Больше, чем это - Несс Патрик
— Это на самом деле его теория, хоть он и твердит, что не верит. В этой черепушке куча светлых мыслей.
Томаш во сне прижимается к ней еще крепче.
— Но если все происходившее с нами не взаправду… — говорит Сет. — Если вся наша жизнь — это просто виртуальная симуляция…
— Да нет, вполне взаправду, — возражает Реджина. — Мы ведь это проживали, мы там были. Куда уж реальнее, раз человек тащит за собой то, от чего любой ценой хотел бы избавиться?
Сет вспоминает Гудмунда, его запах, ощущение его тела. Вспоминает все, что случилось за прошлый год, хорошее, плохое и очень, очень плохое. Вспоминает происшедшее с Оуэном; жуткие дни поисков и холод, которым на всю оставшуюся жизнь окружили его, Сета, родители.
Да, реальнее некуда. Если это все какой-то виртуал, симуляция, то как? Каким образом?
И если он сам сейчас тут, то где Гудмунд?
— До темноты обратно в дом лучше не соваться, — предупреждает Реджина. — Можно спать по очереди. Кто-то один будет дежурить.
Сет сразу же сознает, как устал: почти всю ночь без сна, потом пробежка, потом целый день на адреналине. Удивительно, вообще-то, как у него глаза еще сами не закрылись.
— Хорошо. Но когда я проснусь…
— Когда проснешься, — обещает Реджина, — я расскажу, как попасть в тюрьму.
40
— Прости меня, — выпалила Моника в дверях, даже не поздоровавшись. — Я не хотела. Просто разозлилась и…
Сет вышел на холод, закрыв за собой дверь:
— Ты о чем? Что происходит?
Она посмотрела на него со страхом. Да, другого слова не подберешь. Она боялась того, что сейчас придется сказать. Сет почувствовал, как у него леденеет в животе.
— Моника?
Вместо ответа она подняла глаза к небу, словно надеясь найти там поддержку. Сет тоже машинально посмотрел наверх. Погода уже которую неделю в преддверии Рождества стояла морозная, но без снега. Небо, вымазанное серым, хмурилось, словно зажимая снег нарочно, из злости.
Сет перевел взгляд на Монику — она плакала.
И он сразу догадался.
Потому что — ну, чего еще ждать? Ясное дело, у него сейчас отнимут еще одну радость жизни. Осталось лишь узнать как именно.
— Вы с Гудмундом… — пробормотала Моника, шмыгая замерзшим носом и выдыхая облачка пара поверх шарфа. — Вы с этим гадом Гудмундом… — Она напоминала дошкольницу в своей толстенной зимней куртке и вязаной шапке с красными оленями, которую носила с тех незапамятных времен, когда шапка сползала ей на нос. Носила до сих пор, даже не смеха ради, и без этой шапки Монику невозможно было представить, это ее характерная черта, как прическа или смех. — Все правильно, — сказала она. — Теперь-то, конечно. Я бы сама вам этого пожелала, если бы кто спросил. — Она улыбнулась сквозь слезы. — Тебе пожелала бы, Сет. Чтобы ты был счастлив.
— Моника, — едва слышно шепнул Сет. — Моника, я не…
— Только не говори, что это неправда. Не надо. Не делай вид, что это были просто игрушки, и так все идет прахом…
— Прахом? — нахмурился Сет.
— Здравствуй, Моника, — прогремел над ухом мамин голос. За мамой на крыльцо вывалился Оуэн — закутанный, как мумия, в одной руке термос, в другой — футляр с кларнетом. — Ты почему держишь друзей на пороге, Сет? Вы себе все отморозите. — Она улыбнулась гостье, но, увидев лицо Моники, сразу же стерла улыбку. — Что случилось?
— Ничего! — Моника, изобразив бодрость, вытерла нос перчаткой. — Простыла немного.
Она даже покашляла в ладошку для убедительности.
— Ну, хорошо. — Мама явно не поверила, но, судя по тону, объяснением удовлетворилась. — Тем более идите в дом. Чайник еще горячий.
— Привет, Моника! — радостно поздоровался Оуэн.
— Привет, Оуэн.
— Мы сварили горячий шоколад, — помахав термосом, похвастался он.
Моника натужно засмеялась:
— Оно и видно. У тебя вся мордаха в нем.
Оуэн только улыбнулся в ответ, даже не пытаясь вытереть перемазанный в шоколаде рот.
