Иерухам Кохен - Всегда в строю (Записки израильского офицера)
Чтобы подбодрить наших бойцов, Игал Аллон сделал единственное, что было в его силах. Он попросил командира батальона Дана Ланера сообщить им о провозглашении государства.
Мы ощущали острую нехватку боеприпасов и оружия, необходимых для прикрытия нашего отступления. Игал составил телеграмму генеральному штабу. В телеграмме, состоявшей из 300 слов, он описал всю тяжесть положения и настаивал на немедленной доставке оружия и боеприпасов. Офицер связи, увидев такую длинную телеграмму, сказал, что из-за загруженности службы и необходимости кодирования она попадет в генеральный штаб не раньше, чем к утру 17 мая. Тогда Игал решил послать в Тель-Авив меня и вместо длинной телеграммы набросал короткую записку Игаэлю Ядину и Иосефу Рохелу (Авидару). Он просил принять меня в тот же день.
В 4 часа дня я выехал из Рош-Пинны в открытой машине Игала и окольными путями добрался до Тель-Авива. Пока я ехал до Тверии, мне казалось, что все кругом тихо и спокойно. В Тверии стояла неподвижная, тягостная тишина. Около фермы Киннерет я увидал вооруженных поселенцев. По выражению их лиц я понял, каково положение. С дороги, ведущей в Явнеэль, около Пории я взглянул на Иорданскую долину и мне стало страшно: в долине, где обычно царило спокойствие и умиротворение, рвались снаряды, повсюду вырывался огонь, стояли столбы дыма. Я остановился как вкопанный. Наконец я пришел в себя и поехал в Афулу через Кфар-Тавор, а оттуда по шоссе Генигар до развилки Джалами и по вади Милек на шоссе Хайфа - Тель-Авив мимо Зихрон-Яакова. Был открыт только этот путь. Я добрался до пересечения дорог Раанана - Кфар-Сава и там меня остановили у контрольного пункта. Стоявшие на посту набросились на меня с криком, но я обрадовался и такому приему, так как от самой Рош-Пинны мне не с кем было словом перемолвиться. Поначалу я даже не понял, из-за чего весь крик. Потом мне объяснили, что введено полное затемнение. Только тогда я узнал, что в то утро египетская авиация бомбила Тель-Авив. Я замазал грязью фары машины, как мне приказали, и продолжил путь в Тель-Авив. Там я немедленно отправился в "красный дом" на улице Яркон и застал там Игаэля Ядина и Иоси Авидара. Они отложили свои дела, чтобы выслушать меня. Авидар обещал рассмотреть дело утром. На следующий день я отправился в генеральный штаб Палмаха, находившийся в гостинице Риц, вблизи от "красного дома". Там я доложил о положении в Галилее и о моей встрече с Ядином и Авидаром. Штаб Палмаха взял на себя заботу об обеспечении нас всем необходимым. Утром того же дня - 16 мая - я отправился из штаба на аэродром Сде-Дов, чтобы лететь на "пайпере", который посылался в Маханаим для подкрепления патруля Галилеи, так как единственный находившийся в распоряжении патруля самолет вышел из строя.
Машину, на которой я ехал, вела шофер штаба. Около стадиона Маккаби, в северной части города, нас остановили. Мы вышли из машины и вдруг я разглядел у выставочных зданий египетский самолет "Спидфайр", из-под крыльев которого летели вниз две бомбы. Я повалил мою водительницу на землю и сам бросился вслед за ней. Раздался мощный взрыв. Я открыл глаза: над нами плыло черное облако. Отовсюду неслись вопли, стоны, звуки поспешных шагов, но я все еще не понимал, что происходит. Когда рассеялось облако дыма, мы увидали, что машина, ехавшая перед нами, была охвачена пламенем.
Сде-Дов подвергся бомбежке, и я не мог отправиться самолетом в Маханаим и решил ехать в Рош-Пинну на машине. В 5 часов вечера я был уже в штабе операции "Ифтах".
Против всех моих ожиданий там царило полное спокойствие, однако опасность нападения не миновала: ливанцев поощрял их успех и они готовились к новому наступлению. Сирия направляла подкрепление на свою базу к востоку от моста Бнот-Яаков - к исходной точке наступления. Игал решил и на этот раз не ждать, пока враг нападет на нас. Нельзя было рассчитывать на то, что с нашими скудными силами удастся удержаться на оборонительной позиции вдоль всей линии фронта. Было решено сконцентрировать силы и использовать прием неожиданного нападения на врага.
В ночь с 15 на 16 подразделение Палмаха перешло ливанскую границу и подошло к мосту Литани. Бойцы вынудили пост на мосту капитулировать и взорвали мост, игравший жизненно важную роль для ливанской армии. Ее колонна, прибывшая накануне в Набатию, чтобы вести наступление через Метуллу, застряла у разрушенного моста. Из-за разрушения моста возникли также трудности в снабжении сил противника, дислоцированных в районе Малкии. Ливанское население было в панике. Стойкость армии была подорвана.
