Уильям Сирз - Бог любит смех
Г Л А В А 23. ТЕЛЕВИДЕНИЕ, ИЛИ ПО ВСЕЙ АМЕРИКЕ С ВОРОНОЙ
Маргарет была слегка раздосадована тем, что я собрал только один маленький чемодан одежды, но шесть чемоданов, полных книг. "Я люблю читать", -- сказал я ей. "В Африке у тебя не будет времени читать", -- сказала она. "Я заметил, что ты упаковала свое лазурно-голубое платье для визитов". "Я могу надеть его как-нибудь на официальный обед". "Надеть ДЛЯ ЭТОГО! -- засмеялся я. -- Для этого тебе надо будет влезть на дерево!" Уже через несколько дней Майкл, Билли, Маргарет и я должны были отплыть в Кейптаун на борту "Африканского Солнца". Для меня это означало первый этап путешествия длиной 250 000 миль по Африке, Европе, Северной и Южной Америке, Азии, Австралии и островам Тихого Океана, и будет равняться десяти кругосветным путешествиям. Я распрощался с работой на телевидении, которая приносила мне 50000 долларов в год. Однако мое сердце было легким, как головка одуванчика. Я закружил Маргарет в объятиях и звучно поцеловал ее. "Скажи мне, Принцесса, -- спросил я ее, -- на самом ли деле это происходит с тем маленьким мальчиком из Миннесоты, или я сошел с ума?" Билли сказал: "Я знаю ответ на это". "Лучше воздержись". Исходя из мировых стандартов, я был не таким уж плохим профессионалом. Я подался в Филадельфию, город братской любви, чтобы работать на ВПЕН, на отделении "Вечернего Бюллетеня". Я комментировал баскетбольные матчи Пенсильванского Университета и футбольные матчи Университета Виллановы. Я был Американским Ведущим в программе Би-Би-Си "Международная Викторина", и мы получили приз. Не деньги, а прекрасный Приз. Теперь я знал, как чувствовал себя отец, когда я выиграл табличку за свою первую пьесу. Это была приятная штука, но абсолютно несъедобная. Когда филадельфийский "Бюллетень" приобрел ВКАУ-Радио и Телевидение, я перебрался с Уолнэт-Стрич на Честнэт-Стрит и стал спортивным комментатором на телевидении. Я мотался по стране, транслируя профессиональные футбольные матчи "Филадельфийских Орлов", и провел целый сезон, делая передачи игр на Телевидении. Неожиданно я стал зарабатывать больше денег, чем спрашивали мои кредиторы. Поэтому мы переехали в Даунингтаун близ Вестчестера. Мы купили ферму. Вернее, мы купили дом на клочке земли. Мне казалось, он был в кейптаунском стиле. Маргарет утверждала, что это колониальный стиль. Но, я думаю, что прав был Билли. Он назвал его "ранний индейский". В нем было больше дырок, чем в кларнете, и в ветреный день можно было слышать, как дом исполняет: "Куда ушла моя собачка?" Но это было кстати. Маргарет все еще держала полный дом собак, и никто никогда не знал, где они бывали: Фафнир, Сократ, Тристан и Изольда, Ленивая Луна и Краузе. Все -- таксы, кроме Фафнира. Он был боксер. Но похож был больше на борца. Через несколько месяцев мне была предоставлена работа ведущего в полуфиналах шоу "Мисс Америка". Мы выбирали "Мисс Филадельфия". Из Нью-Йорка прибыл Эд Салливан, чтобы участвовать в работе жюри. Назначение принесло мне прибавку жалованья, и мы решили перебраться в новые апартаменты. Билли был потрясен. Он сказал, что хотя он и не суеверен, но ему не нравилось спать втринадцатером в одной кровати. С собаками и кошками его подсчет был верен. В первый год работы на Телевидении для ВАКУ журнал "Ти-Ви-Гид" вручил мне Оскара за самое выдающееся спортивное шоу. Это было смешное спортивное шоу. Закоренелые болельщики могли застрелить меня насмерть при моем первом появлении на улице, но любители посмеяться за обедом настраивали каждый вечер свои телевизоры именно на эту