Родди Дойл - Падди Кларк в школе и дома
Тут заговорил Синдбад. Я аж подскочил.
— Давайте купим лысую собаку.
Папаня хохотал, как над чудесной шуткой, взъерошил нам обоим волосы — Синдбад сиял, как медный таз — и от этого стало ясно: не видать нам собаки, как своих ушей.
Мозговой горошек впитывал в себя подливу. Я то и дело съедал по горошинке. Эх, любил я мозговой горошек. Мне нравилась его плотная кожура и мягкое, водянистое, нежное нутро.
Его покупали в особом пакете с большой белой таблеткой внутри. Инструкция гласила «Замочить в воде на ночь». В субботу вечером я запустил горошины в миску с водой и хотел сунуть таблетку в рот; но маманя её отняла.
— Не надо, солнышко.
— А зачем таблетка? — стало мне любопытно.
— Чтобы они оставались свежие и мягкие.
Воскресный горох.
— Где был Моисей, когда погасли огни? — загадал загадку папаня.
— Под кроватью, спички искал, — ответил я.
— Молодец, — похвалил он. Загадки про Моисея я не понимал, но всё равно смеялся.
Мы с Синдбадом постучались в их спальню. Вернее, стучался один я.
— Что, что такое?
— Уже утро?
— Утро, но не просыпальное.
Это означало, чтобы мы ложились спать обратно.
Летом вообще трудно отличить ночь ото дня. Ложишься — светло, встаёшь — светло.
Территория наша всё уменьшалась. Поля и просторные пустыри съёживались в лоскутки лужаек между домами и островки недостроенных перекрёстков. Там моментально образовались свалки всяческого мусора, деревяшек, кирпичей, затвердевших комков цемента, молочных бутылок. Исследовать занятно, а побегать особо не побегаешь.
Что-то хрустнуло под ногой, шевельнулось, и я понял: «сейчас будет больно» ещё до того, как стало больно. Было время выбрать, куда упасть, так что я приземлился на чистую полянку и перекатился на спину. Крик боли вышел очень натуральный, потому что боль оказалась настоящая, всё сильней и сильней. В траве валялся стык от строительных лесов, и я на него наступил. Болело всё резче, и собственные стоны даже удивили меня. Ступня стала мокрая, ботинок наполнился кровью, похожей на красную, густую, тёплую воду. Вытекая, кровь остывала, пропитывала носок.
Все сгрудились вокруг меня. Лайам нашёл стык, поднёс его мне к самому носу. Тяжёлый даже на вид — Лайам держал его с усилием — большой, впечатляющий. Кровь лилась потоками.
— Это что ещё такое? — обалдел Синдбад.
— От лесов.
— Тупой идиотище.
Надо было стаскивать ботинок. Я тянул за каблук и постанывал. Все наблюдали. Я медленно, медленно тянул, и уже мелькнула мысль: не попросить ли Кевина, чтобы помог снять ботинок, чтобы было как в фильме? Нет, Кевин так дёрнет, что свету не взвижу. Вроде уже не так хлюпало, просто тёплая кровь под пальцами, и побаливает. Ох, как побаливает. Да, охромел я. Поднимаю ногу. Вроде крови нет. Носок сполз до самой пятки. С надеждой я стащил его рывком. Все смотрели, не шевелясь. Я снова застонал и сдёрнул носок. Все хором ухнули и засопели.
Блеск! Я сорвал ноготь с большого пальца. Выглядело и болело кошмарно. Я аккуратно поддел ноготь. Все глазели, как в цирке. Я мучительно втянул в себя воздух:
— А-а-а!..
Попробовал поставить ноготь на место, но заныло так, что ну его, этот ноготь. Носок обратно не налезал. Сразу захотелось домой.
Лайам шагал с ботинком в руках, я брёл, опираясь на Кевина. Синдбад мчался впереди.
— Засунет маманя твою ногу в деттол, — говорил Эйдан.
— Ой, заткнись ты, — отмахивался я.
Ферм не осталось. С футбольным полем пришлось попрощаться: сперва провели трубы, потом выстроили целых восемь домов. Пустырь за магазинами пока был наш, мы играли туда всё чащё. За дома Корпорации мы уже были не ходоки. Там обитало иное племя, покрепче нашего, хоть никто из нас в этом и не признавался. Мы неотвратимо лишались своих земель, вели за них безнадёжную битву, играя теперь не за ковбоев, а за индейцев.
— Дже-ро-ни-мо!
Построили вигвам на пустыре за магазинами. Лайама с Эйданом папаня перепутал, сказал, что это иглу. Он ходил в магазин и навестил нас на пустыре из любопытства.
— Это, парни, у вас иглу, — сказал он.
— Нет, вигвам, — не согласился я.
— Нет, типи, — подал голос Кевин.
Лайам с Эйданом молчали, хотели, чтобы папаня скорее ушёл.
— А, ну да, типи, — поправился мистер О'Коннелл и достал из сумки для писем коричневый бумажный пакет. Я догадывался, что там.
— Печеньица хотите?