В ту же ночь рота 3-го батальона атаковала полицейский пост в Неби-Юша. Ее западный фланг прикрывало подразделение 1-го батальона, дислоцированное в Кадеш-Нафтали. Роте удалось занять все опорные пункты вокруг полицейского поста и подавить огонь, открытый засевшим там противником. Наши силы попытались прорваться на полицейский пост, но обнаружилось, что он окружен густой колючей проволокой. У наших саперов не было достаточного количества взрывчатки, чтобы завершить дело. Было решено отложить это на следующий день и пока не снимать блокаду. Наутро ливанский самолет бомбил наши силы, блокировавшие полицейский пост. Наш "пайпер" не остался в долгу. С наступлением темноты наши бойцы вновь предприняли атаку на полицейский пост и заняли его. На другой день во дворе поста мы обнаружили тела наших солдат, погибших при первой атаке, 20 апреля 1948 года. Игал распорядился похоронить их на месте гибели, и Неби-Юша был переименован в Мецудат Коах (форт силы) в память о 28 бойцах, погибших в бою за этот пост.
Пока штаб операции "Ифтах" разрабатывал план взятия Малкии, к нам обратились с просьбой срочно перебросить силы в Иорданскую долину. Сирийская армия захватила Цемах и стояла у входа в Дганию. Наше положение тоже было тяжелым, и мы не знали, как решить проблему персонала и вооружения. Тем не менее штаб дал приказ части из 3-го батальона немедленно выйти на помощь на линию фронта в Иорданскую долину. На захват базы врага к востоку от моста Бнот-Яаков была брошена всего лишь одна рота 3-го батальона.
В период, предшествовавший операции "Матате", нам стало известно, что небольшое племя бедуинов Араб ал-хеаб, возглавляемое шейхом Абу-Юсуфом из деревни Туба на сирийской границе, выразило желание открыто присоединиться к нашим силам. Нам это показалось странным, так как наше положение в то время было крайне тяжелым. Это известие заинтересовало Игала и он решил лично выяснить, чем руководствовался шейх. Игал придавал такому шагу политическое значение в не меньшей степени важное, чем военное.
Наступил подходящий момент, и мы с автоматами, на двух "джипах" отправились в деревню Туба. Игал, которому тогда еще не исполнилось и 30 лет, а выглядел он моложе своего возраста, опасался, что шейх не поверит, что он действительно командир. Поэтому он решил представить себя как заместителя командира, которого сам командир послал познакомиться с шейхом и его людьми и определить условия соглашения. Мы с Мано Фридманом подготовили визит, чтобы придать ему достойную форму и предотвратить возможные сирийские сюрпризы.
В назначенное время мы подъехали к лагерю. В середине шатра выстроились бедуины, одетые во французскую военную форму с перетянутыми через грудь лентами с патронами. В руках они держали револьверы различного типа. Старый шейх произнес традиционные арабские приветствия. Игал прошел вдоль своеобразного строя, и лишь после этого мы вошли в шатер шейха и приступили к беседе. Поговорили о том о сем, о тяжелых временах, об урожае, о погоде. Затем Игал объяснил шейху, что до нашего командира дошла весть о готовности шейха присоединиться к нашим силам и Игала послали договориться обо всем. "О! - ответил шейх, - не пытайся обмануть меня, старика. Я знал твоего деда, отца матери, покойного раби Шварца, старожила Рош-Пинны. Я знаю твоего отца вот уже почти 75 лет. Это ты еврейский командир и, так как я доверяю тебе, я готов связать судьбу своего племени с вашей судьбой".
Слова шейха показались правдивыми Игалу, и он без обиняков спросил Абу-Юсуфа, что заставило его пойти на столь необычный шаг. Ответ шейха прозвучал откровенно и искренне: "В Торе написано, что эта земля предназначена для евреев, и нечего оспаривать Святое писание. Я и мои люди мы хотим жить в мире как верные граждане еврейского государства". Шейх добавил, что он не хочет войн и предпочитает избегать кровопролитий и страданий. По личному опыту он знает, что евреи и арабы могут жить в мире. Он резко отозвался о руководстве высшего Арабского совета, которое обмануло арабское население, начав войну, когда преимущество было на стороне евреев. По мнению Игала именно последний довод Шейха был решающим. Мы знали также, что шейх жаждал кровной мести за предательство арабского руководства и вера в победу евреев толкнула его на подобное решение.
Хотя мы верили в искренность шейха и хотели воспользоваться услугами его людей, поручив им патрулирование местности, сбор информации о противнике и преследование сирийских сил, но мы должны были убедиться в его надежности. Выйдя вместе с шейхом из шатра, мы попросили его сообщить данные о сирийской армии, дислоцированной к востоку от Иордана, за мостом Бнот-Яаков. Шейх дал полный и детальный ответ относительно сконцентрированных там сил. Я сравнил информацию шейха с имевшимися у нас сведениями. Все совпадало. Этого было достаточно, чтобы Игал решил ввести людей шейха в состав наших сил. Чтобы обеспечить тесную связь между племенем и командованием, Игал тут же назначил Ицхака Хенкина - сына члена Ха-шомера Иехезкеля Хенкина - командиром бедуинского подразделения, которое было названо Пал-Хеаб (Палмах-Хеаб). Этому же подразделению были переданы саперы и автоматчики Палмаха. Расставаясь с шейхом, мы ударили по рукам, что символизировало союз между евреями и арабами, первый военный союз такого рода в Государстве Израиль.