передачу. Как раз тогда у меня появилась идея использовать ручную куклу, чтобы она помогала мне вести бейсбольные передачи. Прежде чем я осуществил идею, Пол Риттс предложил на эту роль бурундука и сказал, что, пожалуй, смастерит его. Он выполнил обещание, и получилось великолепно. Пол мог изобразить голосов больше, чем Венский хор мальчиков, и поэтому он превратился в Альберта, бурундука. Он предложил также для шоу полдюжины других идей. Пол не был бахаи, но, думаю, бурундук Альберт был. Я объясню вам, почему. Альберт играл главную роль в получасовой комедии, которую Пол и я написали для Си-Би-Эс. Она называлась "В парке". Я играл доброго старика, который сидел на скамейке в Центральном Парке и который, благодаря своему чистому сердцу, мог разговаривать с животными. Пол вырезал и раскрасил ворона, которого назвали Кэлвин, жирафа по имени Сэр Джеффри и страусиху, названную Цветок Магнолии. Мэри Холлидей, жена Пола, озвучивала Магнолию. Она пела как соловей и выглядела как райская птица. У Пола был замечательный талант как писателя, так и актера, а это нелегко -- быть бурундуком, жирафом, вороном и первоклассным режиссером. Вскоре мы уже завоевывали сердца американцев каждое воскресенье в полдень. В летние месяцы наша программа открывалась показом шагающих ног работника, подметающего дорожку в Центральном Парке большой метлой. По мере того, как листва сметалась в сторону, открывались титры нашей программы, написанные мелом на тротуаре: В ПАРКЕ С БИЛЛОМ СИРЗОМ И ЖИВОТНЫМИ -ПРИЯТЕЛЯМИ ПОЛА РИТТСА И МЭРИ ХОЛЛИДЕЙ Зимой те же самые ноги в галошах сгребали снег, открывая надписи. Я упоминаю об этой программе подробно, потому что именно она способствовала тому, что мой компас верно показывал север. Это была программа "трижды засмейся, разок всплакни". Я сам гримировался каждое воскресенье, за исключением самой первой программы. В тот день к нам пришел театральный гример, чтобы сделать меня похожим на семидесятипятилетнего старика. Я терпеливо сидел в кресле, пока он выбеливал мои волосы и усы и накладывал морщины на вполне неплохое, но весьма среднее лицо. Когда он закончил, я поднялся и посмотрел в зеркало. Это было тяжелое испытание. Я увидел точную копию моего деда. Мне не хватало лишь ящика с овсом и маленького мальчика для бесед с ним, чтобы быть в дедовом репертуаре. Я нашел маленького мальчика в бурундуке Альберте. На второй год существования нашей программы мы написали специальный сценарий для Рождества. Он был про звезду на рождественской елке Альберта, которая не хотела зажигаться. Гус, серый бельчонок, который жил на дереве в центре Парка, болел корью, и поэтому никто из зверей не наносил ему визитов на Рождество. Надо сказать, что они решили оставить себе все его подарки. Кэлвин, ворон, сказал, что хотел бы преподнести что-нибудь Гусу на Рождество -- например, корь -- но ведь у Гуса она уже есть. Сэр Джеффри, жираф, смиренно признал, что в Гусе все же есть и хорошее, но он слишком беспокоен. Магнолия собиралась дать Гусу перо, но, как она говорила, с отвращением узнала, что он неграмотен. Альберт купил Гусу пару боксерских перчаток, но сказал, что нашел кое-кого более достойного этого подарка. когда умывался утром и посмотрел в зеркало. Альберт подошел и сел мне на плечо. "Ты ведь не сердишься на меня?" -- спросил он. "Нет, всего лишь разочарован". Он приблизился нос к носу и внимательно посмотрел на меня. "У тебя действительно карие глаза". "Спасибо за сенсационную новость", -- сказал я, как эхо повторив слова своего собственного отца, которые он произнес так много лет назад в