Вишну Кхандекар - Король Яяти
— Освободи Шармишту!
— Шармишту? Освободить ее? А еще что? — вскричала я, не помня себя от негодования. — Может быть, уступить ей мое место?
— Я могу понять, — продолжал Кача, точно не замечая, как разъярил меня, — ты была разгневана, когда потребовала, чтобы она стала твоей служанкой. Но величие человека в том, чтобы научиться разумом усмирять необузданность страстей.
Я промолчала.
— Деваяни, — тихо проговорил Кача, — вообрази на минуту себя на ее месте. Если б тебе пришлось прожить жизнь в служанках…
— Мне? В служанках? — не выдержала я. — Уж не у Шармишты ли?
— Судьба слепа и непостоянна, Деваяни. Она и побирушку может возвести на трон, и королеву заставить просить подаяние…
— Сто раз я все это слышала! Я не маленькая, Кача!
— Прости, я знаю. Я не хотел обидеть тебя. Но есть один только способ понять страдание другого — поставить себя на его место. Кача никогда не обращался с просьбами к Деваяни. Сейчас я прошу тебя, сестра моя, не откажи в милостыне своему брату!
С ним бесполезно спорить, вдруг поняла я. Во взгляде Качи не было ни осуждения, ни мольбы — отрешенный взгляд святого, которому доступно высшее понимание людей и их деяний. Мне был знаком этот взгляд — я не забыла его.
Не забыла, а потому должна была ему противостоять. Я сделалась слепа, глуха, нема.
Кача. Приведя безумного Яти во дворец, он свел на нет плоды жертвоприношения, которое должно было помочь отцу. Отец был наставником Качи. Трижды возвращал отец Качу к жизни, но Кача не выказал ему ни признательности, ни преданности. Он и меня не поблагодарил за приглашение в Хастинапуру. Напротив, заставил ждать себя, а когда пожаловал, то у него достало наглости лицемерить, просить, чтоб я освободила Шармишту от заслуженной кары! Кача сострадает Шармиште, а мне без колебания нанес рану в самое сердце!
Он не получит милостыни!
Я встала, не глядя в его сторону. Кача тоже поднялся с пола.
— Ваше величество, — спокойно сказал он. — Я завтра отправляюсь в паломничество к горе Бхригу. Там я проведу некоторое время в молитве, сосредоточении и тишине…
Я склонилась перед ним в поклоне, даже не дожидаясь, пока он кончит говорить.
Кача простер надо мной благословляющую руку.
— Богу ведомо, где и когда мы снова встретимся. Я буду молить всевышнего, чтоб он наставил королеву. А Деваяни, пусть Деваяни будет всегда счастливой!
Наутро королева-мать прислала сообщить, что желает сопровождать Качу в паломничестве.
Король расстроился. Видно, опять почувствовал себя беспомощным ребенком без матери, которая решила уйти от дел в святую жизнь. Я тоже уговаривала королеву-мать остаться — зачем мне нужно, чтобы люди говорили, будто она из-за меня покинула Хастинапуру!
Однако ничто не могло поколебать решимость королевы-матери, даже просьба отложить отъезд до рождения внука.
Королева-мать уезжала прямо из Ашокавана, не заглянув во дворец. В последний вечер она призвала меня к себе.
— Дитя мое, мне теперь ничего не нужно. Не знаю, в чем причина, но меня снедает тревога за Яяти. Яяти — большой ребенок. Прими совет женщины, которой пришлось немало пережить: недостаточно быть женой своему мужу. Научись быть ему и другом, и сестрой, и дочерью, а иногда даже матерью.
Много ты сама из этого умеешь, подумала я, вспомнив, что доносила моя доверенная служанка. Меня учить не надо!
Мне было известно от служанки, что, взяв с короля слово беречь себя, старая королева попросила:
— Извести меня, когда родится ребенок. Если будет мальчик, мне было бы приятно, чтобы он носил имя твоего отца. И еще прошу тебя, выйди со мной в сад, Яяти. Я хочу показать тебе одно полезное растение.
— От чего оно лечит? — полюбопытствовал король.
— От болезни, не имеющей названия. Бывает, человек чувствует, что изнемог от жизни. От собственной жизни или оттого, что ему другие мешают жить. Надеюсь, сын, что тебе никогда не понадобится это растение. Хотя, скажу тебе на прощанье, что оставила бы тебя со спокойной душой, если б женой твоей была такая, как Шармишта.
Что Кача, что королева-мать. Ханжи, притворщики, предатели, лживые души!
Кача, отбывая из Хастинапуры, оставил королю письмо.
Я долго не решалась спросить, что в письме, но в конце концов осведомилась:
— О чем же написал тебе Кача?
