Филипп Эриа - Испорченные дети
Именно в эту неповторимую минуту - помню это отлично, - лениво держась на поверхности воды, я наконец ясно осознала смысл своей неудачи. До приезда в Соединенные Штаты я не знала любви, не знала даже чувства любви; как же я могла предвидеть, что любовь к Норману заведет меня в тупик? Я имею в виду не те трудности, которые помешали бы нашему браку. Так или иначе, я все равно вышла бы замуж без согласия своей семьи, я в этом всегда была уверена. Нет: самый характер нашей любви стал причиной того, что она с первой же встречи была обречена. Я слишком любила красоту Нормана, и то, что он такой необычный, и его новизну в моих глазах. А вот внутренней близости недоставало. Недоставало моему уму, сердцу, а особенно моим ночам.
Норман не покорил меня целиком: он только оторвал меня от родной почвы.
Заметив, что я вышла из воды и уже вступила на узенькую песчаную полоску берега, Норман лег на спину. Как сказать ему то, что я должна была ему сообщить теперь же, ибо, отсрочив объяснение, я рисковала поступить бесчестно?
От меня одной зависело наносить или не наносить удар этому юноше. Лежавший на спине у самых моих ног, Норман казался мне особенно уязвимым, открытым для нападения, вдвойне обнаженным. Стараясь защитить глаза от солнца, он прикрыл лицо тыльной стороной ладони и смотрел на меня сквозь раздвинутые пальцы. Я вытерла плечи, ноги, сняла резиновую шапочку. Норман подвинулся, освобождая мне место возле себя, и это, возможно, даже бессознательное движение напомнило мне о нашем общем ложе; он вытянул левую руку, как бы ожидая, что на нее ляжет моя голова. Я опустилась с ним рядом, чувствуя его горячий от солнца бок. Как ему сказать?
И тут я заметила, что я уже говорю, это я-то, которая так боялась сдать в последнюю минуту... Получилось это само собой, без всяких усилий. Само, как следствие моих раздумий и моих бессонниц, как результат тайного созревания в течение, быть может, многих месяцев: этот плод, напоенный горечью, без посторонней помощи упал на землю.
Я не начала с побудивших меня причин. Я считала, что будет более по-американски объявить сначала о том, что решение бесповоротно, рассказать о различных уже принятых мною практических мерах. Я призналась, что еще накануне уложила вещи. Они уже запакованы и ждут наверху, когда Норман перешлет их через транспортную контору в Сан-Франциско. Ибо завтра на нашем фордике он отвезет меня в Сан-Хуан Капистрано, который совсем близко отсюда и где проходит железная дорога, идущая на север. Не правда ли, это самое простое?
Откровенно говоря, мне вовсе не улыбалось - хотя ни за что на свете я не сказала бы этого вслух - вновь увидеть Биг Бэр вместе с Норманом, уже знавшим всю правду, и расставаться с ним среди наших гор.
Желая закончить разговор, я сказала неестественно громким голосом:
- Я уже попрощалась вчера с озером, с секвоями и бунгало. Значит, возвращаться туда незачем.
Потом я замолчала. Голова моя по-прежнему лежала на плече у Нормана, и мы не повернулись друг к другу лицом, Он выждал в молчании, а потом произнес не шевелясь:
- О! Теперь я знаю... Я понимаю.
- Что понимаете, Норман?
- То, что мне не удавалось себе объяснить.
Что он сейчас скажет? Какой неведомый мне внутренний процесс совершается в нем? Неужели наше объяснение, которое я надеялась свести к самым простым словам, чревато сюрпризами, станет испытанием, карой? Но в то же время любопытство толкало меня на дальнейшие расспросы.
- А что вам не удавалось себе объяснить?
- Почему вы отнесли нынче утром цветы в "Фронтон"?..
И добавил:
- Да... Жена моего патрона будет тронута. Очень милый знак внимания.
Хотя я решила ничего не скрывать, я не сочла необходимым вывести Нормана из заблуждения, не сказала ему, что цветы - впрочем, при них и не было никакой записки - я возложила некоему призраку.
Мы по-прежнему лежали не шевелясь. Солнце палило немилосердно. Юноши, игравшие поблизости от нас, угомонились. Уже знакомая с обычаями здешних пляжей, я не глядя догадывалась, что они один за другим улеглись рядом со своими девушками - обычный пляжный флирт; скованные жарой, их объятия утратили живость, не утратив бесстыдства.
Точно таким же движением, как Норман, я прикрыла глаза тыльной стороной ладони. Наши тела покоились бок о бок, параллельно, в том классическом положении, в котором воплощается отдых, если даже двое отдыхают вместе последний раз; и, должно быть, со стороны казалось, что мы оба очень спокойны и почти ничем не отличаемся от остальных лежавших на пляже. Я заговорила.
