Ян Отченашек - Хромой Орфей
- Катись ты в болото! - с отвращением проворчал Гонза. Он встал и отбросил окурок. - Еще начни рассказывать о той, с деревянным протезом! Можно подумать, ты своими рассказами себя разогреваешь. Уж хочешь трепаться, так давай что-нибудь новенькое.
- А к твоему сведению... - начал было обиженно Пепек, но тут внимание его было отвлечено: из малярки тихий, неприметный выскочил Архик и подсел к ним.
Он с таким скромным видом ел кусок хлеба с мармеладом, словно стыдился этого земного занятия.
- А вот и наш святоша! - Пепек уставил на него указательный палец и пропел гундосо: - Dominus vobiscum... Да ты хоть помолился перед жратвой, несчастный? Ты мне только очки не втирай, будто потихоньку за бабами не подглядываешь. Видел я этого онаниста, ребята, у него аж очки запотели.
Архик, правда, притворился, будто не слышит, но невольный румянец залил его лошадиное, в пупырышках лицо. Все слушали Пепека со стыдом, никто его не поддержал, никто не захохотал, но никто и не сказал ничего в защиту Архика; к нему испытывали какую-то смутную жалость и в то же время - легкое презрение. Он всегда держался в стороне; его набожность делала его чужим для всех.
Только Милан возмутился.
- Оставь ты его в покое! - прикрикнул он на Пепека, хотя тут же и прибавил: - Я тоже против религии. Она опиум для народа и всегда служила эксплуататорам... но оскорблять верующего не дозволю!
По проулку от столовой брел Войта, из кармана комбинезона у него торчала оловянная ложка. Он шел медленно, коренастый, с непропорционально широкими плечами, с лицом, усыпанным веснушками.
Козырнул всем, присел рядом с Павлом, закурил сигаретку.
- Здорово! - Войту встретили дружелюбно, хотя он и не был тотальником. Ничего, славный парень, работяга. Его перевели из другой смены, и Павла назначили к нему подручным.
Пишкот многозначительно подмигнул Войте:
- Ну как, женатик?
- А что? - прозвучал недовольный ответ.
- Еще спрашивает! Братцы! Птичка божия не знает...
- Бледный он чего-то, - озабоченно констатировал Пишкот. Леош оборвал его:
- Брачная ночь - все равно что смена. И что это ами *[* Жаргонное прозвище американцев.] нынче лодырничают?
По цеху прошел слух, что несколько дней назад Войта женился. Скряга! Даже пирога не выставил! На свадьбу полагается три свободных дня, чего ж он их не взял? Вы что-нибудь понимаете? А ребята ее видели, говорят, раскрасавица. Да еще домишко к тому же! Многие считали уместным время от времени поддразнивать новоиспеченного "женатика", но Войта отвечал хмурым ворчанием: "Да отвяжитесь вы, господи! Чего тут особенного?"
- Эх, мне бы магазинчик, и чтоб уже на ходу, - размечтался Пепек, с наслаждением жмурясь от солнца. - На бойкой улице магазинчик, не очень больший, так, чтоб самому приглядывать... Вот это житуха. Два-три продавца, не больше.
Он часто так мечтал. Ярко освещенная витрина с табличками и ценниками дзинь! - звенит автоматическая касса; целyю ручки, милостивая пани, чем могу служить!
- Утром поднимешь железную штору - и богатые бабы сами на тебя лезут. А ты сидишь это позади магазина, развалился, как, бывало, наш жидок, большие пальцы за жилетку - так, та-ак! В десять приносят тебе тарелочку гуляша с рогаликом, а он хорошо поджарен, аж хрустит, и пиво, пльзеньское, двенадцатиградусное. Вечером подсчитываешь выручку - два-три куска за день.
Пишкот трезво возразил:
- Тут с самого начала деньги нужны.
- Тут с самого начала мозги нужны, а не куриный помет, - презрительно отмахнулся Пепек. - Ребята... Все будете у меня покупать! Со скидкой! Вот все, кто здесь сидит... Вот житуха, не то что болтаться по заводам, где всякое начальство тебе на голову гадит. И знаете, что еще нужно? Я вам открою - я-то давно понял: надо, чтоб в лавке была одна или лучше даже две смазливые продавщицы. Факт! Покупатели не любят тощих. Это называется психология!
- Смотри не промахнись, - ощетинился Милан. - Кончилась, брат, частная торговля, довольно, насосались. И спекулянтам уже отходную поют! В Советах с этими пиявками короткий разговор был: к стенке, и - ваших нет! Правильно сделали.
- Слыхали? - закричал Пепек, воздевая руки. - Ему бы только стрелять! Однако у нас не Советы... И не будет их! - Он обозлился, потряс кулаком. - Я за демократию, а подневольный труд - везде подневольный труд!
- Это ты у Геббельса слышал, что ли? - процедил сквозь зубы Милан, сузив глаза.
- Бросьте, ребята, - вмешался Гонза, пока дело не дошло до драки - И чего орете, хотите, чтоб все вас слышали?
