Франк Геллер - Тысяча вторая ночь
Он обернулся. Марабу сидел тут же и с широко раскрытым ртом глядел на соляную собаку. Постепенно движения губ его сложились в молитву из Корана. Очевидно, он считал собаку воплощением злого духа. Но Филиппу было не до того. Он вынул из кармана документ и перечел его в последний раз:
«Когда мы достигли места, где зарыта собака, мы увидели скалы и перекинутый через них мост, и мы возликовали, потому что надеялись через мост спастись от врагов. И мы погнали верблюдов к скалам, и все пошло хорошо. Но когда мы приблизились к скале, обозначенной числом «тлети», случилось несчастье, по вине которого клад и ныне там пребывает. Случилось несчастье — и…»
Филипп прервал чтение и оглянулся. Они спустились почти к самому краю приветливой кристаллической скатерти, так заманчиво искрившейся на солнце в ожидании, что кто-нибудь, соблазнившись, ступит на нее и провалится. Позади оставался твердый массив Соляного озера с лепешкообразной поверхностью, а далеко-далеко впереди, за мнимой зыбью искрящихся волн кристаллической скатерти, лежала пустыня, со всех сторон обступившая Соляное озеро. Ряд островков выдавался над мнимым морем. Каменистые песчаные островки разорванным архипелагом подымались над омутом кристаллической скатерти. Доходил ли архипелаг до твердой земли, до пустыни? Без подзорной трубы сказать было невозможно. Во всяком случае, это было маловероятно; ведь чрез островки, если бы они тянулись так далеко, была бы переброшена дорога. Северный путешественник, двести лет тому назад заглянувший в эти места с награбленным кладом и похищенным ковриком, думал, что архипелаг выводит на твердую землю, и товарищ его был того же мнения. В архипелаге им померещился как бы понтонный мост — «скалы, служащие быками моста».
И они погнали верблюдов к воображаемому мосту. Тогда произошло несчастье, по вине которого клад и поныне пребывает, если верить документу, на одном из островов архипелага.
«Сгустилась тьма — и…» — скоро ли сегодня стемнеет? Довольно скоро. Нужно спешить. Минута дорога.
— Послушай, ты, старый хрыч пустыни! Видишь там скалы или островки, называй их как хочешь? Это наша цель; точнее — островок, обозначаемый на твоем прекрасном родном языке числом «тлети». Не скажешь ли ты мне, что значит «тлети»?
Марабу рассматривал местность с выражением глубокого отвращения. Он медлил с ответом.
— Пошевеливайся, старый мыслитель! Что такое «тлети»?
Марабу прервал свое молчание.
— Так вот откуда, — сказал он, — ты хочешь вырыть клад?
— Верно. Не желаешь ли…
— Но для чего ты меня тащил в такую даль к проклятому месту?
— Это я тебе скажу. Во-первых, я хотел тебя вывести на чистую воду. Я подозреваю, что ты сторонкой замешан в исчезновении моих друзей. Во-вторых, мне нужен был помощник, чтобы унести клад, и, в-третьих, нужна была помощь, чтобы его найти. Что означает остров, отмеченный числом «тлети»?
— На этом острове лежит твой клад?
— Да.
— «Тлети», — сказал марабу после минутного колебания, — означает четыре… Только неверный пес может не знать такой вещи.
— Остров, обозначенный числом четыре! Гм… Странно выражено по-арабски понятие четырех! Но меня это не касается!.. Вперед!
Филипп погнал верблюда вниз к кайме кристаллической скатерти и к ближайшему островку. Все шло гладко. От твердого соляного наста до острова было рукой подать, и кристаллическая скатерть лишь слегка поддавалась; очевидно, под хрустящими кристаллами лежал твердый соляной пласт. Так же благополучно добрались они до второго соляного островка, а от него — к третьему. Третий остров был больше-предыдущих и весь усеян кусками соли, кристаллами и каменьями. Верблюд, до сих пор шедший кротко и покорно, вдруг наотрез отказался идти дальше. Филипп слез, взял его за поводья и, придерживая верблюда, попытался пройти пешком по соляному насту. Но корабль пустыни решительно отказывался вступить на островок.
Филипп уже почти изнемог от бесплодных усилий, как вдруг какой-то шорох позади заставил его вздрогнуть. Он обернулся — и произошло событие столь молниеносное, что Филипп едва успел его осознать.