На этот раз я изложила все свои соображения; все, кроме одного, наиболее верного; ибо я отлично знала: будь я по-прежнему зачарована миражем первых месяцев, тогда все прочее утратило бы всякую весомость и сила счастья была бы так веч лика, что свела бы даже наших Буссарделей к ничтожно малым пропорциям. Я сама еще не могла разобраться: было ли причиной моего физического охлаждения к Норману душевное разочарование или же, напротив, рассудок мне вернула охлажденность чувств; одно я понимала: обе эти незадачи взаимно действовали друг на друга, и моя история - самая банальная история девушки, охладевшей к своему любовнику.
Но могла ли я сказать об этом Норману! У меня просто не хватало для этого мужества. Более того, я сама была смущена случившимся и не имела оснований гордиться собой. Счастье еще, что в моем распоряжении было достаточно благовидных предлогов, которыми можно заменить истинные причины.
Итак, волей-неволей мне приходилось произносить защитительную речь. Норман молча слушал ее, параграф за параграфом. И когда наконец я уже начала дивиться его упорной немоте и в качестве самого веского довода сослалась на почти полную невозможность акклиматизироваться ему во Франции, а мне в Соединенных Штатах, он отнял руку от своего лица и незаметным жестом прервал меня:
- Разрешите?
- Конечно, Норман. Говорите.
- Простите, дорогая, но вы так долго держите голову на моей руке... она совсем затекла, кровообращение нарушилось...
Я поднялась, села и посмотрела в сторону, - на горизонт.
Я чуть было горько не рассмеялась над собой. И впрямь пора было, кажется, заметить, что никогда мы не говорили на общем языке. А что я сделала, чтобы сгладить это противоречие? Напротив, разве не я сама содействовала ему, упрямо питая иллюзии? В сущности, все это было моей, а не его ошибкой, моей огромной ошибкой.
Внутренние сетования, которые я отгоняла от себя с самого утра, как искушение, победили как раз в ту самую минуту, когда я считала, что переборола их. От непереносимого стыда даже сердце зашлось, и при мысли о собственной подлости, о беспощадном ударе, который я собственноручно наношу сейчас этому юноше, глаза мои увлажнились. Зачем я напала на него врасплох, зачем поставила его так сразу перед уже свершившимся фактом? Увы, лишь для того, чтобы оградить самое себя, избежать уверток и споров. Некрасиво все это. И этим тоже гордиться нечего...
- О Норман! - воскликнула я. - Норман!
Я упала к нему на грудь; уткнулась лицом во впадину этого мужского плеча, прижимаясь к которому я все-таки испытывала неведомое мне доселе волнение. Коснувшись губами его плеча, я прошептала:
- Норман, мне будет не так грустно уезжать, если я буду уверена, что вы на меня не сердитесь.
И я снова села, стараясь прочесть ответ в его глазах. Он слегка отодвинул меня в сторону с той присущей ему ласковой твердостью, которую дает только сила.
- Дорогая, - произнес он. - Для нас обоих будет лучше, если вы продолжите разговор, как прежде, не глядя на меня. Это будет гарантировать нас от излишней растроганности.
Он круто повернул меня, сам гибким движением повернулся тоже, и я очутилась именно в такой позе, какая его устраивала. Я снова лежала, но уже под прямым углом к Норману; и теперь моя голова покоилась у него на боку.
- Так вам будет лучше,- сказал он.- Лицом прямо к солнцу.- И без всякого перехода: - Как же я могу на вас сердиться, Эгнис, за то, что вы избрали лучший для себя путь? Я вас хорошо знаю: прежде чем объявить мне о своем решении, вы долго думали, и если вы все-таки его приняли, значит оно наилучшее. Я отпускаю вас и сохраню к вам самые теплые чувства и от души желаю вам удачи. Мы ведь таковы, разве вы этого не знали? Когда пора любви проходит, мы никогда не упрекаем, никогда не жалуемся.
И, так как я медлила с ответом, он, помолчав немного, спросил: все ли я сказала ему, что собиралась сказать. Я ответила утвердительно.
- Тогда разрешите в свою очередь мне сказать вам несколько слов, - Он выдержал короткую паузу, будто поставил двоеточие. - Эгнис, я знал, что это у нас с вами ненадолго. Вот вы мне пытались сейчас доказать, что наш брак невозможен. Совершенно незачем было убеждать меня в этом. Ибо с первого же дня я понял, что вы никогда не согласитесь выйти за меня замуж. Заметьте, я никогда вам этого и не предлагал. Вы слишком многим отличаетесь от меня. За это-то я вас и любил и из-за этого вас теряю. И из-за этого также я пошел на ложь позволил называть вас миссис Келлог. Конечно, я нисколько об этом не жалею. Однако я знал, на что иду. Я рискнул. Меня удивляло другое: что вы, по-видимому, совсем не думали о своем будущем.