Мы встали в очередь, пропустив Лайама с Эйданом вперед — это же их папаня.
— Видали саквояж? — таинственно спросил Кевин, когда мистер О'Коннелл ушёл.
— Это не саквояж, — обиделся Эйдан.
— Нет, саквояж, — сказал Кевин, но никто его не поддержал.
За домами Корпорации тоже были пустыри, правда, идти туда было далековато, к тому же не хотелось бегать мимо этих самых домов.
Перед самыми летними каникулами мы проходили в школе ориентирование по компасу.
— Сейчас я указываю — КУДА?
— На восток.
— Не хором, один кто-то — ТЫ.
— На восток, сэр.
— Просто для уверенности, что ты не повторил тупо за мистером Брэдшоу, сориентировавшемуся в сторонах света раньше тебя — ТЕПЕРЬ КУДА?
— На запад, сэр.
На западе дома Корпорации. На востоке побережье. На юге Рахени. А на севере интересно.
— Последняя граница, — как говорил папаня.
Настроили ещё новых домов. Так пока никто не жил, потому что их, ещё недостроенные, затопили подземные воды. За домами расстилалось холмистое поле, где раньше сажали огороды, а потом забросили, и оно сплошь заросло. Здорово там было строить хижины. За холмами был микрорайон «Приморский».
«Приморский» ещё не весь достроили, однако не стройплощадки нас интересовали, а совершенно дикие очертания будущего посёлка. Улицы кривые, гаражи непонятно где, какими-то кучками вдалеке от жилых домов. Вниз по тропинке, во двор — и перед тобой целая гаражная крепость. Бессмысленное место. Мы ходили туда, чтобы потеряться.
— Это лабиринт.
— Лабиринт!
— Лабиринт, лабиринт, лабиринт!
По «Приморскому» мы катались на велосипедах. Велики — наши боевые кони — стали вдруг необходимы. Мы мчались среди гаражей и на той же скорости возвращались обратно. Я приладил к рулю верёвку и привязывал велосипед к телеграфному столбу, как лошадь к коновязи, чтобы не бросить его на обочине — ещё поцарапается. В спицах переднего колеса запуталась верёвка; я так и кувыркнулся через руль. И рухнул, не успев сообразить, что происходит. Шарах! — и велосипед сверху, а я снизу. К счастью, я был один и даже не расшибся. Мы въезжали в гаражи:
— Ву-ву-ву-ву-ву-ву-ву!
И гаражи принимали наш детский шум, а отдавали другой — грозный и взрослый. Вырывались с другой стороны, выезжали на улицу и обратно, в новую атаку.
Стащили дома материю, соорудили себе повязки на головы. Моя была в шотландскую клетку, с чаячьим пером. Скинули свитера, рубашки, майки. Джеймс О'Киф снял брюки и в одних подштанниках проехал вдоль Залива. Так вспотел, что задницей прилип к седлу и ёрзал со скрипом. Мы закинули его брюки, рубашку и майку на крышу гаража, а свитер разложили на берегу.
Как удобно оказалось лазать на крыши гаражей! С велосипедных седел мы залезали наверх и брали штурмом укреплённый форт.
— Ву-ву-ву-ву-ву-ву-ву!
Когда мы развлекались так первый раз, из окна спальни выглянула какая-то женщина, сделала нам страшное лицо и замахала руками — спускайтесь, мол, спускайтесь. Мы тут же оседлали наших железных коней и умчались подальше, как ошпаренные. Полицию вызовет. А вдруг у неё муж полицейский? А вдруг она ведьма? Я спрыгнул с крыши прямо в седло и оттолкнулся от стены. Чуть не грохнулся, но удержался. Объезжал гаражи, пока все наши не спаслись от ведьмы.
Велосипед мне подарили два Рождества назад. Я проснулся, то есть подумал, что проснулся. Дверь спальни медленно закрывалась, а к моей кровати притулился бочком велосипед. Я смутился и струсил. Хлопнула дверь, но шагов за ней было не слыхать. Я не вставал. Проходили месяцы, а я и не связывался с велосипедом. Нам они и незачем были: куда веселее бегать на своих двоих по полям, пустырям и улицам. Мой велосипед мне не нравился, и невдогад было, кто же додумался его подарить. Что есть он, что нет его… Золотой «Рэли». Как раз мне по росту, и это тоже было противно. Хотелось взрослый, как у Кевина, с прямым рулём и удобными, по руке тормозами. У меня тормоза отставали от руля снизу. Чтобы остановить велосипед, нужно прижать тормоз к ручке руля, а этого как раз у меня не получалось, рук не хватало. Одобрил я только наклейку Манчестер Юнайтед, которую нашёл у себя в чулке наутро, когда снова проснулся. Нашёл и прилепил под седло.
Велосипеды по-прежнему были незачем. Мы ходили и бегали. Удирали. Самое лучшее в любом хулиганстве — это удирать. Дразнили сторожей, кидались в окна камнями, играли в постукалочку — и удирали. Барритаун был весь наш. Навечно. Целое государство.
