Гилберт Честертон - Бэзил Хоу. Наши перспективы (сборник)
Если бы не внезапное и ошеломляющее облегчение от мысли, что Гертруда не принадлежит Люсьену, Бэзил ни за что не сказал бы этого, тем более с таким пугающим спокойствием. Как только он понял, что произошло, он совершенно потерялся. Круто развернувшись, он схватил шляпу, перекинул плащ через руку и сдавленно, чуть слышно проговорил:
– Дайте же мне поскорее ответ, мисс Грэй, и выпроводите меня. Я круглый дурак, наш затянувшийся эксперимент подошел к концу. – И он медленно двинулся к двери.
– Мистер Хоу, – сказала Гертруда, – можете повесить вашу шляпу обратно. – А затем задумчиво, словно обращаясь к самой себе, продолжила: – А он ведь, кажется, прав… Это что-то очень похожее… дружба или любовь, какая разница, как мы это зовем… Но второе слово все же лучше…
С невероятным спокойствием, знаменующим окончательную победу над собой, Хоу подошел к двери и взялся за ручку. Гертруда только сейчас с ужасом осознала, что он собирается сделать, и словно бы очнулась ото сна.
– Бэзил! – крикнула она громко и решительно, и одно лишь это слово могло заставить его обернуться. Хотя они были старыми друзьями, она никогда не звала его так. Что-то в ее лице, вспыхнувшем вдруг почти лихорадочным возбуждением, заставило его остановиться. Они застыли, глядя в глаза друг другу.
– Бэзил, подожди немного, – мягко проговорила она. – Я хочу что-то тебе сказать. Постараюсь покороче…
Он подошел к камину и тяжело облокотился на него. Гертруда медленно заговорила:
– Любовь – забавная штука, все поэты пишут о ней, и у них выходит, что это очень мило.
Даже в эту роковую минуту ее мрачный собеседник не смог сдержать усмешки, услышав столь отвлеченное начало.
– Любовь, как ее понимает большинство людей, – продолжала Гертруда задумчиво, – прекрасна и совершенно необходима, но это безумнейшая лотерея, которую не мог бы выдумать самый изощренный ум. Люди, которые влюбляются с первого взгляда, как моя милая Кэтрин и Валентин, а таких подавляющее большинство, видят друг друга не то чтобы в ложном свете, но в смутном и поэтическом. Они взирают друг на друга, как на чудное нездешнее виде́ние. Думаю, Господь нарочно изобрел это блаженное заблуждение, дабы молодые люди не сразу разочаровались в человечестве; Он сам набрасывает на глаза влюбленных эту дивную пелену, чтобы они не изучали друг друга слишком трезво, слишком внимательно. Притворяться, будто это не так, будто влюбленные знают, каков их избранник “на самом деле”, – чистейшей воды лицемерие или откровенная наивность. Ничего подобного, они созерцают явленное божество, только и всего.
Гертруда задумалась на минуту, кусая губы, прежде чем продолжила свою странную лекцию. Она хорошо знала, что Хоу слушает ее, хотя и не смотрела на него.
– Но есть и любовь другого рода, – теперь она говорила совсем тихо. – Любовь, которая приходит понемногу, от раза к разу. Это совсем иное дело, это любовь, вооруженная знанием. Любовь, которая, пробуждаясь в темные и бессознательные мгновения юности, крепнет в дружеском общении, в искреннем обмене чувствований, постоянном взаимном влиянии. Могут проходить годы, двое могут пережить чуть ли не десятилетия разлуки; ссоры и даже ревность могут отравлять временами этот чистый источник, но что бы ни случилось, пока существует мир, они не потеряются. Им достаточно одного взгляда, чтобы прочесть в глазах друг друга все сокровеннейшие тайны так же явственно, как будто они были высказаны на словах. Ничто на свете не сможет разорвать и не разорвет их связь. Они будут очень много значить друг для друга, обретут власть друг над другом, потому что однажды в великую минуту признания смогли читать друг у друга в сердце, словно в раскрытой книге. Такова любовь; но она посещает лишь очень… очень немногих.
Хоу поднял глаза, и в них был написан ужас, ужас человека, который оказался безгласен перед лицом Божиим.
– Ты и я, – сказал он, и в его голосе звучали нотки внезапного и головокружительного откровения. – Только ты и я; на волнорезе в брызгах прибоя – ты и я; под сенью древних лесов и на древнем утесе – ты и я. На балу и в оранжерее, за столом в окружении толпы гостей – ты и я. В голой пустыне длиной в шесть долгих лет и в безумной кадрили – ты и я. В райском саду Валентиновой любви и в храме Божьем, где он венчался, – ты и я. В жизни никогда не было ничего иного – только ты и я.