Миннесоте. Альберт, бурундук, ринулся в свое гнездо на большом дереве и вернулся с кружкой мыла для бритья, кисточкой и бритвой, чтобы побрить меня к Рождеству. Пока он работал, он болтал. "Почему это вы, люди, такие милые здесь, в Парке, в дни Рождества, недолгих две недели, и так жалки в остальное время года? Большинство людей, что приходят сюда в течение года, имеют лица как мокрые водоросли, а в Рождество -- как жимолость! Как ты это объяснишь?" "Люди подобны луне, -- сказал я ему. -- Луна не светит сама по себе. Она берет все от Солнца. Когда луна обращена к земле, это -- темная луна. Она не отражает свет. Но когда луна обходит землю и поворачивается к Солнцу, она постепенно делается прекрасной. Сначала это серебряная лучина, потом это четверть луны, половина, три четверти, пока, наконец, она не повернется спиной к Земле, а лицом прямо к Солнцу -- тогда это будет большой диск сияющей полной Луны. И в это время она льет свой свет на этот темный мир". "Ты, несомненно, прекрасный оратор", -- сказал Альберт, и я слышал собственный разговор с дедом, пока он подкидывал вилами сено в ясли для Бьюти. "Так же обстоит дело и с людьми, Альберт", -- объяснил я. "Когда их сердца оборачиваются к материальным ценностям этого мира, они темны. Нет света ни в их лицах, ни в их сердцах. Но когда они поворачиваются от земного к Богу, они становятся яркими и светятся изнутри. В Рождество они на несколько быстротекущих дней забывают мирское и оборачиваются к Его Святейшеству Христу, и в мире царит новый дух, и он в это время становится прекрасным местом, где хочется жить". Все животные восприняли мысль. Кэлвин бросил в дымоход Гуса алтейную микстуру, притворяясь, что намеревается его разбомбить, а не сделать что-то хорошее, но я понял. Сэр Джеффри принес Гусу вязанку дров для его камина. "Я еще не люблю его, -сказал он, -- но я так же могу не любить его, когда он в тепле, как и тогда, когда он мерзнет". Магнолия попросила меня отвернуться и с легким криком боли выдернула перо из своего хвоста. Опустив глаза, она сказала: "Это птичье пишущее перо". Я сказал ей "Это лучший подарок из всех -- это кусочек тебя". Подошел Альберт с надетыми боксерскими перчатками. "Ты чудесный старикашка, Билл, и я знаю, что ты имел в виду, рассказывая свою историю, и кого ты имел в виду -- тоже, так что я пошел отдавать боксерские перчатки Гусу, в конце концов. Но они пока у меня на руках, на случай, если я захочу дать ему сперва тумака по подбородку". Когда Альберт ушел, рождественская музыка зазвучала громче, а камера медленно надвинулась на рождественскую елку с незажженной звездой. Постепенно она начала светиться изнутри и, наконец, засияла ослепительным светом. Эд Салливан смотрел программу в своей больничной палате в Нью-Йорке. Он позвонил нам после передачи и сказал, что это была самая сердечная рождественская история. Он спросил, не могли бы мы выступить в его эстрадном шоу "Тост от города" в следующее воскресенье. Мы были в восторге, потому что его часовая программа была признана в бизнесе "вершиной" телевизионных шоу. Люди с телевидения, а иногда и в газетных обозрениях шоу-бизнеса называли Эда Слливана, кроме всего прочего, "Великой Каменной Рожей", но мы, работая с ним, нашли, что его сердце так же нежно, как ирландская колыбельная, и он -- один из истинно замечательных людей в бизнесе. Программа имела большой успех, и мы получили много звонков и телеграмм со всей страны. Эд был так любезен, что предложил нам выступить еще раз на День Святого Патрика. Как бы то ни было, в передаче "Тост от города" на той рождественской