Сильвия Плат - Под стеклянным колпаком
Я махнула рукой в ответ и продолжала идти.
– Эй, вы!
Я остановилась и медленно подошла к будке, торчавшей, словно круглая гостиная посреди песчаной пустоши.
– Эй, дальше вам нельзя. Это территория тюрьмы, посторонним проход запрещен.
– А я думала, что по берегу можно гулять везде, – ответила я, – если не заходить за границу прилива.
Парень на минуту задумался, потом сказал:
– Не по этому берегу.
У него было приятное, свежее лицо.
– Хорошо у вас тут, – заметила я. – Похоже на маленький домик.
Он посмотрел в комнатку с плетеным ковриком и цветастыми ситцевыми занавесками и улыбнулся:
– У нас даже кофеварка есть.
– Я когда-то жила тут рядом.
– Да ладно вам. Я сам родился и вырос в этом городе.
Я окинула взглядом песчаную пустошь, простиравшуюся до автостоянки и зарешеченных ворот, потом посмотрела на узкую дорогу за ними, сжатую с обеих сторон океаном. Дорога вела к тому, что когда-то было островом.
Тюремные здания из красного кирпича выглядели дружелюбно, словно корпуса стоявшего на берегу моря колледжа. На чуть возвышавшейся слева лужайке я рассмотрела движущиеся маленькие белые пятнышки и розовые пятнышки чуть побольше. Я спросила охранника, что это, и он ответил:
– Так это свиньи и куры.
Я подумала, что если бы у меня хватило благоразумия продолжить жить в этом старом городе, я могла бы познакомиться с этим охранником в школе, выйти за него замуж и успеть нарожать кучу ребятишек. Вот было бы здорово жить у моря с кучей ребятишек, со свиньями и курами, носить, как выражалась моя бабушка, застиранные платья, и сидеть где-нибудь на кухне с ярким линолеумом, положив на стол располневшие руки и хлебая кофе кружками.
– А как попасть в тюрьму?
– Надо получить пропуск.
– Нет, попасть на отсидку.
– А, – рассмеялся охранник, – надо угнать машину или магазин ограбить.
– А убийцы там сидят?
– Нет. Убийц отправляют в большую тюрьму штата.
– А кто еще там сидит?
– Ну, в первый день зимы нам привозят бродяг из Бостона. Они разбивают кирпичом окно, потом их берут и сажают на всю зиму сюда, где тепло, телевизор, вдоволь еды и баскетбол по выходным.
– Вот здорово.
– Здорово, если так нравится, – ответил охранник.
Я попрощалась и пошла прочь, всего лишь раз оглянувшись через плечо. Охранник все стоял на пороге своей наблюдательной будки и, когда я обернулась, помахал мне рукой.
Бревно, на котором я сидела, было тяжелым, как свинцовая болванка, и пахло смолой. Под высоким серым цилиндром возвышавшейся на холме водонапорной башни в море дугой уходила песчаная отмель. Во время прилива она полностью скрывалась под водой.
Я хорошо помнила эту отмель. В самой середине ее внутреннего изгиба можно было найти особенные ракушки, которые на берегу больше нигде не встречались.
Ракушки были толстые, гладкие, крупные – с фалангу большого пальца – и почти всегда белые, хотя иногда попадались розовые или персиковые. Формой они напоминали маленькое ухо.
– Мама, эта девушка так там и сидит.
Я лениво подняла взгляд и увидела маленького, перепачканного песком ребенка, которого оттаскивала от воды худая, с птичьими глазами женщина в красных шортах и блузке в красно-белой горошек на бретельках.
Я не рассчитывала, что на пляже окажется столько отдыхающих. За десять лет моего отсутствия на здешних песчаных берегах, словно безвкусные грибы, выросли вычурные синие, розовые и светло-зеленые летние домики, а серебристые самолеты и сигарообразные дирижабли уступили место реактивным лайнерам, сотрясающим крыши ревом двигателей при взлете или посадке в аэропорту на другом берегу залива.
Я оказалась единственной девушкой на берегу в юбке и на высоких каблуках, и мне пришло в голову, что я, наверное, привлекала внимание. Через какое-то время я сняла свои лакированные черные туфли, потому что они глубоко увязали в песке, и с радостью подумала, что после моей смерти они останутся стоять здесь, на отливающем серебром бревне, указывая на море, словно компас для потерянных душ.
Я нащупала в сумочке коробочку с лезвиями. Потом подумала, какая же я дура. Лезвия у меня были, а вот теплой ванны – нет.
Я прикинула, а не снять ли мне комнату. Среди этих летних домиков наверняка есть какой-нибудь пансион. Но у меня не было багажа. Это вызовет подозрения. К тому же в пансионах постояльцам вечно нужно в ванную. Я едва успею залезть в ванну, как кто-нибудь начнет колотить в дверь.