Пепек ухмыльнулся, махнул рукой:
- Трепотня!
Он вынул пачку "викторок", неторопливо закурил, наслаждаясь голодными взглядами. Три тотальника вместе смолили одну кое-как слепленную козью ножку, вставленную в мундштук, а четвертому, которому уже не могло хватить окурка, один из трех счастливчиков вдыхал дым в рот: удовольствие сомнительное, но, на худой конец, выручает. "Малявка" Густик действовал более хитро: когда курил, дым выдувал в бутылку из-под содовой, тщательно затыкал ее и позднее в случае нужды прикладывался к ней. "Эй, Малявка, - канючил порой кто-нибудь, - дай глотнуть из твоей заветной".
- Всюду эти евреи, - вполголоса подытожил Пепек свои мысли и стукнул костяшками по бочке. - Как где приличный магазин в Праге, так там носатый и сидит. Верно говорю? Они-то знают, как к вымени присосаться. А наш брат слюнки утирает...
- Кто это "наш брат"? - сдвинул брови Милан. - Арийцы, что ли?
- Те-те-те, так я и поймался на эту удочку! - хмыкнул Пепек. - Если хочешь знать, плевал я на политику, мне что Сталин, что Рузвельт - лишь бы жить давали... Гитлер, по-моему, осел и сволочь, но то, что он евреев прищучил...
- Гад! - раздалось вдруг за спинами ребят.
Обернулись. Павел. До сих пор он молчал. Теперь поднялся, вынул руки из карманов. Побледневшее лицо его было искажено гневом.
- Ах ты... скотина! - едва выговорил он, словно задыхался, и плюнул под ноги ошеломленному Пепеку.
- Иисусе Христе, что это с ним?
- Здорово, видно, припекло...
Павла трудно было узнать. Откуда это в нем взялось? Всем ведь давно известно, что у Пепека язык без костей, и кто же принимает его всерьез!
- Скажи еще слово, мерзавец... Сволочь!
- Не валяйте дурака, ребята...
- Ты прав, Павел! - воскликнул Милан.-Так может говорить только фашига!
Подвергшийся нападению Пепек наконец-то пришел в себя; он встал, обвел всех вытаращенными глазами, словно ища опору в окружающих, развел руками.
- Ребята, вы слышали... - чуть не плача, проскулил он, потер лицо ладонями - видно было, как страх в нем борется с бешенством. - Вы все слышали...
Он сгорбился, ослепленный оскорблениями, которые хлестали его прямо по лицу, потом заревел раненым туром:
- Убью-у-у! Сам нарвался, собака! Ну, выходи... Получай свое!
- Правильно! - пискнул Густа. - Не оставляй этого так! Кругом закричали на рехнувшегося "малявку", а Пепек уже кинулся вперед со сжатыми кулаками. Павел ждал его, настороженно пригнувшись, как борец. Тут только ребята опомнились, схватили обоих за руки, стараясь разнять, поднялась суматоха, толкотня, ругань, и в это время со всех сторон завыли сирены. Протяжный, то поднимающийся, то падающий вой возвестил тревогу, ставшую уже чуть ли не регулярной.
Шаги, десятки, сотни шагов деревянных подошв, крики, смех, и над всем этим - вой сирен, но ужаса в нем нет, у всех скорее чувство облегчения, потому что никто уже не верит, что вслед за сигналом тревоги с синего чистого небосвода полетят бомбы; толпы людей валят через главные ворота и сейчас же распадаются на отдельные кучки, растекаясь в стороны-по улицам городка, по плоской возвышенности. Однообразная, безлесная равнина, окруженная колючей проволокой, полоски скудных полей, заводские трубы, торчащая мачта - печальный вид! Разъезженные дороги и дорожки, подъездные пути к сахарозаводу, пашни, превращенные весенними ливнями в сероватое месиво, налипающее на башмаки.
- Живей, живей! - орет кто-то из люфтшуцев.
Павел уже успокоился, хотя и знал, что тревога только отсрочила неминуемую схватку. Вой сирен не заглушил угрожающего рычания Пепека. Павел не дотронулся до него - он тоже чувствовал, что Пепек боится. Трус отважен только в стае.
Гонза поглядел на небо.
- Бежать нет смысла. Я сегодня спал два часа, еле ноги таскаю. Пожалуй, сегодня Леош своего дождется...
- Пережил бы ты хоть раз - бегал бы не хуже зайца... - Павел увидел окурок на подсохшем торце мостовой, поднял, спрятал в карман. - Это неистребимо... Мы в Эссене тоже сперва хихикали... Говорят, человек даже к виселице привыкает, но к этому не привыкнешь. По-моему, даже с каждым разом все хуже и хуже.
- Может быть, - согласился Гонза. - Слушай, чего ты с Пепеком сцепился? Собака лает - ветер носит...
Павел только головой тряхнул, сплюнул в грязь.
- Так... Взбесил он меня, - уже без всякого жара сказал он.
- Я далеко не пойду, - прохрипел Милан. - Не дальше железной дороги.