— Правда, идите внутрь, — повторила мама, ведя Оуэна к машине. — Тут такой колотун. — Она помахала на прощание, садясь за руль. — Пока, Моника.
— До свидания, миссис Уэринг, — помахала в ответ Моника.
Не сводя с них серьезного взгляда, мама покатила прочь, увозя Оуэна на занятия.
— Колотун. Что еще за зверь? — пробормотала Моника.
— Моника… — Сет обхватил себя руками — не только в попытке спастись от холода, пробирающего до костей под тонкой рубашкой. — Говори давай.
Она снова помолчала, переминаясь с ноги на ногу, пересиливая себя.
— Я нашла пару фотографий, — наконец выдавила она. — На телефоне Гудмунда…
Вот и все. Вот так вот просто. Мир рушится с тихим вздохом.
— Прости, Сет. — Моника снова залилась слезами. — Мне так жаль…
— Что ты сделала? Что ты с ними сделала, Моника?
Она поежилась, но не отвела взгляд. Это он запомнит. Что ей хватило храбрости и совести не отвести взгляд.
Но все равно, будь она проклята. Навеки.
— Я послала их Эйчу. И всем остальным из школы, кого нашла у Гудмунда в адресной книге.
Сет ничего не ответил, просто попятился, словно опрокидываясь, и рухнул на каменную скамью, которую родители держали на крыльце.
— Прости, — прорыдала Моника. — Я в жизни так ни о чем не жалела…
— Почему? — прошептал Сет. — Почему ты это сделала? Зачем ты?..
— Я разозлилась. Так разозлилась, что даже подумать не успела.
— Но почему? Ты же моя подруга. То есть все, конечно, знают, что он тебе нравится, но…
— Эти фотки… Там… Это ведь не секс — секс я, наверное, могла бы понять, но там…
— Что?
Она посмотрела ему в глаза:
— Там любовь, Сет.
Она умолкла, и он не стал уточнять, почему любовь задевает ее сильнее.
— Я его первая полюбила. Прости, тупая отмазка, я знаю, но я полюбила его первой. До тебя.
Даже летя в бездну, даже чувствуя нарастающий гул обвала — самое сокровенное теперь известно всем: друзьям, родителям, всей школе, — он думал только о Гудмунде, о том, что жизнь еще наладится, если с Гудмундом все в порядке. Он вытерпит что угодно, если Гудмунд будет с ним.
Сет встал:
— Я должен ему позвонить.
— Сет…
— Нет, мне нужно с ним поговорить…
Он открыл дверь и…
41
Сет просыпается. Он лежит, свернувшись клубком у сигаретной стойки, подложив под голову какие-то задубевшие кухонные полотенца. Сон улетучивается, и Сет пытается не улетучиться вместе с ним.
Один разговор на крыльце. Несколько слов от Моники на пронизывающем холоде. Вот оно — начало конца.
Начало пути, который привел его сюда.
Но почему приснилось именно это? В его жизни случались моменты и похуже, даже в здешних снах возникали куда более мучительные воспоминания. И почему оборвалось именно на этом месте? Он открыл дверь и…
Сет не помнит, что было дальше. Помнит, конечно, как лихорадочно пытался связаться с Гудмундом, но что случилось, когда он вошел внутрь…
Почему-то этот момент не дает ему покоя. Что-то там есть. Что-то неуловимое.
Над ним наклоняется Реджина:
— Плохой сон?
— Я что, кричал? — спрашивает Сет, садясь. На нем, как ни странно, все та же экипировка для бега. Уже попахивает.
— Нет, но ведь обычно они хорошими не бывают.
— Бывают.
— Ага. — Реджина усаживается рядом и протягивает бутылку с водой. — Но даже от хороших потом очень, очень плохо.
— Где Томаш? — спохватывается Сет, отпивая воды.
— Ищет укромный уголок, чтобы сходить в туалет. Он в этом плане хуже какой-нибудь старушки — даже слово вслух произнести стесняется. Просто исчезает, делает свое дело молчком, и ни гугу. Небось расплакался от радости, когда увидел, сколько здесь туалетной бумаги.
Дождь снаружи прекратился, пешеходная улица около супермаркета погружается в вечернюю темноту. Двигателя по-прежнему не слышно, дыма вроде нет. Мир снова безмолвен, в тишине раздается только их с Реджиной дыхание.