Чайки, стоявшие на длинных тонких ногах у самого края отмели, мяукали, как кошки. Затем одна за другой взмыли вверх на своих пепельных крыльях и, плаксиво крича, сделали круг у меня над головой.
– Тетенька, вам бы лучше уйти, вот-вот прилив начнется. – Маленький мальчик присел на корточки в нескольких метрах от меня, взял круглый лиловый камень и запустил его в воду.
Море поглотило его с громким всплеском. Мальчик принялся собирать камешки, и я слышала, как они сухо звякали у него в руке, словно монеты.
Он швырнул плоский камешек по мутной зеленой поверхности, и тот отскочил семь раз, прежде чем исчез из виду.
– А ты что домой не идешь? – спросила я.
Мальчишка запустил еще один камень, потяжелее. Тот утонул после второго отскока.
– Не хочется.
– Тебя же мама ищет.
– Не ищет. – В его голосе слышалось беспокойство.
– Если пойдешь домой, я дам тебе конфету.
Мальчишка подошел поближе.
– А какую?
Но, даже не заглядывая в сумочку, я знала, что в ней лишь ореховая шелуха.
– Я дам тебе денег, чтобы купить конфет.
– Ар-тур!
И вправду на отмели показалась женщина. Ноги ее разъезжались и вязли в песке, и она явно ругалась, поскольку ее губы бесшумно двигались в перерывах между строгими, властными выкриками.
– Ар-тур! – Она приложила ладонь ко лбу, словно это помогало ей разглядеть нас в сгущающихся прибрежных сумерках.
Я чувствовала, как интерес мальчишки ко мне исчезает по мере приближения его матери. Он сделал вид, что не знает меня, пнул ногой несколько камней, словно что-то искал, и исчез.
Я вздрогнула. Под моими босыми ногами лежали холодные безжизненные камни. Я тоскливо подумала об оставшихся на берегу черных туфлях. Волна отпрянула назад, словно рука, затем снова накатила и коснулась моей ноги.
Казалось, что промозглая сырость поднимается с самого дна, где слепые белые рыбы плыли сквозь полярный холод на тусклое свечение друг друга. Я увидела разбросанные, словно надгробья, акульи зубы и китовые слуховые кости.
Я ждала, словно море могло принять за меня решение.
У моих ног обрушилась вторая волна, лизнув меня белой пеной, и холод сковал мои лодыжки какой-то жуткой, предсмертной болью.
Мое тело содрогнулось, предчувствуя подобную смерть.
Я подняла сумочку и зашагала по холодным камням туда, где мои туфли несли стражу в лиловом предвечернем свете.
Глава тринадцатая
– Ну конечно, его убила собственная мать.
Я посмотрела на рот парня, с которым Джоди хотела меня познакомить. У него были пухлые розовые губы и детское личико, выглядывавшее из-под пышных выгоревших белокурых волос. Звали его Каль, и мне показалось, что это сокращение от чего-то, но я не могла сообразить, от чего именно, разве что от Калифорнии.
– А почему ты так уверен, что именно она его убила? – спросила я.
Каль выставлял себя этаким умником, и Джоди сказала мне по телефону, что он очень классный и мне понравится. Мне стало интересно, понравился бы он мне, будь я той, прежней Эстер. Определить это было невозможно.
– Ну, сначала она говорит: «Нет-нет-нет», – а потом: «Да».
– Но ведь затем она снова утверждает «Нет-нет».
Мы с Калем лежали рядышком на полотенце в оранжево-зеленую полоску на грязном пляже по другую сторону болот в Линне. Джоди и Марк, парень, с которым она встречалась, купались в море. Каль не хотел купаться, ему хотелось поговорить, и мы спорили о пьесе, в которой один молодой человек узнает, что у него болезнь мозга, и получил он ее потому, что его отец крутит романы с разными вертихвостками. В самом конце его мозг, который медленно размягчался, полностью деградирует, а его мать мучается, решая, убить его или нет.
Я подозревала, что мама сама позвонила Джоди и упросила ее вывести меня куда-нибудь, чтобы я целыми днями не сидела у себя в комнате с задернутыми шторами. Сначала я не хотела никуда идти, поскольку думала, что Джоди заметит, как я изменилась, и любой, кто хоть чуть-чуть соображает, решит, что у меня в голове совсем не осталось мозгов. Но пока мы ехали на север, а потом на восток, Джоди не переставая шутила, смеялась и болтала. Казалось, ей было все равно, что я отвечала лишь «Ух ты», «Вот как» и «Да ладно тебе».
Мы жарили хот-доги на стоявших на пляже бесплатных рашперах, и, очень внимательно наблюдая за Джоди, Марком и Калем, мне удалось как раз вовремя подрумянить свой хот-дог, а не сжечь его или не уронить в огонь, чего я очень боялась. А потом, когда никто не видел, я тайком закопала его в песок.