Марабу шел за ним до третьего острова. Там он слез с верблюда. Он стоял возле кучки камней и кусков соли на самом высоком месте острова. Он как будто разрыл эту груду и раскидал каменья и куски соли. Теперь он поднялся, держа в руке кошель. Он развязал его, и сноп ослепительных лучей вспыхнул под его пальцами. Кошель был полон драгоценностей. Но ярче самих сокровищ загорелись глаза марабу. Филипп успел еще усомниться, означает ли «тлети» в самом деле четыре или святой человек сыграл с ним скверную шутку, но марабу поднял с земли камень жилистой коричнево-пергаментной рукой. Еще мгновение — и камень со свистом полетел Филиппу в голову, причем уверенность и сила его полета свидетельствовали о том, что марабу принадлежал к народу, для которого побивание камнями неверных жен и пророков всегда было излюбленным занятием. Еще мгновение — и мир в глазах Филиппа Коллена опустел и померк и сознание его уже находилось в пути от солнечного африканского Аида к шатрам неизвестной ночи.
IX
Тысяча вторая ночь
1
Именем кроткого милосердого бога!
Ужасней тысячи других бессонных дней скрылся в воротах вечности еще один день на тяжелых свинцовых ногах. Я внимал беспощадному ходу часов; ждал наступления ночи; я знал, что это будет ночь ночей, последняя, решающая ночь. Я знал, что, прежде чем тьму этой ночи рассечет узкая, как лезвие клинка, полоска зари, душа моя уже пойдет босиком по другому страшному лезвию, по дороге в рай, к гуриям — но прочь от земли, прочь от Туниса и от красавиц!
Йя xacpaо
Но дайте мне выпростать меч и оседлать скакуна красноречия!
2
Наступила ночь, и нас ввели на женскую половину.
На диване сидел Башир с трубкой кальяна в зубах и с веером в руке. На другой диван, против Башира, слуги швырнули француза и англичанина. Оба были связаны, а перед англичанином поставили по-европейски накрытый стол, с ножом, вилкой, уксусом, прованским маслом и салфеткой. Француз и англичанин казались равнодушными; но француз по всякому поводу остроумничал, а англичанин молчал и глядел на Башира жестким каменным взглядом. Амина надела на себя все свои ценности. Тяжелые серьги, как капли росы на атласе розы, дрожали в ее ушах. Золотое ожерелье многократно обвивало ее шею, и на всех пальцах были кольца. Тоненькие золотые цепочки соединяли их с опаловым запястьем. Руки ее уже не были смуглыми, как тогда, когда я привел ее к Баширу. В тысячедневном плену они получили молочно-матовый, перламутровый оттенок. Хотя ни в коем случае ее нельзя было сравнить с прекрасными цивилизованными женщинами, каких я знал в Тунисе, я все же не мог отказать ей в известном очаровании. Но Башир не глядел ни на руки ее, ни на ушные мочки, ни на драгоценности, надетые в последний раз. Он пожирал глазами француза и англичанина. Наконец он не выдержал:
— Когда проголодаешься, — сказал он англичанину, — только кивни, и тебе сейчас же подадут! Переведи ему, король поэтов и сводников!
Я перевел дрожащим голосом. Один из вооруженных слуг с готовностью обнажил саблю и описал ею круг над ухом англичанина. Башир пожелтел от досады, но овладел собой. Ночь только начиналась. Он хотел насладиться ею в полной мере.
— А тебя, — сказал он французу, — прошу не гневаться за то, что до сих пор не предложены тебе напитки для утоления жажды. Но обещаю тебе, что еще до рассвета напьешься вдосталь в моем колодце.
— Я уже познакомился с твоим колодцем, — сказал француз, — и знаю, что вода в нем достаточно грязная, как раз хороша, чтоб выпить за твое здоровье.
Лицо Башира стало пепельно-серым, но он овладел собой, смолчав и на этот раз. Потрясенный, я отдался моим мыслям. Есть ли надежда на спасение? Да, у нас оставалась одна-единственная надежда на неизвестного друга француза и англичанина, так называемого профессора, о котором они говорили прошлую ночь; надежда на то, что этот незнакомец найдет нас в неизвестном ему доме и потом, одинокий и безоружный, освободит от дикого зверя, окруженного кольцом хорошо вооруженных слуг. Нет, эту бессмысленную надежду нужно было бросить! Часы ползли. Я видел в окно, как плавно текли по небу звезды. В стихотворении, достойном Абуль Алаэль Маарри, я однажды сказал: «Звезды — песчинки в песочных часах Аллаха. Когда одна из них раз в тысячу тысяч лет гаснет, Аллах отсчитывает мгновение! Йя хасра! Мне казалось, что от встречи до встречи с глазами Башира протекала тысяча лет. Мне казалось, что тысячи тысяч лет прошли и песочные часы Аллаха вытекли, когда снова раздался голос Башира, сказавшего Амине:
— Ты надела на себя все свои драгоценности. Так и должна поступать обреченная смерти.