неделе, Альберт вернул меня на круги своя. Альберт повернул ко мне голову совсем по-человечески. "Ты был мастером своего дела", -- и повторил слова, которые произносили мы с дедом в день великого пожара. "Это удивительная вещь. Вот мы: ты -- старик, а я мальчик. И мы говорим о Боге. И получаем от этого удовольствие. Как ты это объяснишь?" Я посмеивался. "Может быть, как раз потому, что ты еще мальчик, а я -- уже старик. Ты ближе к Богу с одного конца, а я близок к Нему с другого. А посередине люди, похоже, подзабыли о Нем". Я опять был в амбаре в спящем патриархальном городке Эйткин, штат Миннесота. Я сидел на ящике для овса, спрашивал, спрашивал, спрашивал, а дед непременно отвечал. Я наклонился поближе и оцарапал Альберта бакенбардами. Когда наше выступление закончилось вспыхнувшей звездой под прекрасную музыку Рэя Блоха и его оркестра -- состоялось короткое интервью перед занавесом с Эдом Силливаном. Он рассказал, как увидел программу на больничной койке, и заверил всех, что я вовсе не стар. Я объявил для нашей семьи, которая могла смотреть передачу и в Милуоки и в Миннесоте, что они видели вовсе не дедушку Вагнера, и что меня телевизионная индустрия пока еще не сделала таким дряхлым, каким я казался с экранов. Я надеялся, что дед смотрел программу, и эхо его собственного голоса порадовало его. Маргарет, Билли и Майкл увезли меня по магистрали Нью-Джерси домой в Филадельфию. Я был очень задумчив. Слова Альберта заставили меня думать. Обернулся ли я лицом прямо к солнцу? Я получил на следующий день телеграмму от деда. Он словно читал мои мысли. Она гласила: "Не урони фонарь!" Через несколько воскресений мы сделали программу, рассказывающую, как получилось, что старик впервые пришел в парк и почему он стал разговаривать с животными. Я чувствовал себя странно, когда мы писали сценарий. Это была поразительная, но неумышленная параллель с моей собственной жизнью. Старина Билл по сценарию некогда был молодым, энергичным рекламным агентом с короткой стрижкой и с портфелем, регулярно садящимся в пригородный поезд из Стамфорда, штат Коннектикут. О, он был занят такими важными делами! Темп, темп, темп! Пока в один прекрасный день он не осознал, что потерял больше, чем приобрел, и тогда он бросил портфель в мусорную корзину, пришел в парк и сел на скамейку под деревом Альберта. Снова и снова он повторял про себя детскую песенку, которую пел ребенком: "Куда ты так быстро бежишь, старина?" "Ловлю горизонт! Но мне помощь нужна. Поскольку, хотя я и быстро бегу -- Угнаться за ним все равно не могу!" "Билл" решает сойти с проторенной дорожки, чтобы вернуться и делать то, что он, в глубине души, еще мальчиком хотел делать. Он хотел быть писателем и рассказывать обо всем прекрасном, что есть в жизни. Тогда он купил за десять центов блокнот, сел на скамейку и написал: Билл Сирз, "Моя жизнь". Он посмотрел наверх и увидел Альберта, бурундука, пристально глядящего на него. "Доброе утро, -- приветливо сказал Альберт. -- Мы тебя ждали". Вы наверное знаете, как бывает порой, когда кто-нибудь промурлыкает или споет мелодию, и ты часами, а то и днями, повторяешь и не можешь выкинуть ее из головы? У меня такая напасть случилась с детской песенкой. Я оправился на Сент-Дэвид поиграть в гольф с Биллом Хартом, Аланом Скоттом и Джином Крейном. Во время игры я не слышал даже весьма искусных выражений, некоторые из коих, как мне позже сказали, базировались на чистых классических мифах. Все, что я слышал, было: "Куда ты так быстро бежишь, старина? Билл Сирз, Моя жизнь. "Ловлю горизонт. Но мне помощь нужна". Билл Сирз, Моя жизнь.