— Можешь прочитать, — ответил король. — Ничего особенного. Правда, после этого письма я опять стал думать, что мне бы не королем родиться, а жить отшельником, наподобие Качи.
— Бог всеведущ, — возразила я, — и думает о Деваяни тоже. Был бы ты отшельником, что сталось бы со мной?
— Скажи мне правду, Деваяни, — с неожиданной серьезностью спросил король, — ты действительно счастлива оттого, что ты супруга короля?
— Да! — я отвечала не задумываясь.
— Ты не обманываешь меня?
— Нет!
Король просто просиял. Насколько же права королева-мать, подумала я. Большой ребенок.
Кача писал:
«Мы встретились после долгих лет, проведенных вдали друг от друга. Беседуя с королем Хастинапуры, я и узнавал и не узнавал юного принца, с которым познакомился в ашраме Ангираса. Наша встреча стала для меня тем редким мигом, когда плененная в теле душа воспаряет в радости освобождения. В радости, ради которой аскеты подвергают себя тяжким мукам. Когда я общался с другом, душа моя обретала свободу.
Молю тебя и твою августейшую супругу великодушно простить меня. Мне ничего не было известно о существовании Яти. В пути мне встретился умалишенный пустынник, которого из сострадания я взял с собой. Видя, насколько помутнен его несчастный разум, я не намеревался вводить его в дворцовый зал, но главный министр известил меня о воле королевы, и я не мог ослушаться. Я понадеялся на то, что несчастный присмиреет при виде королевского великолепия, при виде множества духовных лиц.
Я один повинен в том, что была нарушена торжественность обряда. Сказано, что прочность дружбы измеряется способностью прощать, — я умоляю о прощении.
От тебя впервые я услышал историю Яти и преисполнился еще большим состраданием к нему. Совсем ребенком ушел он из дворца в поисках бога, а потерял человека в себе. Я стараюсь понять, почему эта участь постигла Яти. Может быть, злосчастные обстоятельства его рождения внушили ему мысль, которая привела к безумию? Мир, доступный пониманию человека, составлен из пар, где каждая половина дополняет другую до целого: тело и душа, день и ночь, мужчина и женщина. Яти же воспротивился этому, поставил своею целью сделать половину — целым. Можно ли ходить, обрубив себе ноги? Или видеть, выколов себе глаза?
Конечно, мир двойственен только в восприятии смертных, и ограниченность нашего восприятия преодолима. Не в том ли смысл суровых испытаний, которым подвергают себя отказывающиеся от земных радостей во имя высшего блаженства — достижения гармонии духа? Действительно, путь к постижению высшей истины тяжел и требует великих жертв от идущего. Но путь ведет к осознанию смысла противоречий и двойственности. Ведь только с помощью тела обнаруживает себя дух — если нет телесной сути, нет и проявлений духа. Как появится на свет человек, если мать не носила его девять месяцев во чреве своем? Все это очень просто! Человек — частица вселенной и приемлет ее законы.
Несчастный Яти! Он воспротивился законам естества, он даже отказался признавать их существование.
В этом источник его безумия. Человек есть порождение природы, а потому телесная его часть подчинена ее многочисленным законам. Только через телесное воплощение способна развиваться и совершенствоваться душа. Дух не может проявить себя вне плоти, живущей по своим законам. Совершенная душа действительно обладает силой подчинять себе плоть, но не отрицая ее, а признавая плоть формой бытия. Равным образом ошибается и считающий, что смысл жизни — в духе, и тот, кто убежден, что только плоть истинна. Любая из двух крайностей мешает человеку познать гармонию единства и приводит его к саморазрушению.
Человек есть высшее звено, соединяющее бога и природу. Бог — высшая истина — разрешает противоречия двойственности, а для природы двойственность не содержит в себе противоречий. Один лишь человек воспринимает двойственность в ее противоречивости. Река, что дает жизнь жаждущему, отнимает ее у того, кто слишком глубоко зашел в воду.
Представления о противоречиях существуют только в человеческом рассудке, но по мере того, как человек совершенствует себя, его представления о противоречиях делаются все шире и глубже. Жажда жизни, присущая живому, унаследована человеком от его природного начала. Но человек есть наивысшее создание природы, поэтому в отличие от животных он не довольствуется простым продолжением жизни. Его стремления идут дальше, а потому и различает он добро и зло. Для природы нет добра, как нет и зла. Если ребенок тонет в реке, река не мучается угрызениями совести. Однако, если был в ту минуту на берегу человек — достаточно себя развивший, чтоб преодолеть животные инстинкты, — он бросится спасать ребенка, даже рискуя жизнью.
