Мария Корелли - Вендетта, или История одного отверженного
Глава 11
Третья неделя сентября подходила к концу, когда я возвратился в Неаполь. Погода становилась все холоднее, и счастливые новости о постепенном ослаблении холеры начали обнадеживать исстрадавшееся и перепуганное население. Торговля возобновилась, удовольствия находили своих потребителей, и общество снова закружилось в своем легкомысленном вальсе, как будто никогда и не останавливалось. Я прибыл в город рано утром и располагал временем для некоторых приготовлений к осуществлению моего плана мести. Я снял самый шикарный номер в лучшем отеле, чтобы впечатлить всю общественность своим богатством и важностью. Я невзначай заметил хозяину отеля, что желал бы купить экипаж с лошадьми, что мне нужен был первоклассный камердинер и несколько других пустяков подобного сорта и добавил, что полагаюсь на его добрый совет и рекомендации касательно того, где я мог бы приобрести все это самого лучшего качества.
Не нужно говорить, что он превратился в моего раба – не было еще на свете монарха, которому так хорошо служили бы, как мне – даже официанты толкались в стремлении угодить мне, а сообщения о моем сказочном богатстве, великодушии и щедрости стали передаваться из уст в уса, что и явилось тем результатом, которого я желал достигнуть.
И вот наступил вечер моего первого дня в Неаполе, и я, предполагаемый граф Чезаре Олива, везде принимаемый и желанный дворянин, сделал первый шаг к возмездию. Стоял один из прекраснейших вечеров даже для этих прелестных мест: мягкий бриз задувал с моря, небо было жемчужным и прозрачным, как опал, но все еще ярким и покрытым нежными высокими облаками темно-красного и бледно-сиреневого цвета – маленькими кудрявыми пятнами, которые походили на цветочный душ, льющийся с какой-то далекой невидимой цветочной планеты. Воду залива слабо раскачивал ветерок, заворачивая ее в нежные маленькие темно-синие волны с белыми хлопьями пены на гребешках.
После ужина я вышел на улицу и направился к известному и популярному кафе, которое было моим любимым прибежищем во времена, когда меня звали Фабио Романи. Гуидо Феррари прослыл постоянным посетителем этого места, и я предчувствовал, что найду его там. Великолепные розово-белые залы были полны людьми и, отдавая долг приятной прохладе воздуха, сотни столиков были выставлены далеко на улицу, за которыми сидели компании людей, наслаждаясь мороженым, вином и кофе и поздравляя друг друга с новостями о постепенном уменьшении мора, который разорял город.
Я тайком и быстро огляделся вокруг. Да! Я не ошибся – мой бывший друг находился здесь – мой враг и предатель, который непринужденно сидел, удобно откинувшись назад на стуле, и с ногами, закинутыми на соседнее сиденье. Он курил и просматривал время от времени колонки парижской «Фигаро»2. Вся его одежда была черная – лицемерная ливрея, чей мрачный оттенок восхитительно подходил к его комплекции и красивым чертам лица. На мизинце его красивой руки, которая время от времени поднималась, чтобы поправить сигару, искрился алмаз, который отбрасывал бесчисленные блики, ловя вечерний свет. Алмаз имел исключительный размер и глубину цвета, и даже на расстоянии я признал в нем свою собственность.
«Итак! Сидел ли передо мной синьор – любитель подарков, или же верный хранитель священной памяти о потерянном друге?» – задался я вопросом, поглядев на него с темным презрением. Затем, внутренне собравшись, я медленно направился к нему и, заметив пустой столик рядом с ним, я пододвинул стул и сел. Он безразлично поглядел на меня поверх своей газеты, но ничего особенно привлекательного в виде беловолосого человека в затемненных очках он не нашел, так что вскоре снова вернулся к чтению «Фигаро». Я постучал по столу концом своей трости и подозвал официанта, у которого заказал кофе. Затем я зажег сигару и, подражая расслабленной позе Феррари, закурил. Тогда что-то в моем поведении, казалось, зацепило его, поскольку он отложил свою статью и снова посмотрел на меня, на сей раз с большим интересом и чем-то вроде беспокойства. «Вот оно начинается, друг мой!» – подумал я, однако отвернулся в другую сторону и притворился увлеченным видом за окном. Мне принесли кофе, я заплатил и оставил официанту необыкновенно большие чаевые, после которых он счел необходимым натереть мой столик с дополнительным рвением и принести мне все газеты, иллюстрированные и нет, которые только здесь имелись и подобострастно свалить их в кучу справа от меня. Я обратился к этому любезному служащему в резкой и неторопливой манере моего тщательно наигранного голоса:
«Кстати говоря, я полагаю, что вы неплохо знаете Неаполь?»
