Лео Перуц - Шведский всадник
Ледяная рука схватила Шведского Всадника за сердце. Комната закружилась у него перед глазами. Он узнал гостя.
Ностиц же торжественно пробасил:
- Господин фон Торнефельд, рекомендую вам моего друга Ганса-Георга фон Лильгенау, капитана драгун Его Величества. Он весьма желает познакомиться с вами, ибо приходится близкой родней семейству Лильгенау из Манкевица.
- Добро пожаловать, господин барон, - пробормотал Шведский Всадник, напрягая последние силы. В этот миг его мысли были прикованы к Марии-Агнете, лежавшей в постели наверху. Конец... Всему конец...
Вот уже второй раз он стоял в этом доме лицом к лицу с Бароном Палачей.
- Я знавал вашего отца, господина полковника фон Торнефельда, прозвучал у него в ушах приветливый голос его заклятого врага. - А при Саверне я даже имел честь сражаться под его командованием.
"Саверна? Тот самый случай? - ему сразу вспомнился сбивчивый рассказ юного Торнефельда на мельнице: "Что ты знаешь, брат, о Саверне? Эх, знал бы ты, как там было!..""
- Да! - перевел дыхание Шведский Всадник. - Мой отец часто рассказывал о битве под Саверной: гром, молнии, безумные крики, команды "Вперед-назад перестроиться!", и снова атака... В том бою он потерял руку.
Барон Палачей долго разглядывал его.
- Вы удивительно похожи на своего отца. Просто до смешного! благодушно проговорил он. - Ваше здоровье, господин... э-э-э, господин лейтенант!
И пир продолжался.
* * *
Каждый год, если только удавался неплохой урожай, Шведский Всадник прикупал к своим трем гуфам по нескольку моргенов земли у соседей - то клочок пашни, то луг, то выгон - и через пять лет восстановил ту площадь имения, которую когда-то с выгодой для себя распродал изгнанный приказчик. Он был по-прежнему воздержан в еде и питье и никогда не скучал у горящего камина. В любое время года он с рассветом принимался за хозяйственные дела, успевая проследить за всем и вся.
Пашня обеспечивала господский дом и работников, а скотоводство и заготовка дров давали чистую прибыль. Кладовые и амбары были заполнены всем необходимым для большого хозяйства: в каретном сарае стояли различных размеров сани, повозки и коляски, на конюшне в любое время имелись свежие лошади для почтальонов и останавливавшихся на дворе курьеров, а на испанских баранов-производителей, содержавшихся в овчарне, люди приезжали посмотреть со всей округи.
И все же бывало так, что во время его поездок по полям, когда он совершенно искренне любовался принадлежавшими ему обширными землями, некая тень набегала на его душу и некий неведомо откуда взявшийся холодный ветер леденил его тело. Ему казалось, что все его владение - поля, луга, рощи, одинокие березы, молодые посевы на пашнях, ручей, пруд, дом, двор, жена, которую он любил больше жизни, и даже ребенок, в котором он души не чаял, все это не его. Ему казалось, что это всего лишь ссуда, предоставленная ему на короткий срок, и что скоро ее придется вернуть. И чем светлее сияло солнце, тем мрачнее становилось у него на душе. Он поворачивал коня и вскачь ехал домой. Там навстречу ему выходила из сада дочь, а за ней Мария-Агнета, и лишь тоща, поцеловав их обеих, он успокаивался. Когда ребенок, это живое, бойкое и безгранично любимое существо, оказывался у него на руках, тень спадала с его души.
Свою жену он любил так же сильно, как и в первый миг свидания, и всеразрушающая сила времени ничуть не охладила его чувств. Но гораздо горячее и тревожнее была его любовь к дочери, и об этом знали все в доме. Ее, маленькую Марию-Христину, прежде всего искали его глаза всякий раз, как он приезжал домой. И отблески вечной радости появлялись в его глазах, когда он ласкал ее и говорил с нею.
Иногда, возвратясь поздно вечером, он проскальзывал к постели спящей дочки и молча сидел, слушая ее дыхание. Но его взгляд помимо его воли проникал в сон девочки, и тогда она пробуждалась, готовая заплакать, но, узнав отца, обнимала его шею ручонками. Чтобы развлечь ее, он часто пел ей детские песенки, которых знал не много, но очень хорошо. Мария-Христина до сих пор отлично помнит песню про волка, у которого выдалась постная ночь, и про глупую гусыню, попавшую в силки.
А еще он пел о том, как портной стоял у небесных ворот, как нищий праздновал свадьбу и как курочка, которая не хотела класть яйца, была за это сварена в котле.
По ночам вокруг ребенка хлопала крыльями курица, собиравшая хлебные крошки у изголовья кровати, в ногах лениво лежал волк, не желавший жрать мясо в постную ночь, между ножками стульев плясали портной и нищий, а в окно заглядывал царь Ирод, пришедший прямо из песенки о трех царях, которую Мария-Христина особенно любила и частенько напевала тоненьким голоском:
Каспар, Балтазар, Мельхиор распрекрасный
И проклятый Ирод - губитель детей.