Повисла долгая непроницаемая тишина, и только огонь шептал что-то свое в камине. Наконец Хоу заговорил снова, и в его голосе больше не было надрыва, он просто сказал: – Мисс Грэй… я никогда не был другим… Думаете… думаешь, ты сможешь вытерпеть меня? О как бы я хотел быть более достойным, – он склонил голову и взял ее руки в свои.
Гертруда сделала шаг и поцеловала его в лоб, омраченный многолетней борьбой с самим собой, одиночеством и сознанием своего недостоинства. И этот поцелуй, чистый и горячий, как ее сердце, наконец разрешил его от бремени и даровал покой. Этот поцелуй был последним признанием Гертруды Грэй.
* * *– Боже мой, – сказала мисс Торнтон, покачивая головой, – Гертруда собирается замуж за мистера Хоу… ну что ж… во всяком случае, она с ним не соскучится.
Примерно так, вполне сочувственно к обеим сторонам, отнесся к этому союзу свет. Однако когда кто-нибудь (например, мистер Люсьен Флери, в свое время счастливо женившийся на мисс Марджери Амьен) принимался дружелюбно подшучивать над их браком или предшествовавшими ему обстоятельствами, они смотрели друг на друга с нежностью и кротким недоумением, как будто рядом с ними никого не было. Впрочем, свет, который они и не думали презирать, мало обращал внимания на их странности. А они – они находили это даже немного забавным.
Конец
Наши перспективы,
как они были определены членами клуба начинающих спорщиков
Пролог
Придите ж, встретимся
Назавтра снова в поле на турнире
В забавах величавых, чтоб Король
Мог, отпуская вас, полюбоваться
На членов ордена непобедимых
И насладиться делом рук своих.
Собрание “Клуба начинающих спорщиков” состоялось в пятницу, 16 июня В 1894 года. Председательствовал мистер Вернед.
Мистер Форд ем представил доклад “О наших перспективах”. Он полагает, что среди вопросов, омрачивших и вконец отравивших детство каждого из присутствующих, ни один не может соперничать с навязшим в зубах: “Итак, молодой человек, кем же вы собираетесь стать?” (Эти слова, произнесенные с прекрасно знакомой присутствующим интонацией директора школы, вызвали бурю восторга.) Мистер Форд ем глубоко убежден, что нежный возраст и незрелые интеллектуальные способности юного создания никоим образом не позволяют предполагать в нем жара и пророческого вдохновения, необходимого для ответа на подобный вопрос. Но поскольку мы (Спорщики) уже вступили в пору увядания (тут мистер Лэнгдон-Дэвис изъявил желание показать “козу” мистеру Морису Соломону, но председатель был вынужден строго пресечь этот порыв дряхлого потомка Адама), с нами дело обстоит совершенно иначе. Мы уже достаточно вкусили пороков и скорбей мира сего, чтобы нам было по силам… (Мистер Бентли, замогильным голосом: “… навсегда от него отречься”.) Мистер Форд ем выразил надежду, что Бентли впредь не будет дерзить, а также заметил, что не потерпит неуважения, и поспешил закончить фразу: “… чтобы нам было по силам предвидеть, как они на нас скажутся”.
Глава 1
Усадьба
“Мне любви не знать вовек!” —
Молвил юный сэр Гюйон.
“Жизнь покажет, человек,
Не клянись!” —услышал он.
В просторной гостиной заветного заповедника и охотничьих угодий современного романиста, к коим отсылает читателя название этой главы, стоял мрачного вида молодой человек в пенсне, который – так, по крайней мере, ему казалось – никак не годился в персонажи любовного романа. Он был поглощен непростой задачей, а именно пытался запомнить, как звали его кузин, которым его в очередной раз представили.
Младшую из них, барышню семнадцати лет по имени Дороти, он знал чуть ближе, а потому раскланялся с ней с чуть меньшей чопорностью, чем обычно предназначалась его родственникам. Когда спустя несколько мгновений его препроводили в сад, усеянный, как выразились бы геральдисты, викариями и юными дамами, он вдруг оживился и сбросил с себя суровую мрачность, завидев высокого и весьма неряшливого молодого человека, которого невозможно было отнести ни к одной из вышеназванных категорий. Со свойственной ему молчаливой стремительностью наш герой приблизился и, протягивая руку, полюбопытствовал:
– Честертон, позвольте узнать, пользуясь изящным речением Локка, как вы поживаете?
Высокий и неряшливо одетый молодой человек порывисто обернулся, и на его лице выразилась радость, какую редко увидишь при таком скоплении духовенства. Ответил он, впрочем, довольно резко:
