Сюсаку Эндо - Женщина, которую я бросил
Зачем, зачем все это было?
Может быть, права сестра Ямагата и во всем этом действительно есть смысл.
Прибыл пассажирский поезд. Постукивая молотком по колесам, вдоль состава прошел железнодорожник.
— Мит-тян! Неужели это ты? — раздался за спиной Мицу удивленный голос. Ее догнала загорелая девушка в белом платье, со спортивной сумкой в руках. — Не узнаешь?
Нет, Мицу не забыла Миура Марико, но продолжала молчать.
— Что с тобой, Мицу?
— Я рада видеть тебя, Миура-сан.
— Наконец-то узнала.
Мицу помнила, как три недели назад она притворилась, будто не видит Марико. Тогда она впервые поняла, какая между ними пропасть.
— Я еду с дядей на пикник на озеро Гако. Случайно увидела тебя из окна машины. Где ты сейчас работаешь? В Токио?
Лицо Марико выражало дружелюбие, она так и сыпала вопросами.
— Нехорошо, Мит-тян. Ты не написала мне ни одного письма. Я уж думала, что ты вышла замуж.
Слабо улыбнувшись, Мицу покачала головой. У нее не хватало сил отвечать.
— А я думала, что вы вышли замуж, — с трудом выдавила она.
— Пока нет, но у меня есть жених…
— Да?
— Мы работаем в одной конторе. Как говорится, производственная любовь.
С вокзальной площади послышался гудок автомобиля.
— Это меня. Ну пока. Будь здорова…
Автомобиль тронулся с места, и Мицу долго смотрела ему вслед. Она не чувствовала ни малейшей зависти к Марико, а лишь печаль оттого, что такие разные судьбы им были уготованы с самого рождения.
На платформе, где уже собралось много народу, Мицу заметила молоденькую девушку с косичками. У ее ног стоял чемодан. Пожилая женщина, вероятно мать девушки, и брат провожали ее.
— Смотри не потеряй билет, — говорила мать.
— Не волнуйся, — ответила девушка.
— Адрес у тебя в кармане, — мать беспокойно заглянула в сверток, который держала девушка. — Не забудь отправить открытку дяде.
— Ладно. Не волнуйся. Все помню, — повторяла девушка, и щеки ее краснели, как яблоки.
Глядя на нее, Мицу вспомнила, как, окончив гимназию, она впервые уезжала в Токио. Провожала ее тетка, которая, как и эта женщина, без устали давала советы, проверяла свертки, боясь, не забыла ли что-нибудь Мицу.
Мицу хорошо представляла, что ожидает эту девушку в Токио. Она будет следить за каждым своим движением, боясь, что в ней узнают деревенщину, работать с утра до вечера шесть дней в неделю, по воскресеньям ходить в кино и ночью глядеть на звездное небо. Она будет вспоминать мать и брата, родную деревню и думать о своем одиночестве.
А что ожидает Мицу?
Мицу вспомнила свою холодную комнатку в Кавадзаки. Голая, тусклая лампа; под окном, в грязном дворе оправляются пьяные, выходящие из бара. Мицу часто ложилась на кровать и, натянув до подбородка одеяло, неподвижно глядела в потолок. На душе было пусто и холодно. Девушку ожидает то же, но ее будут согревать воспоминания о матери и брате. А о ком было вспоминать Мицу, ушедшей из дому, где она всем мешала?
И вдруг Мицу подумала, что ее и теперь ожидает в Токио лишь одиночество. Она вспомнила, как однажды ночью в конце прошлого года она одна, как паршивая кошка, сидела в фасовочном цехе, грея над очагом озябшие руки. Грохотала электричка; дрожали окна, обклеенные газетами.
«Нет, больше я не хочу так жить. Не хочу!»
Если бы рядом с Мицу был человек, который согрел бы ей руки и душу, друг, с которым можно было бы посмеяться и посмотреть фильм с Исикавой!.. Если бы у нее был хоть кто-нибудь, кому она могла бы выложить свои бесхитростные жалобы!
Мицу пробежала взглядом по лицам людей, толпившихся на вокзале. Но никто не обращал внимания на невзрачную девчонку со старым чемоданом в руках. У каждого были свои заботы, свои дела. Все спешили: подходили к кассе, затем почти бежали к платформе.
— Внимание! Прибывает пассажирский поезд на Токио.
Пуская пар, мимо платформы проплыл серый паровоз, тащивший за собой обшарпанные вагоны.
Токио… Но разве что-нибудь хорошее ожидает ее там?..
И чем лепрозорий хуже Токио?.. Везде — в Синдзуку и в Кавадзаки — толпятся люди, как на этом вокзале… мешают друг другу… всем холодно, и никому нет дела до другого…
Поезд остановился, и пассажиры побежали к вагонам, стараясь опередить друг друга, чтобы занять место получше. У дверей вагонов моментально образовалась толпа.
Девушка с косами уже была в вагоне и, высунув голову из окна, разговаривала с братом и матерью. Мать достала из кармана кошелек и отдала дочери деньги.
Ударили в колокол.
«Скорей… Я еще успею».
Опять у нее перед глазами встал лепрозорий: серые, унылые, словно казармы, бараки; шум капель, которые падают по ночам со вздрагивающих деревьев. Сейчас женщины вышивают в мастерской, а Кано Таэко, наверное, сидит одна в своей комнате.
Поезд тронулся. Дым из трубы паровоза пополз по платформе, обволакивая колеса вагонов.
Мицу взяла чемодан, вышла с вокзала и медленно направилась к автобусной станции.
— Ты ли это, Морита-сан? — У входа в лечебный корпус Мицу встретила сестру Ямагата. — Опоздала на поезд?
— Да нет, — сказала Мицу, и на лице ее появилась добродушная улыбка, хорошо знакомая сестре Ямагата.
— А почему ты вернулась? — Ямагата взяла из рук Мицу чемодан и пошла в гостиную. В окнах напротив отражался розовый огонь заката. — Ну в чем дело, что случилось? — тревожно спросила Ямагата.
— Ничего. Просто я решила вернуться.
— Вернуться? Почему?
— Почему? — застенчиво пробормотала Мицу, подыскивая слова. — Я… знаете… мне… мне… А куда мне идти? — она водила пальцем по столу. — В Токио у меня никого нет… мне…
— Но ведь здесь больница для прокаженных. Здесь прокаженные.
— Я не боюсь. Сначала мне было неприятно, но теперь я привыкла.
— Что ты говоришь? Ведь ты здорова, совершенно здорова. Здесь, среди больных и страждущих, тебе нечего делать. Зачем ты вернулась?
— А как же вы здесь живете? — это было сказано так простодушно, что сестра Ямагата удивленно подняла брови.
— Мы? Мы… ведь… сестры милосердия… Мы посвятили этому всю жизнь.
— Я тоже хочу посвятить свою.
— Не шути так, Морита-сан, — Ямагата нахмурилась. — Возьми себя в руки. Такими словами нельзя бросаться под влиянием минуты. Сентиментальные гимназистки обращаются к нам с просьбой устроить их в лепрозорий. А когда они видят больных, слышат их стоны, они бледнеют от страха.
— Но ведь я уже слышала эти стоны, — Мицу умоляюще сложила на груди руки.
Она не понимала упорства Ямагата.
— Если мне нельзя здесь оставаться… я… уеду…
— Я еще ничего не сказала тебе. Допустим, ты останешься, но как твои родители отнесутся к этому?
— Папе будет все равно, я уже давно уехала из дому.
— Не знаю, что делать. Сегодня ночью ты спокойно все обдумай и, если поймешь, что это была лишь прихоть, завтра вернешься в Токио.
Мицу с улыбкой кивнула.
«Зачем сестра Ямагата так все осложняет? — подумала она. — Но если она разрешила мне остаться на эту ночь, то разрешит и на другую, и на третью, и на неделю, и на…»
— А где сейчас Кано-сан?
— Кто?
— Кано-сан. Как она себя чувствует?
— А-а-а, — Ямагата открыла окно и, повернувшись к Мицу, сказала: — После твоего отъезда у нее было очень подавленное настроение. Сейчас она в поле.
— Можно к ней сходить?
— Конечно.
Мицу выбежала из гостиной. Прошла между больничными корпусами.
Из-за серых облаков выглядывало солнце, ярко освещавшее лес и поле. На дальнем его конце работали трое больных, которые отсюда казались не больше горошин. Мицу с волнением разглядывала пейзаж, еще неделю назад вызывавший в ней тяжелое чувство. Она словно домой вернулась.
Седьмая запись Ёсиоки Цутому
В конце сентября следующего года, в один из воскресных дней, мы с Миура Марико поехали во дворец Мэйдзи. Погода была ясная, приятная. Проводился детский спортивный праздник: улицы заполняли школьники, повсюду слышался треск бенгальских огней.
Во дворце было многолюдно. Перед входом в церемониальный зал висела табличка с фамилиями десяти брачующихся пар. Среди них были и наши имена: Ёсиока Цутому и Миура Марико.
Мой старший брат и его жена, приехавшие из деревни на нашу свадьбу, помогли мне надеть смокинг, взятый по этому случаю напрокат. Нагасима, в знак старой дружбы принявший на себя обязанность встречать гостей, заглянув в передний зал, воскликнул:
— Ну и ну! Ты только посмотри, тут будто конвейер работает.
И действительно, словно по конвейеру, по коридору, ведущему в церемониальный зал, медленно плыли невесты с белой фатой на голове и женихи в черных смокингах.
— Что поделаешь! — ответил я, одергивая пиджак. — Жизнь каждого из нас тоже одно из звеньев итого конвейера. Ведь что такое личность? Пыль и прах. Даже когда умрешь, тело твое, как по конвейеру, пройдет через руки медиков.