Шведский Всадник вторил ей низким басом, но так тихо, что никто в доме не просыпался. Так они и пели вдвоем.
Три юных царя, оседлавшие ветер,
За восемь часов проскакали полмира.
Вот царский дворец, он просторен и светел,
Вот Ирод с трудом оторвался от пира:
"Каспар, Балтазар, Мельхиор распрекрасный,
Куда вы спешите, коней не щадя?"
"Мы слышали голос, могучий и властный,
Мы ищем Марию, мы ищем дитя!"
"Каспар, Балтазар, Мельхиор распрекрасный,
Останьтесь на пир, за столом есть места!"
"Прощай, грозный царь, не зови понапрасну,
Нас ждет путеводная наша звезда".
"Вечно, вечно сияет твой лик", - звучал голосок Марии-Христины, но это было уже из другой песни. Ее одолевал сон, мысли пугались в голове, и она закрывала глазки. Шведский Всадник вставал и неслышно покидал спальню, уводя за собою населявшие ее сказочные образы - волка, курочку, портного, нищего и длиннобородого Ирода, который исчезал последним.
* * *
Дело было в марте, перед самым началом полевых работ. На дворе смеркалось, снеговые облака неслись по небу, на голых сучьях платанов каркали вороны. На втором этаже дома, в "длинной зале", прохаживался взад и вперед Шведский Всадник. Мария-Агнета сидела у камина, рассматривая гравюры из книги с интригующим названием "Der Amaranti neuer Weltgarten"24; горящий камин бросал красноватые блики на ее волосы. У окна домашний учитель посвящал маленькую Марию-Христину в тайны азбуки. Девочка устала и все чаще оглядывалась на угол, где среди прочих деревянных игрушек лежала ее любимая лошадка с тележкой.
У двери на почтительном расстоянии от хозяйского стола застыли в полупоклоне два человека из деревни: крестьянин, пришедший просить семян для посева, и плотник, вызванный хозяином, чтобы настелить новый пол в конюшне. Плотник прикидывал в уме, сколько вина, хлеба, мяса и сыра ему и его помощникам следует запросить за работу. А крестьянин тем временем уже во второй раз твердил свою заунывную литанию:
- У меня к вашей милости большая просьба. Мне не хватает ржи на посев, а ведь уже пора выезжать в поле...
Шведский Всадник подошел к нему и взял инициативу в свои руки:
- Каждый год ты приходишь ко мне за хлебом и семенами, потому что не можешь прокормить себя и свою коровенку. И заготовить зерна для посева, чтобы хозяйство шло прибыльно, ты тоже не можешь. А все из-за чего? Ты спозаранку сидишь в пивной, а если не в пивной, то у себя дома на печке! Жажду ты утолять умеешь, а голод - не научился! Вот и бежишь ко мне побираться!
Крестьянин хорошо знал, что, если он все-таки получит свою полумерку зерна, ему следует переждать плохую погоду. Он ежился, попуская мимо ушей колкие речи хозяина, и вертел в руках свою кроличью шапку. Когда Шведский Всадник умолк, он вновь начал просить:
- Но ведь исстари заведено, чтобы господин помогал своим крестьянам, как подобает христианину и дворянину. Вот и я прихожу к моему господину с большой просьбой в моей тяжелой нужде. Зерно это я хочу взять взаймы до урожая...
- Опять мимо нас везут покойника, - вдруг вмешалась Мария-Агнета, выглянув в окно. - На этой неделе уже третий будет... Господи Иисусе, почему там умирает столько людей? Да и неужто во владениях господина епископа нет своего кладбища?
- Кладбища там нет, - подтвердил учитель. - Там одни заводы, плавильные печи, шахты да карьеры. Самая большая шахта называется "Святой Матфей". Еще есть шахта "Святой Лаврентий" и каменоломня "Бедные души". Люди мрут как мухи у печей, и управляющий отсылает их на захоронение в соседние деревни.
В бледном свете гаснущего дня мимо двора тащилась нищенская процессия, спускавшаяся с холма на проселочную дорогу. Впереди шагал человек с крестом, за ним худой мерин тащил телегу с некрашеным фобом, а замыкал шествие старенький священник, беспрестанно бормотавший молитвы. Никто не оплакивал покойника и не провожал его в последний путь.
- Это значит, - объяснил плотник, - что его княжеская милость, господин епископ, закладывает в своей новой резиденции еще один увеселительный сад с бассейнами, фонтанами, скальными гротами, китайскими павильонами и оранжереями. Строительство стоит больших денег, а их в епископской казне постоянно недостает. Поэтому-то он и прислал на рудники нового управителя, а тот, чтобы выслужиться, сократил людям рацион. Теперь им больше не дают сала, а пайку хлеба урезали до полуфунта на человека, но работать они должны по-прежнему. Вот многие и не выдерживают - падают, как листья по осени.
