесь, как и во всем остальном (кроме быстрого интеллектуального роста), он развился весьма поздно, и «нашел себя» (точнее, нашел в себе нечто) в возрасте, когда большинству людей, в силу слишком долгого и близкого общения с собственным «я» уже начинает понемногу надоедать затянувшаяся связь. Прежде, перед Посвящением, он неуклюже ковылял по жизни, обремененный, подобно Кандиду, тремя безнадежно сковывающими движения слабостями, — наивностью, робостью и благими намерениями, а каждый его поступок вызывал кровожадное чавканье комплекса вины, не упускавшего ни единой возможности погрызть своего хозяина.
Пресловутая вина Кода появилась на свет вместе с ним, и в младенческом состоянии выглядела не очень внушительно — мать умерла при родах, а отец так и не простил этого сыну. Но комплекс рос и развивался вместе с мальчиком, словно угнездившийся внутри чудовищный червь-двойник, немедленно вгрызавшийся в любое начинание, на которое отваживался его несчастный носитель. Стянутая втихомолку сладость, первый сексуальный опыт у рекламного щита, битва с однокашником на краю холма, с которого его очень хотелось, но так и не удалось столкнуть, открытые и тайные ауто-эротические ритуалы перехода в половозрелость, маленькие трагедии предательства, трусости и лжи — самые обычные, стандартные ситуации, которые все мгновенно забывают, Код хранил в памяти, а червь смаковал долгие годы. Он питался слабостями и грешками своего носителя, но вскоре перешел на более сытную пищу — единственную сильную сторону Кода, его феноменальный интерес к знаниям и растущие успехи в учебе.
Это произошло, когда мальчику было девять, и лишь спустя двадцать пять с лишним лет он полностью оправился от последствий травмы, которую тогда пережил. Один из учителей школы наградил его прозвищем «Мандарин» и каждую неделю перед всем классом подвергал публичной пытке унижением. Низенький коренастый мучитель с искривленными как у Бетховена в брезгливо-злой гримасе губами, беспощадно язвил его саркастическими замечаниями, и слова впивались в нежную душу юного Кода, словно пропитанный уксусом хлыст. Мальчик заливался слезами; тогда учитель выказывал странное, трогательно нежное сочувствие и вручал книжку или конфету, иногда даже разрешал не делать домашнее задание. Но на следующей неделе все повторялось вновь.
Даже в столь юном возрасте, Код руководствовался логикой, — особенность мышления, доставившая впоследствии немало несчастий и долго мешавшая правильно воспринимать окружающий мир. Горький опыт еженедельных моральных истязаний заставил сделать мрачный, но единственно возможный тогда для него вывод: учитель точно так же, как и одноклассники, считает, что быть отличником непростительно. Лишь много лет спустя он осознал, что взрослый садист, насмешливый мальчишка, которого он хотел сбросить с холма, и целый паноптикум мучителей, появившихся после них, все до единого принадлежат к особой породе человеческих существ: это его прирожденные ненавистники, он называл их своими «бесами».
