Дженет Уинтерсон - Тайнопись плоти
Она поднимается и берет ключи от машины.
- Подумай о том, что я сказала. Ты знаешь, где меня найти.
Пока она выруливает от моего дома, мне тягостно и стыдно. Я забираюсь в постель, бросаю все и погружаюсь в мечты о Луизе.
Апрель. Май. Я продолжаю изучать раковые заболевания в одной из больниц. В палате неизлечимых меня прозвали "больничным вампиром". Меня это не волнует. Я посещаю пациентов, выслушиваю их истории, нахожу тех, кому удалось вылечиться, сижу у кровати умирающих. Раньше мне казалось, что у всех раковых больных должны быть крепкие любящие семьи. В книгах много говорится о том, как важно, чтобы невзгоды все переносили вместе. Рак - болезнь чуть ли не семейная. А в жизни многие умирают в одиночку.
- И что же вы хотите узнать? - как-то раз не выдержав, спросила меня одна молодая женщина-врач.
- Я хочу понять, на что это похоже. Хочу разобраться, что это такое.
Она пожала плечами.
- Вы попусту теряете время. Часто я думаю, что мы все попусту теряем здесь время.
- Тогда зачем этим заниматься? Почему вот вы этим занимаетесь?
- Как почему? Это ведь вопрос, который волнует любого человека, разве не так?
Она уже собралась отойти, но вдруг встревоженно обернулась ко мне:
- Вы сами не больны раком?
- Нет!
Она успокоенно кивнула.
- Видите ли, многие люди, которым только что поставили диагноз, желают узнать изнутри, как это лечится. Лечащие врачи слишком уклончиво объясняют, а это, особенно для интеллигентных пациентов, не годится. Они тогда начинают сами разузнавать, что к чему.
- И что они узнают?
- Что мы почти ничего не знаем. Мы живем в конце двадцатого века, и что мы имеем? Скальпели, пилы, иглы с нитками, да несколько химических препаратов. Вот и все. У меня самой мало времени, чтобы заняться альтернативной медициной, но мне понятно, чем она многих привлекает.
- И у вас нет никакой возможности этим заняться?
- С моими-то сменами по восемь часов?
Она уходит. Я беру свою книгу "Современные методы лечения раковых заболеваний" и отправляюсь домой.
Июнь. Самый сухой июнь на моей памяти. Пора пышного цветения, но растения чахнут из-за недостатка влаги. Бутоны, обещавшие так много, засохли, не распустившись. Раскаленное солнце - фальшивка. Каждое утро вместо того, чтобы нести жизнь, оно несет смерть.
Я иду в церковь. Не потому, что верю в спасение души или ищу утешения в целовании креста, а скорее, чтобы утешиться, посмотрев на тех, кто имеет веру. Мне приятно находиться в толпе, где меня никто не знает, и слушать, как они согласно поют гимны. Быть странником у чужих дверей, которому не нужно беспокоиться о том, где взять денег на ремонт крыши, или что везти на ярмарку. Раньше каждый верил в бога, и тысячи крошечных церквей были разбросаны тут и там по всей Британии. Мне не хватает воскресного звона колоколов - дикарского телеграфа Господа Бога, что несет благую весть от деревни к деревне. А вести они действительно благие, коли церковь - центр и стержень уклада. Спокойная доброжелательность англиканской церкви органично вписывалась в течение сельской жизни. Медленная смена времен года и соответствующие ей молитвы в "Книге общественного богослужения". Ритуал и молчание. Грубые камни и грубая почва. Сейчас разве что одна из четырех церквей полностью блюдет календарь и служит чем-то большим, нежели место для проведения мессы раз в несколько воскресений.
Неподалеку от меня есть рабочая модель церкви, еще не превратившаяся в музей. Перед тем как идти к вечерне, я привожу в порядок обувь. Следовало догадаться, что не все окажется так просто.
Здание тринадцатого века, хотя позже его частично реконструировали георгианцы и викторианцы. Прочные каменные блоки, казалось, были порождением этой земли. Выросли из нее. Цвета и материи сражений, где ненужное отсекли в страстном прорыве к богу, и форма образовалась сама. Массивное строение, темное, как сама земля, вызывающе устремленное ввысь. К архитраву нижнего портала была прикреплена пластмассовая табличка с уведомлением: "Иисус вас любит".
- Все меняется со временем, - успокаиваю себя я, поскольку мне не по себе.
Я вхожу внутрь, ощущая под ногами особый холод каменных плит, то прохладное прикосновение, которого не одолеть ни горящим газовым горелкам, ни верхней одежде. После иссушающей жары летнего дня я воспринимаю это как касание руки Господа. Опускаюсь на темную церковную скамью и оглядываюсь в поисках молитвенника. Его нет. И тут бьют тамбурины. Серьезные тамбурины размерами с большой басовый барабан, украшенные лентами, как майское дерево на сельском празднике, и отделанные шипами, как ошейник бойцовой собаки. Ко мне по центральному проходу приближается какой-то человек и начинает бить в тамбурин прямо у меня над ухом.
- Восхвалим Господа! - кричит он, безуспешно пытаясь справиться с инструментом. - Странник среди нас!
