Лео Перуц - Иуда Тайной вечери
- Ладно, - сказал Манчино, - ухожу. Я вас предупредил, и, клянусь душой, сделал я это не от любви к вам. И коли вам порежут лицо, наискосок, от уха до уха, я горевать не стану.
Он повернулся и зашагал прочь.
- Пусть приходит! - крикнул Боччетта ему вдогонку. - Пусть только сунется! Скажите ему, что от своих денег он даже медного гроша не увидит, да-да, так и передайте, а потом сообщите мне, что он там орал в сердцах.
Боччетта хохотнул, точно хрипло взлаял, и исчез из оконца.
Иоахим Бехайм - он притаился за кустами у садовой стены и глаз не сводил с входной двери, как неотвратимого удара судьбы страшась появления Никколы, - Иоахим Бехайм слышал слова Боччетты и тотчас смекнул, что речь шла не о ком-нибудь, а именно о нем, что это он не увидит от своих денег даже медного гроша. Жгучая, жаркая злоба вскипела в нем и завладела всеми его помыслами, на лбу вспухли жилы, руки тряслись.
Хорошо, что я все слышал, сказал он себе. Господи, ну и мошенник! Свет не видал таких мерзавцев! От моих денег - и ни единого медного гроша! Делать нечего, надо обломать ему бока, даже если придется не один час и не один день караулить его тут под дверью, - я досадовать не стану, и время это зря не пропадет. Я до него доберусь, чего бы это ни стоило, и так его отделаю, так накостыляю, что по гроб жизни меня не забудет. А из дому-то он вообще выходит? Рискует ли появляться на улице, среди людей? Может, он на много педель провизией запасся? Может, мне суждено видеть его только за этой оконной решеткой? О, будь ты проклят, трус, и на земле, и на том свете! Хотел бы я послушать, как ты вопишь в аду не своим голосом, вымаливая каплю воды. Ну а здесь, на этом свете, - неужто он так и будет жить припеваючи, любоваться моими дукатами, пересыпать их в ладонях, слушая нежный звон? Вот если б он сейчас, в этот миг, вышел за дверь и этак ненароком угодил мне в лапы, о-о, как упоительна уже одна мысль об этом! Выходи, мошенник! Чума на твою голову! Чума? Не-ет, чума для него слишком мягкая кара, он заслуживает смерти пострашнее!
Бехайм глубоко вздохнул и вытер потный лоб.
Что ж я так взбесился-то, совсем поглупел! - выругал он себя. Ведь этот паршивый шакал только того и ждет! Я ведь своими ушами слыхал, как он мечтал об этом и смеялся по-шакальи! Что толку от проклятий, они делу не помогут. Можно и на сотню дукатов ругать, и проклинать, и призывать чуму на его голову - но разве я этак верну себе хоть один пфенниг? И если он попадет мне в лапы и я об него все кулаки обломаю - денег-то я все равно не увижу. Мало того, еще и беду на себя навлеку из-за этого убогого мерзавца, коли перестараюсь и он от моей взбучки не встанет. Господи помилуй, зачем же я тут стою? Разве я пришел слушать его наглые безбожные речи? Нет! Я пришел посмотреть, из его ли дома, через эту ли дверь... Никкола... О Боже благой и праведный, помоги мне, неужто Ты хочешь, чтобы Никкола...
Он замолчал, не призывая более праведного Господа ради Никколы. Ему пришла в голову некая мысль, и тотчас увлекла его, и все изменила. Перед ним открылся путь, как будто бы позволяющий добраться до этих семнадцати дукатов, восстановить справедливость.
Должно получиться, сказал он себе. И, пожалуй, без особого труда, а тогда Боччетта останется в дураках и может оплакивать эти семнадцать золотых. Думаю, это вполне осуществимо. Ну а с любовью пора кончать. Хватит дурить себе голову мыслями о ней, надо выбросить ее из памяти. Только сумею ли я? Увы, эта любовь опутала меня словно сетью, стыдно сказать, но я и теперь души не чаю в ней, дочери Боччетты. А если она не его дочь? Я ведь еще не знаю, выйдет она из этого дома или нет. И если дожидаюсь ее тут напрасно, тогда все по-другому. И мои семнадцать дукатов, где их тогда взять? А вот ежели она, Никкола, выйдет из этой двери, то все получится, пусть даже мне придется обратить свое сердце в камень. Но достанет ли у меня сил? Ведь я все еще люблю ее! И не была ли моя любовь с самого начала больше и жарче тех чувств, что выказывала она? И не обрела ли она надо мной куда больше власти, чем я над нею? Как такое могло случиться? Где была моя гордость? И где мое достоинство?
Он вдруг как бы со стороны увидел и осознал, что новый план будет осуществлен и увенчается успехом, только если окажется правдой все то, что нынешней ночью, в бесцельных блужданиях по миланским улицам, преследовало его как кошмар, наполняя душу мучительной болью, - если она дочь Боччетты. О-о, лучше б я ошибся! - опять, в последний раз, мелькнуло у него в мозгу. Нет! Она должна быть дочерью Боччетты! - запротестовал внутренний голос, ибо для успеха плана требовалось именно то, что прежде внушало ему отчаяние и ужас. Она должна быть дочерью Боччетты, это решено. Она его дочь, я знаю! - вдалбливал он своему сердцу.
