Андре Ремакль - Время жить
Подавая угощенье, жена Алонсо подходит к нему вплотную. Луи пугает эта масса плоти.
Ну и воображение у Алонсо! Поистине не меньших размеров, чем эта женщина. Неплохо было бы разобраться, что она собой представляет на самом деле! И Луи невольно улыбается при мысли, до чего смехотворны иные выражения -- "женщина легкого поведения", например. Как вывернуться из этой нелепой ситуации, он понятия не имеет.
А она садится напротив за стол, накрытый нейлоновой скатертью.
-- Вы не пьете? -- осведомляется он.
-- Нет. Алонсо делает это и за меня. Впрочем, за ваше здоровье, мосье... Мосье как?
-- Луи.
-- Мосье Луи. Так вы пришли меня повидать. Очень мило с вашей стороны.
Луи молчит, чувствуя себя все более неловко. Безрассудная мысль, заставившая его приехать сюда, мысль -- а вдруг? -- растаяла, как снег на солнце.
-- Вы разочарованы?
-- Нет.
-- Значит, вам нравятся толстухи?
-- Мне пора домой.
Луи залпом выпивает пастис.
-- Не поперхнитесь. Как вы сказали?.. Ах да, "мне пора домой". Ваша жена начнет беспокоиться -- ведь вы женаты?
-- Женат, -- мямлит Луи.
-- Обычно они помоложе.
-- Кто?
-- Те, кого привлекает жена Алонсо.
Он увязает все глубже. Ему хотелось бы очутиться далеко-далеко от домика в Витроле, столь же спокойного, как и эта женщина, которая явно издевается над ним.
-- Чаще всего сюда приезжают новички.
-- Новички?
-- Ну, да, новички и в строительном деле, и во всех остальных делах тоже.
-- Это в каких?
-- В тех самых, мосье Луи, в тех самых, что и вас привели сюда.
И опять стены стискивают Луи, точно западня: только на этот раз он полез в нее добровольно.
-- Наслушаются они, как Алонсо жалуется на мои измены и ненасытность, выпьют как следует -- и сюда. Но ведь то молодые ребята, а вы вроде бы человек серьезный.
-- Я человек серьезный.
-- Ладно. Тех я еще понимаю, а вот вас...
-- Я пришел...
-- Случайно, да? Я жена Алонсо.
-- Знаю.
-- В таком случае, пошутили -- и хватит.
Подобно большинству старинных городов, Марсель не создан для такого оживленного уличного движения. Развинченность южан лишь увеличивает сутолоку.
Мари нравится эта кутерьма: треск моторов, скрип тормозов, храп мотоциклов, громкие возгласы и крикливые разговоры. Ей удалось припарковать машину недалеко от выезда на автостраду, за зеленой зоной, и она добирается до старого порта на троллейбусе.
Центр Марселя -- это Канебьер и несколько примыкающих к нему улиц. Остальное -- беспорядочное нагромождение домов либо вдоль бесконечно растянутых новых улиц, либо на холмах, что напирают на город с тыла и подковой охватывают гавань.
Когда Мари ходит по улицам Марселя, она всегда испытывает чувство раскованности и, что еще более странно, душевного покоя. В городе, перегруженном пешеходами и машинами, то и дело образуются чудовищные пробки, машины налезают одна на другую, сливаясь в пестрое месиво из автобусов, пикапов, троллейбусов, автомобилей различных марок; и все же Марсель не так угнетает и давит ее, как Мартиг. Да и большие дома, витрины универсальных магазинов поражают своим великолепием.
Мартиг -- жертва людского каприза; кому-то внезапно пришло в голову, что лучшего места не найти, -- и вот у некогда спокойной глади залива возник порт для танкеров, а вокруг сомкнулось гигантское металлическое кольцо нефтеочистительных заводов. В тесных коридорах улиц, где машины едут, как в туннеле, а на узких тротуарах едва могут разминуться двое прохожих, эхо многократно отдается от стен, а понизу стелются прибитые ветром затхлые запахи нефти, -- все это одурманивает и губит бывший рыбачий поселок.
Мари вспоминает цифру, недавно вычитанную в газете: через Мартиг проезжает свыше пятнадцати тысяч машин ежедневно. По подсчетам журналиста, в среднем выходит более десяти машин в минуту. Так что не будет преувеличением заключить, что в часы пик через Мартиг проезжает около тридцати легковых машин и грузовиков в минуту. Вот отсюда непрерывная сдвоенная цепочка автотранспорта между Феррьером и Жонкьером. Мартиг никак не обретет равновесия -- на каналах дремлют рыбачьи лодки, а едва подходит танкер -- и разводят чудо-мост, самый дерзкий по замыслу мост во всей Европе. Мартиг все еще колеблется между своим безмятежным прошлым, которое, однако, разочаровывает, когда глядишь на это кладбище старых домов, и бурным настоящим современного города, разросшегося как семейство поганок.
Мари без труда нашла в магазине пластинок на Канебьере "Море" Клода Дебюсси. Она не решилась прослушать пластинку целиком -- ограничилась только первыми тактами, от чего желание услышать эту музыку только возросло.
Она спешит подняться по Канебьеру и скорее попасть к Жизели, которую надеется застать дома; по понедельникам магазин, где она работает, закрыт. Жизель живет на довольно спокойной улице в близком к центру районе с забавным названием Равнина, хотя на самом деле он расположен на плоскогорье у подножия холма.
-- Значит, вы тоже, как мальчишка, поверили россказням Алонсо?
-- Не знаю. Я не хотел вас оскорбить.
-- Меня уже давным-давно ничто не оскорбляет. Но признайтесь, что вы поставили себя в смешное положение...
-- Извините.
-- И теперь не знаете, как из него выйти. Неужели я вас так пугаю?
-- Нет, мадам.
-- Ладно, успокойтесь. Женщина, о которой рассказывает Алонсо, это не я. Дайте я вам все объясню, чтобы вы еще раз не дали маху. Я мадам Алонсо Гонзалес, законная жена рабочего-каменщика Алонсо Гонзалеса, который в данное время работает на стройке в Роньяке...
Луи уже не старается понимать. Не иначе как ему снится сон. Все это путаный сон: начиная с возвращения домой в тот вечер и кончая смехотворным визитом в этот домик в Витроле. Все сон: Мари, статуя, Мари Беррская, жена Алонсо.
-- Та жена, о которой рассказывает Алонсо, существует только в его воображении. А поскольку вы ищете именно ее, вам не светит с ней повстречаться. Искать ее надо не здесь. В Мартиге наверняка есть бордель. Только позвольте заметить, что женатому человеку вашего возраста ходить туда постыдно.
-- Если бы вы знали...
-- Что "если бы я знала"? Что мужчины скоты? Ну так я знала это и до того, как вы сюда явились.
-- Нет, мадам, я не виноват...
Луи необходимо излить душу. Но выслушает ли его эта непонятная женщина -- ведь он до сих пор не знает, кто из них двоих говорит правду; она или ее муж? Нет, это невозможно. Он встает, собираясь уйти.
-- Сидите, сидите. Я вам еще не все сказала.
Улыбка с лица мадам Гонзалес исчезла. Оно стало ожесточенным.
-- Вы увидите завтра Алонсо?
-- Да, непременно.
-- И он опять будет трепать языком про свои семейные передряги и шлюху-жену?
-- Надеюсь, что нет.
-- Не прикидывайтесь дурачком. Вы знаете так же хорошо, как и я, что он не упустит случая об этом поразглагольствовать. И что вы намерены делать?
-- Скажу ему все, что думаю.
-- Зачем?
-- Трепло он, вот что.
-- А почем вы знаете, что он врет?
Стены наступают опять. Они сжимают ему виски, душат. Ему вдруг хочется крикнуть. Он выкидывает руки вперед, словно бы защищаясь, высвобождаясь.
-- Не вздумайте на что-то намекать и хихикать, когда Алонсо примется за свое. Обещаете?
-- Да, но...
-- Никаких но... Вы знаете, Алонсо воевал в Испании. Был ранен под Теруэлем.
-- В голову... Он что, псих?
-- Кто знает? Так сказать ничего не стоит. А вы не псих? Вели себя тут как кобель.
-- Как кобель -- я?
Старикашка с бородкой выскакивает из-за куста. Столовая дома в Витроле погружается во мрак. Невозмутимо-насмешливое лицо толстухи расплывается. Остается один рот, разверстый, как на гипсовой маске, и вот он слушает еще одну историю, не понимая, кто с ним говорит -- не эта ли статуя с провалами глаз на мертвом лице?
-- Алонсо скрылся во Францию. Во время войны он ушел в маки -- сражался в Пиренеях, в Провансе. Потом оказался в районе Берр. Во время одной из операций его снова ранили. Надо было его спрятать. Меня попросили укрыть его здесь. Я согласилась. Рана заживала медленно. Он жил в моем доме. Это было больше двадцати лет назад. Я была молодой. Мужчина и женщина, молодые, под одной крышей... Чему быть, того не миновать. Я его полюбила. И он меня тоже, да только не так, как я его. Он признался мне, что в Барселоне у него была девушка, он любил ее с давних пор. Иногда он рассказывал мне о ней. И чиста, мол, она, как ангел, и красавица писаная, и человек редкой смелости -- в общем, восьмое чудо света.
А когда Алонсо выздоровел, он опять пошел воевать. После освобождения вернулся в Витроль. Мы были счастливы, хотя по временам я видела, что мысли его не здесь, а в Испании. Но я утешалась тем, что, как бы там ни было, наяву он со мной. И вот однажды навестили его два испанца -- старинные дружки. Выложили новости, потом стали рассказывать, как там да что у них на родине. Ну, Алонсо вдруг возьми и спроси:
-- А как поживает Консуэла?
