Мария Корелли - Вендетта, или История одного отверженного
«Я в этом не сомневаюсь, – он повернулся, все еще продолжая внимательно разглядывать меня с выражением самого слабого беспокойства. – Странное совпадение, скажете вы, но я нахожу самое выдающееся сходство в вашем росте и телосложении с теми же данными моего покойного друга Романи».
Я твердой рукой налил себе немного вина и сразу выпил.
«Неужели? – спросил я. – Я рад, что напоминаю его вам, если это напоминание приятно! Однако все высокие мужчины похожи фигурой в том случае, когда хорошо сложены».
Лоб Феррари был нахмурен от задумчивости и выражал несогласие. Он все еще смотрел на меня, и я возвратил его взгляд без смущения. Наконец он вышел из задумчивости, улыбнулся и допил свой стакан «Монтепульчано». Затем поднялся, чтобы уходить.
«Я надеюсь, вы позволите мне упомянуть ваше имя графине Романи? – сказал он сердечно. – Я уверен, что она вас примет, вам не следует отказываться».
Я изобразил своего рода досаду и сделал резкий жест, выражавший нетерпение.
«На самом деле, – наконец сказал я. – Я просто очень не люблю разговаривать с женщинами. Они всегда нелогичны, а их легкомыслие утомляет меня. Но вы были так добры, что я передам сообщение для графини, если вас не затруднит его доставить. Было бы жаль беспокоить вас напрасно, и, возможно, вам не представится случай увидеть ее в ближайшие дни?»
Он слегка покраснел и сделал неловкое движение. Затем с некоторым усилием он ответил:
«Напротив, я собираюсь навестить ее уже этим вечером. И уверяю вас, что мне будет приятно доставить ей любое приветствие, какое бы вы ни передали».
«О, это не приветствие, – я продолжал, спокойно отмечая различные признаки смущения в его поведении осторожным взглядом. – Это обычное сообщение, которое, однако, поможет вам понять, почему я так стремился увидеть молодого человека, который погиб. Давным-давно граф Романи-старший оказал мне неоценимую услугу. Я никогда не забывал его доброты – моя память невероятно хороша одновременно и на доброту, и на оскорбления, – и я всегда хотел отплатить ему при подходящем случае. У меня с собой есть несколько драгоценных камней, почти бесценных, я сам собирал их и хранил, как подарок сыну своего старого друга, просто как пустяковый сувенир или выражение благодарности за старую доброту его семьи. Его внезапная смерть лишила меня удовольствия выполнить свое намерение, но, поскольку драгоценности для меня бесполезны, то я хочу подарить их графине Романи, если она пожелает их принять. Они итак принадлежали бы ей, если бы ее муж был жив, так что пусть будут у нее и теперь. Если вы, синьор, сообщите ей эти факты и изучите ее пожелания относительно этого вопроса, то я буду вам очень обязан».
«Буду рад повиноваться вам, – ответил Феррари, вежливо поднявшись в то же время, чтобы уйти. – Я горжусь быть предъявителем настолько приятного поручения. Красавицы любят драгоценности, и кто сможет винить их? Яркие глаза и алмазы прекрасно смотрятся вместе! До свидания, синьор граф! Я полагаю, что мы будем часто встречаться».
«Не сомневаюсь, что так!» – ответил я быстро.