«О да, синьор!»
«Тогда не подскажете ли вы мне дорогу к дому некого графа Фабио Романи – богатого дворянина этого города?»
Ха! На этот раз – прямо в яблочко! Хотя я, казалось, и не смотрел в его сторону, но заметил, что Феррари вздрогнул, как от укуса пчелы, и весь исполнился внимания на своем стуле. Официант между тем, отвечая на мой вопрос, поднял руки, глаза и плечи – все вместе с пожатием плеч выражало смиренную печаль.
«Ах, Господь всемогущий! Он умер!»
«Умер! – воскликнул я в притворном страшном удивлении. – Таким молодым? Невозможно!»
«Эх, что поделаешь, синьор! Это была холера, не было никаких шансов. Холера не делает различий между молодыми и старыми и не щадит ни бедных, ни богатых!»
На минуту я опустил лицо в ладони, изображая переполнявшую меня печаль от этой новости. Затем, глядя вверх, я с сожалением сказал:
«Увы! Я опоздал! Я был другом его отца. Я был в отъезде в течение многих лет и так хотел встретиться с молодым Романи, которого видел в последний раз еще ребенком. Остались ли у него родственники? Он был женат?»
Официант, чье выражение лица приняло подходящее скорбное выражение, бывшее под стать моим чувствам, как он думал, немедленно просиял, отвечая нетерпеливо:
«О да, синьор! Графиня Романи живет на вилле, хотя, я думаю, что она никого не принимает, с тех пор как ее муж умер. Она молода и прекрасна, как ангел. У него также остался маленький ребенок».
Поспешное движение со стороны Феррари заставило меня повернуть глаза или скорее свои очки в его направлении. Он наклонился вперед и, приподняв шляпу с прежним учтивым изяществом, которое я знал так хорошо, сказал вежливо:
«Простите, синьор, что вас прерываю! Я хорошо знал покойного молодого графа Романи, возможно, даже лучше, чем кто-либо другой в Неаполе. И я буду счастлив сообщить вам любые сведения о нем, которые вы, возможно, ищите».
О, старая глубокая музыка его голоса – как сильно она ударила и пронзила мое сердце, словно мотив знакомой песни, столь любимой во времена нашей юности. На мгновение я не мог говорить – гнев и горе заполнили мое горло. К счастью, это чувство длилось лишь мгновение. Медленно я поднял свою шляпу в ответ на его приветствие и сказал натянуто:
«Я ваш покорный слуга, синьор! Вы меня действительно очень обяжете, если вы поможете мне связаться с родственниками этого несчастного молодого графа. Граф Романи-старший относился ко мне, как брат – у мужчин иногда возникает такая дружба. Позвольте мне представиться», – и я протянул ему свою визитную карточку с небольшим формальным поклоном. Он взял ее и, как только прочел имя на ней, одарил меня быстрым взглядом, в котором сквозило уважение, смешанное с приятным удивлением.
«Граф Чезаре Олива! – воскликнул он. – Я нахожу большую удачу в том, что мы встретились! Новость о вашем прибытии уже дошла до нас с посланником модной разведки, так что мы осведомлены, – здесь он непринужденно рассмеялся, – о том исключительном приеме, который вам оказали в Неаполе. Я только сожалею, что такие грустные новости должны были омрачить случай вашего возвращения сюда после столь долгого отсутствия. Позвольте выразить надежду, что, по крайней мере, это станет единственным облаком на лике нашего южного солнца!»
И он протянул руку с той готовой откровенностью и дружелюбием, которые всегда столь характеры итальянцам и в особенности ему. Холодная дрожь пробежала у меня по спине. Боже! Мог ли я принять его руку? Я вынужден, если собираюсь играть свою роль до конца; откажись я сейчас, и он счел бы это странным и даже грубым – не стоит проигрывать игру из-за одного неверного движения. С вымученной улыбкой я нерешительно протянул руку навстречу, не сняв перчатки, и тем не менее когда он сердечно пожал ее, мою ладонь обожгло, как огнем. Я чуть было не вскрикнул от той душевной пытки, что испытал в тот момент. Но это чувство быстро исчезло – испытание позади, и я понял, что впредь должен буду обмениваться с ним рукопожатием так же часто и равнодушно, как с любым другим человеком. Лишь в первый раз это действие столь сильно повлияло на меня. Феррари моих эмоций не заметил, он находился в прекрасном расположении духа и, повернувшись к официанту, который наблюдал за нашим знакомством, он воскликнул:
