Поль Крайф - Борьба за жизнь
"Или же, - спрашивает биолог Пэрл, - "счастливые", классы стали таковыми только потому, что им больше посчастливилось? То есть, попросту говоря, им повезло?" Пэрл говорит, что это можно предположить с не меньшей степенью вероятности. Он указывает на то, что когда животновод хочет проверить породу лошади, коровы или курицы, то единственным научным мерилом ему будет служить качество жеребят, телят или цыплят, получающихся от пробного скрещивания. Что же касается людей, то увы... "В абсолютных цифрах, - говорит биолог Пэрл, - огромное большинство знаменитейших людей мира произошло от весьма посредственных предков; и, с другой стороны, наиболее выдающиеся люди были исключительно несчастливы в своем потомстве".
И в самом деле, Людвиг ван-Бетховен, - приставка "ван" не заключает в себе ничего аристократического, а говорит лишь о том, что его предки были крестьянами и разводили свеклу, - Бетховен был сыном пьяницы-тенора, которого приспешники современных расистов, может быть, кастрировали бы. Мать Бетховена, неграмотная женщина, принадлежала к той самой породе забитых людей, у которых Тэккер считает себя вправе принимать детей. Или возьмем другой пример. Кто помнил бы о музыкальных опусах сыновей Баха, не будь они детьми знаменитого отца? А где гениальные ученые из потомства Галилея, Ньютона, Фарадея и Пастера?
Короче говоря, всякие теории о расовом и семейном превосходстве, передающемся по наследству, - это чистейший вздор и чепуха.
Так что Тэккер и Бенерон могут спать спокойно. Они не являются угрозой для человечества. Им не нужно извиняться за благополучную приемку детей у жен фрезеровщиков, водителей такси и поденных рабочих. Здоровая человеческая масса является единственной творческой основой для своих талантов, своих гениев, своих вождей.
III
Что же нам делать? Почему массы американских детей не могут хорошо рождаться и почему американские матери не могут пользоваться всеми благами науки, чтобы благополучно рожать детей?
Что особенно печально при нынешнем положении вещей - это то, что американские матери совершенно не знают, куда им идти рожать, где те люди и руки, которые овладели в совершенстве искусством родовспоможения и могут обеспечить им полную безопасность родов. Почему от матери это скрывается? Представьте себе, что вот вы, женщина, стоите перед возможностью умереть и знаете это. Или вот вы, муж, знаете, что ваша жена в продолжение девяти месяцев имеет шесть шансов из тысячи, чтобы умереть. (Это и есть средняя американская цифра смертности от родов.) Но в то же время известно, что современная наука может в шесть раз повысить шансы на жизнь для каждой будущей матери. Цифра смертности среди четырнадцати с лишним тысяч рожениц, обслуженных Чикагским родильным центром, составляет меньше, чем одна на тысячу. Почему же нельзя это великолепное искусство Чикагского родильного центра, Приграничного акушерского пункта, прекрасных родильных домов и опытных врачей сделать достоянием всех врачей и всех больниц? Почему наша врачебная корпорация в полном своем составе не идет специализироваться в этом жизнеспасительном искусстве?
Ответ весьма простой, докторов тут особенно винить не приходится. Наши народные массы, массы американских жен и мужей еще не потребовали, чтобы доктора этому научились. И тут мы снова попадаем в заколдованный круг; многие доктора придерживаются того мнения, что материнские массы не должны принимать участия в борьбе за жизнь или хотя бы знать о существовании этой чудесной науки, чтобы восстать и грозно потребовать ее. Медицина - старая и высокомерная профессия; она еще больше чем наполовину - жречество; и не так-то легко она позволит простым людям проникнуть в ее тайны. С решительностью, которая казалась бы смешной, если бы не была столь печальной, некоторые врачи утверждают, что рождение ребенка должно быть вопросом частных взаимоотношений между женщиной и ее доктором. К счастью, это не мнение большинства. И это не повод, чтобы мешать распространению знаний.
IV
А умирать все-таки приходится матерям... И не редко, не в исключительных случаях, а в таком количестве, которое, если правду сказать, далеко превышает официальную цифру в пятнадцать тысяч, установленную Центральным статистическим бюро. А кроме того, еще сотни тысяч из них превращаются в тяжелых, пожизненных инвалидов. Что касается детей, их погибает при рождении больше восьмидесяти тысяч в год. Что же такое эта бойня, как не вопрос народного здравоохранения? Так смотрит на это и главный врач Службы здравоохранения США доктор Томас Паррэн. Вот какой вопрос поставил Паррэн перед общественницами из Нью-Йоркского центра охраны материнства:
Если бы какое-нибудь эпидемическое заболевание, скажем новая вспышка гриппа, унесло пятнадцать тысяч взрослых и восемьдесят тысяч детей, разве не зашевелились бы органы здравоохранения, не пошли бы они на самые крайние меры для прекращения эпидемии?
Но против бессмысленной, ненужной смерти матерей и детей наши работники здравоохранения - и федеральные, и штатовские, и областные, и муниципальные, - по-видимому, ничего не могут сделать, а если и могут, то не делают.
Так почему же американским женам и их мужьям не объединиться и не призвать к действию нерадивых блюстителей народного здравия, почему не поставить перед ними следующие важные вопросы.
Имеешь ли ты, блюститель народного здравия, сведения относительно жизни и смерти рожениц от всех врачей, пользующихся правом принимать роды? Имеешь ли ты цифровые отчеты по этому вопросу от больниц, в которых мы рожаем наших детей? А если ты располагаешь этими данными, то почему не публикуешь их для нашего сведения?
Ведь, по существу говоря, это мы, народ, даем тебе твой кусок хлеба с маслом, это нам, народу, хочется жить, и именно нам, а не кому-нибудь другому, приходится умирать.
Почему, блюститель, ты не следишь за тем, чтобы о каждой женщине, у которой установлена беременность, обслуживающий доктор посылал тебе сообщение за определенным номером, как это делается теперь при каждом случае кори, скарлатины и дифтерии?
Почему бы этот самый номер не поставить затем на свидетельстве о рождении ребенка и на свидетельстве о смерти матери, если она умрет?
Разве ты не можешь получать такие сведения, независимо от того, где происходят роды - в больнице или на дому? И разве ты не можешь поставить фамилию доктора, принимавшего роды, рядом с этим номером в твоих регистрационных записях?
Вспомни также, что мы, народ, сами не умеем разбираться в том, отчего умерла женщина, и не был ли ребенок убит плохим акушерским обслуживанием. Но разве ты не можешь сделать так, чтобы каждый случай родов, со счастливым или трагическим исходом, поступал на рассмотрение авторитетной экспертной комиссии?
Почему эти эксперты не могли бы проанализировать каждый случай смерти, каждое осложнение при родах с точки зрения его предупредимости или неизбежности? И почему после такого анализа сведения о докторе или больнице, где произошел данный случай, не могли бы сообщаться нам, матерям, и нашим мужьям?
Мы считаем, блюститель народного здравия, что предупреждение эпидемий оспы и дифтерии лежит всецело на твоей ответственности. Так почему же ты не находишь нужным отчитываться перед нами по еще более серьезному вопросу - по вопросу о напрасной массовой смерти рожениц?
Вот какой проект объединения народных масс для борьбы за начало жизни выдвинула Беатрис Тэккер. Кто больше, чем она, вправе делать такое практическое, но опустошительное предложение? Да, именно опустошительное. В этом-то вся загвоздка. Вот что портит этот благородный план сделать самих матерей соучастницами борьбы за начало жизни: если органы здравоохранения захотят честно провести его в жизнь, каковы будут непосредственные результаты? Какие меры придется принять против докторов и больниц, которые высокими цифрами смертности покажут свое неумение безопасно обслуживать рожениц? Не придется ли лишить этих докторов права практики - по меньшей мере, акушерской - до тех пор, пока они не научатся акушерски мыслить, пока не смогут разбираться, где можно им самим принимать роды, а где лучше обратиться к помощи специалиста-акушера? Не придется ли прикрыть больницы во всяком случае, их родильные отделения - до тех пор, пока они не построят отдельные родильные корпуса или хотя бы сделают невозможным занос инфекции в существующие родильные палаты?
Но если наши работники здравоохранения, освободившись от тенет государственной и медицинской политики, попробуют прибегнуть к таким решительным мерам, если они вздумают изъять из обращения неумелых докторов и плохие больницы, то кто же будет обслуживать рожениц и где они будут рожать? Короче говоря, хватит ли докторов, хорошо знакомых с акушерским делом, и больниц, где женщина могла бы рожать без риска?
