Ирвин Шоу - Ставка на мертвого жокея (сборник рассказов)
-- Сейчас я его спасу! -- решительно проговорил он, но не сдвинулся с места, словно достаточно произнести такие слова, как утопающий чудесным образом окажется здесь, на берегу, живой и здоровый, лодка примет свое прежнее положение, а истошные крики о помощи прекратятся.
-- Отсюда до него, по крайней мере, двести пятьдесят ярдов,-хладнокровно предостерег Берт.-- Потом двести пятьдесят ярдов назад, причем с этим придурком французом на шее.
Мунни внимательно выслушал.
-- Да, ты прав. Приблизительно столько и есть.
-- Но ты еще никогда в жизни не плавал на такую громадную дистанцию -пятьсот футов! -- Берт старался казаться дружелюбным и трезвомыслящим.
Мунни медленно пошел вдоль стены, назад к тому месту, где узенькая лестница вела к небольшому пляжу под ними.
Плывущий все орал, уже охрипшим и каким-то зловещим голосом.
Мунни старался не бежать, чтобы не выдохнуться еще до того, как бросится в воду.
-- Мунни! -- услыхал он за спиной окрик Берта.-- Не будь идиотом!
Спускаясь по лесенке, скользкой от растущего на ней мха, Мунни отметил про себя, что Марта молчит. Спустившись на пляж, он мелкой рысцой направился по краю берега к тому месту, что ближе к плывущему. Остановился, тяжело дыша, и стал энергично махать ему руками, поощряя в его усилиях. Теперь, внизу, стоя на кромке берега, он пришел к выводу, что до утопающего куда больше двухсот пятидесяти ярдов. Сбросил ботинки, снял рубашку; от холодного ветра вся кожа моментально покрылась пупырышками. Снял брюки, бросил их на песок; оставшись в одних плавках, заколебался: плавки старые, разорваны на мошонке, он сам, как умел, зашил их кое-как. Вдруг мысленно представил себе такую неприглядную картину: его труп выносят на берег волны, и все зеваки видят, в каком плачевном состоянии его плавки... Стал их расстегивать -замерзшие руки с трудом нашаривали маленькие пуговки. Входя в воду, подумал, что она ведь еще никогда не видела его голым. Интересно, что она скажет?..
Сразу поранил пальцы на ноге об острый край скалы, и слезы от ужасной боли выступили на глазах. Шел и шел, покуда вода не коснулась груди, и потом, бросившись рывком вперед, поплыл. Вода холодная -- кожа мгновенно задубела. Старался плыть помедленнее, чтобы сохранить в себе достаточно сил к тому моменту, как доплывет до утопающего. Когда вскидывал голову посмотреть, сколько ярдов остается впереди, казалось, что он вовсе не плывет, а стоит на одном месте, причем трудно плыть точно по прямой. Его то и дело сносило влево, в направлении к стене, и приходилось за этим следить.
Оглянувшись назад, на то место, где у стены стояли Берт и Марта, он их там не увидел и почувствовал вдруг, что его охватывает паника. Что же они выкинули, подумал он с негодованием, ушли, бросили его одного? Перевернувшись на спину, потерял несколько драгоценных секунд, но все же их увидел: спустились вниз, стоят на пляже, наблюдая за ним. Конечно, им-то там хорошо.
Снова лег на грудь и, ритмично размахивая руками, поплыл к французу. Когда поднимал над водой голову, слышал, как тот орет, и видел, что, кажется, вообще к нему не приблизился. Решил тогда больше вперед не смотреть, но это его обескуражило.
Начали уставать руки. Не может быть, ведь еще не проплыл и пятидесяти ярдов... Но все равно мышцы рук от плеча до локтя сократились, давили на кости, и он чувствовал глубоко затаившуюся боль от переутомления в спине. Правую руку то и дело сводило противной короткой судорогой, и приходилось энергично трясти ею в воде, что замедляло движения. Ну а что делать -- он не знал. Судорога напоминала, что он накануне плотно поел, выпил немало вина, съел винограду, сыру. Плыл медленно, зеленоватая вода расплывалась перед глазами, возле ушей чувствовались ее всплески. Неожиданно вспомнил мать, летний отпуск в конце лета, в детстве, на берегу озера в Нью-Гэмпишире; предостережение: "Нельзя плавать сразу после еды. Нужно подождать, по крайней мере, два часа"; как сидел на небольшом деревянном стульчике под пестрым зонтиком, наблюдая за игрой детишек на узком, покрытом галькой пляже.
Теперь заболели шея и основание головы, а мысли соскользнули в подсознательное, стали несвязными, обрывочными, неуловимыми. По сути дела, ему никогда не нравилось плавать. Он просто входил в воду -- чтобы немного остыть после солнечных ванн, порезвиться в воде; всегда считал такой вид спорта, как плавание, скучным занятием. Одно и то же движение -левой-правой, левой-правой -- так никуда особо не уплывешь. К тому же невозможно уберечь уши от воды -- непременно проникает, и порой становишься глухим на несколько часов: вода не выходит, сколько ни старайся, до самого сна приходилось подолгу лежать на одном боку.
Стали неметь руки, и он все активнее ими работал, стараясь включить и плечи, и ему казалось, что он все время погружается в воду значительно глубже, чем прежде. Нечего зря тратить время на все эти беспокойства, нужно лишь следить за руками, а как только доплывет, на месте станет ясно, что предпринять. А пока Мунни старательно подыскивал французские слова, которые произнесет перед этим французом, когда доплывет: "Моnsieur, j'y suis... Doucement, doucement"1.
Сразу не станет к нему приближаться, а постарается прежде успокоить и только потом уже подхватит на руки.
Приходил на память, правда не совсем отчетливо, показ спасения человека возле бассейна -- ему было тогда всего четырнадцать лет, смотрел он невнимательно, потому что какой-то мальчишка за спиной все время пытался жахнуть его мокрым полотенцем. Кажется, он помнит,-- тогда говорили, что утопающий может схватить тебя за шею и молотить по подбородку, утаскивая под воду. Он не верит этому и сейчас: звучит хорошо, когда такой практикой занимаются на берегу. Сколько он слышал подобных историй -- как утопающие бьют спасателя по подбородку и даже отправляют в нокаут. Сам он никогда никого не бил в своей жизни. Мать его просто ненавидела драки. "Моnsieur, soyesz taquille! Roulez sur votre lot, c'il vous plzit!"1
Потом он подплывет к нему поближе, схватит за волосы и потащит лежа на боку. Главное, чтобы француз его понял. Сколько ни старался, французы никогда не понимали его ужасного акцента, особенно здесь, в стране басков.
У Марты никогда таких трудностей не возникало: все в один голос заявляли -- у нее очень приятный акцент. Почему бы ему и не быть -- ведь не зря она посещала Сорбонну. Ей приходилось служить переводчицей, если он не мог изъясниться сам. "Тоurnez sur votre dos!"2 Ну, сейчас, кажется, уже лучше.
Плыл Мунни тяжело, медленно, уши начинали болеть от проникшей в них соленой морской воды. Когда поднимал голову, перед глазами появлялись белые и серебристые точки, все вокруг расплывалось -- он, по сути, ничего не видел, но продолжал плыть. Пятьдесят взмахов -- остановка: оглядеться, оценить, где находишься; размять ноги, "походить" ими по воде -- теперь это казалось самым большим удовольствием в жизни.
Начал считать взмахи: четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать... Господи, а что, если он лысый? За что тогда ухватиться? Попытался вспомнить голову утопающего, когда тот, поднимая брызги, отплывал от перевернутой лодки. Лысый, наверняка... от этой мысли он пришел в отчаяние -- в таком случае ничего не выйдет. Снова начал считать взмахи: досчитав до тридцати пяти, останавливался передохнуть. Заставив себя сделать еще пять, остановился, перевернулся на спину, тяжело дыша и отплевывая воду, глядя в голубое небо. Восстановив нормальное дыхание, повернулся и стал перебирать ногами, озираясь: где же этот француз?..
Часто моргал, тер глаза тыльной стороной ладони, погружаясь при этом по самый рот в воду. Француза нигде не видно... Боже, наверно, утонул...
Вдруг послышалось чавканье воды, всплески: от того места, где он в последний раз видел француза, идет рыбачий баркас, направляется к перевернутой плоскодонке. Мунни "топтался" в воде на одном месте, наблюдая, как рыбацкий баркас из флотилии для ловли тунца остановился и двое рыбаков, наклонившись, втащили в него женщину. Этот баркас, понял Мунни, вероятно, приплыл с юга, из-за мыса, на котором построен форт, прошел побережье вдоль стены, канал и нашел француза с пляжа наугад.
Эти двое, зацепив линем лодку, развернулись и направились к нему, Мунни. Он ждал их, чувствуя, как болят у него легкие. Старый голубой баркас для ловли тунца медленно приближался к нему, все увеличиваясь в размерах,-какой он большой и надежный... Мунни увидал улыбающихся, загорелых рыбаков в голубых беретах и стал неистово махать им, затрачивая на это громадные усилия. Наконец баркас, подойдя к нему вплотную, остановился.
-- Са va?1 -- крикнул рыбак, широко улыбаясь ему сверху,-- к его губе прилип выкуренный почти до конца "бычок".
Мунни попытался улыбнуться.
-- Са va bien! -- крикнул он.-- Тres bien!2
Спасенный ими человек, голый по пояс, подошел к борту, поглядел на Мунни сверху вниз: а у него много волос на голове... Молодой, толстый человек, вид обиженный, но исполнен чувства собственного достоинства. Рядом с ним появилась и женщина -- довольно грузная, морская вода сильно попортила ее макияж. Бросив неистовый взгляд на Мунни, она повернулась к французу, схватила его за оба уха и принялась что было сил трясти.