Он сердечно потряс мою руку, а я ответил на его прощальные слова с краткой неприветливостью, которая уже вошла в привычку, и на этом мы разошлись. Из окна моей гостиной я видел, как он легко спустился вниз по ступеням отеля и направился по улице. Как же я проклинал его небрежную походку, как я ненавидел его любезную грацию и непринужденные манеры! Я отметил даже то, как он прямо держал голову, его уверенный шаг и дух сознательного тщеславия – в целом все поведение этого человека выказывало переполняющее его самодовольство и абсолютную уверенность в блестящем будущем, которое ожидало его по истечении этих вынужденных шести месяцев притворного траура по моей безвременной кончине. Один раз на своем пути он остановился, оглянувшись назад, затем поднял свою шляпу, чтобы немного охладить свои лоб и волосы дуновением бриза. Свет полной луны упал на его лицо и выхватил черты его профиля, словно выточенную камею на плотном темно-синем фоне вечернего неба. Я пристально посмотрел на него с неким мрачным восхищением, – восхищением охотника за оленем, когда тот стоит, загнанный в угол, за мгновение до того, как ему перережут горло. Он был в моей власти – он сознательно бросился в капкан, который я на него расставил. Он находился в полной зависимости от милосердия того, в ком не было его ни капли. Он ни словом, ни делом не смог разубедить меня в задуманных планах. Если бы только он выказал хоть каплю нежности, вспоминая меня, как Фабио Романи – своего друга и благодетеля; если бы он почтил мою память единым добрым словом; если бы высказал хоть одно сожаление о моей смерти, – я еще мог бы поколебаться, я мог бы как-нибудь изменить ход своих действий таким образом, чтобы проявить больше милосердия к нему, но только не к ней. Поскольку я знал, что именно она, моя жена, была большей грешницей из них двоих. Если бы она предпочла твердо хранить свою честь, то вся запретная любовь этого мира не смогла бы к ней прикоснуться. Поэтому малейший признак раскаяния или привязанности Феррари ко мне, своему предположительно мертвому другу, склонил бы чашу весов в его пользу, и, несмотря на его предательство, учитывая все ее очарование, я, по крайней мере, смягчил бы его пытки. Однако он не дал мне ни единого намека, ни одного слова, так что не было нужды в колебаниях или жалости, я и был этим доволен! Обо всем этом я думал, когда смотрел на него, стоящего без шляпы в лунном свете на его пути – к кому? К моей жене, конечно. Я отлично это знал. Он собирался утешить ее вдовьи слезы, успокоить ее болящее сердце – ну просто усердный добрый самарянин! Он двинулся вперед и медленно скрылся из вида. Я ждал до последней тени его удаляющейся фигуры, а затем закрыл окно, вполне довольный проделанной за сегодня работой. Моя месть началась!
Глава 13
На следующий день довольно рано Феррари пришел увидеться со мной. Он нашел меня за завтраком и извинился за беспокойство.
«Но, – воскликнул он дружелюбно, – графиня Романи отправила меня со столь срочным поручением, что я был вынужден подчиниться. Мы, мужчины, рабы женщин!»
«Не всегда, – сказал я сухо, предлагая ему сесть. – Бывают и исключения, например, я сам. Не желаете ли кофе?»
«Благодарю, но я уже позавтракал. Не стану вам мешать, ведь мое поручение очень кратко. Графиня желает передать вам…»
«Вы виделись с ней прошлой ночью?» – прервал я его.
Он слегка покраснел: «Да, всего несколько минут. Я передал ей ваше сообщение. Она вас благодарит и передает вам, что не сможет принять драгоценностей до тех пор, пока вы сами не почтите ее своим визитом. Она отсутствует дома для всех прочих посетителей, желающих высказать ей соболезнования по поводу недавней тяжкой утраты, но для вас, старого друга семьи ее мужа, у нее всегда наготове самый сердечный прием».
Я кратко кивнул. «Чрезвычайно польщен! – сказал я с долей сарказма. – Я редко удостаивался столь трепетного приглашения! Сожалею, что не могу принять его, по крайней мере, не сейчас. Передайте мои комплименты леди в самой сладкой форме, какую сами сочтете наиприятнейшей для ее слуха».
Он выглядел удивленным и озадаченным.
«Вы действительно хотите сказать, – проговорил он с оттенком высокомерия, – что не приедете к ней, что откажете в ее просьбе?»
Я улыбнулся: «Я действительно имею в виду, мой дорогой синьор Феррари, что, привыкши следовать своим собственным путем, я не делаю исключений для леди, как бы восхитительны они ни были. У меня в Неаполе есть дела, которые требуют моего первоочередного и пристального внимания. Когда я их улажу, то, возможно, позволю себе немного легкомыслия для разнообразия, а в настоящее время я непригоден для общества слабого пола: старый избитый путешественник, как вы видите, бесцеремонный и непривычный к вежливому обращению. Но я вам обещаю потренироваться в более мягких манерах и учтивых поклонах для графини, когда смогу уделить время свиданию с ней. А сейчас я прошу вас передать ей соответствующие изящные извинения за мою неявку».
Озадаченное и раздраженное выражение лица Феррари уступило место улыбке, и в конце концов он рассмеялся громких смехом. «Как я и говорил, – воскликнул он весело, – вы действительно необычный человек, граф! Вы чрезвычайно циничны! Я уже почти склоняюсь к мысли, что вы положительно ненавидите женщин!»
«О, ни в коей мере! Никакой страшной ненависти, – я сказал прохладно, когда разрезал на дольки красивый персик, ознаменовавший собой окончание моего завтрака. – Ненависть – это сильная страсть; чтобы уметь ненавидеть, человек должен вначале сильно полюбить. Нет, нет, я не считаю женщин достойными ненависти, я к ним просто равнодушен. Они представляются мне некоторыми трудностями, сопровождающими мужское бытие, снаружи прекрасными, изящно упакованными, небольшими затруднениями на первый взгляд, но на самом деле – ужасно тяжелыми и разрушающими душу».