Не сводя глаз с двери, прижав ладони к вискам, Бехайм ждал. Он не ведал, что им руководило - страх или надежда. Ругал себя на чем свет стоит, высмеивал свою любовь, боролся с нею, воевал сам с собой и страшно злился, чувствуя, что она все еще не угасла.
А потом дверь открылась, и он увидел Никколу, и знал, что это она, еще прежде, чем увидел ее. Своей гордой летящей походкой она скользнула по саду, и свернула на дорогу, и пошла куда-то, как во сне.
Иоахим Бехайм шагал за нею следом, а любовь в нем умирала, коварно сраженная его волей, преданная гордыней; она мешала его плану и была не вправе жить.
Он шел за Никколой, не теряя ее из виду, и на ходу разрабатывал план, который решил осуществить не откладывая, в этот же день. За воротами Порта-Верчелли девушка секунду помедлила и направилась в сторону церкви Сант-Эусторджо. Ему вспомнилось, что она всякий день заходит в эту церковь и, преклонив колена перед резным распятием в нише бокового нефа, торопливым шепотом поверяет Спасителю свои упования. И бывало, когда случалось запоздать на свидание, она ссылалась на то, что навещала Господа Иисуса Христа в Сант-Эусторджо и беседовала с Ним дольше обычного.
Ступай, ступай к Нему! - сказал Бехайм, когда она исчезла в полумраке церковного нефа. Бог тебя не услышит. Он на моей стороне, Он указал мне этот путь, когда я воззвал к Нему, с Его помощью я добьюсь своего права.
И он поспешил к себе в мансарду, дожидаться Никколы.
Войдя в комнату, она увидела, что он укладывает дорожный мешок и настолько увлечен этим занятием, что словно бы и не заметил ее прихода. Верхнее платье, исподнее, пояса, башмаки, рубахи и пестрые платки частью были сложены аккуратными стопками, частью же в полном беспорядке разбросаны на столе, на стульях, на постели.
Она испугалась, потому что никак не могла сообразить, добрый это знак или дурной, начало или конец, прощание навсегда или долгая совместная жизнь.
- Ты уезжаешь? - с трудом вымолвила она. - Хочешь оставить Милан?
- Ты дала согласие, - отозвался он, не поднимая глаз, - последовать за мной куда угодно. Наш путь лежит в Лекко и дальше, за Адду. А оттуда, при хороших лошадях, не более часа езды до венецианских земель.
- До венецианских земель! - ахнула Никкола, ведь она никогда не бывала дальше окрестных деревень, и эта поездка казалась ей огромным дерзким приключением. Она прильнула к нему. - Ты сомневался, что я поеду с тобой? Но разве я не отдала в твои руки все - и мою жизнь, и мою душу? Ты только день и час отъезда скажи, чтоб я была готова. Когда это будет - уже сегодня? А в Венеции... правда ли, что там среди дня собственного голоса не услышишь - с таким грохотом толкут под сводами перец? И скажи мне, найдется ли в твоем дорожном мешке местечко для вещей, которые я хочу взять с собой? Ведь надобно тебе знать, любимый, я не вовсе нищая. У меня есть шесть оловянных тарелок, две большие и четыре маленькие, потом еще салатница и два подсвечника, эти три вещи из серебра и с гербом Лукардези. Вдобавок есть у меня медный кувшин для воды, тяжелый, правда, и не очень-то удобный, так что, наверно, не стоит брать его в Венецию.
- Мне от этих вещей проку не много, - сказал Бехайм и поднял голову, глядя на девушку с видом озабоченным и хмурым. - Ты вот спрашиваешь о дне и часе, а назвать их я не могу. Дела призывают меня в Венецию, но, как на грех, возникли осложнения, все пошло не так, как я рассчитывал, - словом, у меня неприятности.
И как человек, не знающий, что ему делать, он развел руками.
Никкола, точно громом пораженная, с тревогой смотрела на него.
- Если у тебя неприятности, любимый, поделись со мной, - попросила она. - Я, конечно, не знаю, сумею ли помочь. Но я уверена, ради тебя я сделаю все на свете.
Он издал короткий смешок.
- Милая ты моя! Чем ты мне поможешь?! Ну да ладно, раз тебе так хочется знать про мои неприятности, скрывать не стану: дела мои обстоят не лучшим образом. Денег нехватка, причем значительной суммы, а она до крайности необходима, видит Бог, деньги мне нужны как никогда, а я понятия не имею, где их взять! Можешь представить себе, что путешествие вроде этого...
- Любимый, поверь, я тебя в расход не введу, - воскликнула Никкола испуганно. - Кусочек хлеба, яйцо или немножко фруктов - я и сыта...