Все, кто там есть, кроме меня, начинают распевать строки из Библии и вопить, не попадая в такт музыке. Величественные трубы запертого органа за ненадобностью покрываются пылью, а у нас зато аккордеон и две гитары. Мне захотелось уйти, но у дверей возвышается здоровенный фермер, чей вид сулит неприятности всякому, кто уйдет до сбора денег.
- Иисус победит тебя! - орет проповедник. (Бог - борец?)
- Иисус тебя одолеет! (Бог - насильник?)
- Иисус идет от силы к большей силе! (Бог - культурист?)
- Объединитесь вокруг Иисуса, и воздается вам сторицей.
Я не отрицаю многогранность Господа, но мне кажется, если Он существует, то не в виде банковского счета.
У меня был один приятель, Бруно. После сорока лет служения мамоне, он обрел Иисуса под шкафом. Если быть точным, то этот гардероб четыре часа подавлял его волю и выжимал из его легких остатки воздуха. Бруно делал в доме уборку, и шкаф свалился на него. В таком двустворчатом гардеробе викторианской поры могло бы разместиться целое семейство бедняков. В итоге его спасла пожарная бригада, но Бруно навсегда уверовал в то, что его вывела из-под шкафа длань Господня. Он притащил меня в церковь и долго описывал, как Иисус вышел из чулана, чтобы спасти его. "Из чулана и прямо в твое сердце!" - исступленно подхватил пастор.
Мне больше никогда не довелось встретиться с Бруно; он подарил мне мотоцикл, в знак отречения от собственности, и пожелал, чтобы этот мотоцикл привел меня к Богу. К сожалению, транспорт закипел и взорвался на окраине Брайтона.
Кто-то вдруг вырывает меня из совершенно безобидной задумчивости, хватает за руки и начинает ими хлопать, как цимбалами. До меня доходит, что от меня ждут участия во всеобщем веселье, и мне следует вместе со всеми хлопать в такт музыке. Тут же вспоминается еще одна любимая бабушкина поговорка: "С волками жить - по волчьи выть". Я натягиваю на физиономию пластмассовую ухмылку, как подавальщик "Макдональдса", и стараюсь делать вид, что мне очень весело. Не скажу, чтобы мне было грустно или скучно - скорее попросту никак. Мне понятно, почему они считают, что Иисус заполняет душевный вакуум, как будто душа термос. Мне, пожалуй, не доводилось никогда ощущать такую пустоту, как сейчас. Бог очень милостив, но ведь и вкус у него должен быть.
Подозрения мои оправдались - фермер, видимо, занимавшийся борьбой сумо, действительно собирал подаяния, и как только он радостно получил от меня гнутые двадцать пенсов, я бегу. Бегу в поля, где козы и овцы щиплют травку так, как они паслись десятки веков. Бегу к озеру, где над водою кормятся стрекозы. Бегу, пока церковь не превращается в тугой узелок на фоне неба. Если нужно молиться, то лучше молиться здесь, стоя на жесткой земле, прижимаясь спиной к сухой каменной кладке. Я молюсь о Луизе ежедневно с декабря. Я не знаю в точности, ни кому обращены мои молитвы, ни почему я молюсь. Но я очень хочу, чтобы кто-то о ней позаботился. Чтобы кто-то приходил к ней и утешал ее. Был для нее прохладным ветерком и спокойным потоком. Мне хочется, чтобы она была под защитой: если б у меня была уверенность, что это пойдет ей на пользу, я с радостью наварю целые котлы головастиков. Что же до молитвы, то она помогала мне сосредоточиться. Помогала думать о Луизе как об особом человеке, не только как о моей возлюбленной - моей отраде и боли. Помогала забыть о себе, а это - само по себе благодать.
- Это была ошибка, - сказал внутренний голос. Не слабый писк, а мягкий и уверенный голос, который слышался все чаще и все отчетливей. Иногда он слышался так громко, что мне казалось, он уже не внутри меня, а где-то рядом, и меня покидала уверенность в собственном психическом здоровье. Кто обычно слышит голоса? Жанна д'Арк - конечно, но ведь есть всякие святые и чудики, которым хочется изменить мир тамбуринами.
Эльджин не отвечал ни на мои бесконечные звонки, как вовремя, так и не вовремя, ни на одно из трех моих писем. Наверное, уехал в Швейцарию, но что если Луиза уже умирает? Сообщит ли он мне об этом? Позволит ли свидеться с нею перед смертью? Я трясу головой: что за чушь! Это нелепица, Луиза не умирает, она в безопасности в Швейцарии. Одетая в длинную зеленую юбку, стоит у стремительно низвергающегося потока. Водопад течет сквозь ее волосы и грудь, ее юбка прозрачна. Я присматриваюсь: тело тоже прозрачно. Мне видно, как по сосудам течет кровь, как работает ее сердце, как длинные бивни костей поддерживают ее ноги. Кровь чистая и красная, как свежая летняя роза. Как душистый бутон. Нет никакой засухи. Нет никакой боли. Если с Луизой все в порядке, тогда все в порядке и со мной.
