Хьелль Аскильдсен - Все хорошо, пока хорошо (сборник)
Гораздо позже она чувствует руку на своем плече, ее гладят по волосам. Все гладят, гладят, и поначалу она трепещет, лишь бы не переставали, так и гладили всегда, но потом, когда ласки не прекращаются, она чувствует, что не может, не имеет права сидеть вот так, ведь это она - причина всех несчастий. Она чуть выжидает, она боится увидеть лицо матери, но потом медленно встает, оборачивается к ней и не верит своим глазам. У матери сухие, ясные глаза, и ни в них, ни на лице нет ни следа того отчаяния, раздавленности, которые Унни ожидала увидеть; тогда Унни пугается: мать ничего не поняла.
- Он ушел, - говорит она.
- Я знаю.
- Ужасно.
- Да.
- Это я виновата.
- Ты? Да что ты... Ты здесь ни при чем.
Голос у матери чужой, вывернутый наизнанку, кажется, она совсем не следит за своей речью, потому что вдруг говорит:
- Видно, так должно было быть, он или я. Теперь или позже... Он же не привык проигрывать, нет... Лишь бы он только и потом не усомнился, что одержал сегодня победу.
Унни хочет ответить, но замечает, что у мамы вышли все силы. Уголки рта дрожат, глаза заволокло. Мама сглатывает и говорит плаксиво:
- Я пойду полежу, ладно?
Некоторое время Унни стоит и вслушивается в рыдания за закрытой дверью. Потом начинает накрывать стол к чаю.
КАРЛ ЛАНГЕ
Он стоял у окна своей квартиры на третьем этаже и глядел на улицу, подъехала полицейская машина и запарковалась на той стороне. Из нее вышли двое. Ясно, за кем они, подумал он, не впервой.
И остался у окна посмотреть, как будут выводить. Тут раздался звонок в дверь. Это были они.
- Карл Ланге? - спросил верзила пониже.
- Да.
- Мы можем зайти?
- Извольте.
Он не предложил им сесть. И сам остался стоять. Он чувствовал себя не в своей тарелке, уж больно они были здоровы.
- Вы не возражаете, если мы зададим вам несколько вопросов?
- О чем?
- Вы делали покупки в универмаге "Ирма" три часа тому назад?
Карл Ланге взглянул на часы:
- И что?
- Не могли бы вы описать, во что вы были одеты?
- В то, что на мне. И серое полупальто сверху. А в чем, собственно, дело?
- Сейчас объясню. У вас есть право не отвечать на вопросы... на данном этапе.
- На каком этапе?
- На данном. Кем вы работаете?
- Я переводчик. Вы меня в чем-то обвиняете?
- Нет. Сколько вам лет?
- Сорок восемь.
- Вы можете сказать, что вы делали вчера?
- Не знаю.
- Не знаете?
- А по какому праву вы меня допрашиваете?
- Законный вопрос. Но мы вынуждены не говорить вам этого прежде, чем вы ответите на наши вопросы.
- Я был дома. Я работал.
- Целый день?
- Я отлучался только за продуктами, в магазин на углу.
- В котором часу это было?
- Около десяти.
- А все остальное время вы работали дома? Как долго?
- Весь день. Пока не лег спать.
- Понятно.
- Так в чем дело?
- Терпение. Что вы скажете на то, что вас вчера примерно в половине одиннадцатого вечера видели в Тойене недалеко от бассейна?
- Это неправда.
Карл Ланге перевел глаза с одного полицейского на другого. Оба смотрели на него пристально и пытливо. Второй, просто великан, так и стоял молча, заложив руки за спину. Скрытность полицейских пугала, как-то я себя не так веду, подумал Карл Ланге и сказал:
- Хорошо, а если б это было правдой? Если б я был там в это время, тогда что?
Они уперлись в него глазами, молча.
- Разве закон запрещает находиться в Тойене в пол-одиннадцатого вечера?
- Нет. Так вы там были?
- Да не был я там!
- Тогда не за чем так нервничать. Раз не были - значит, не были. Кто может подтвердить, что вы находились дома?
- Вы только что сказали, что я - не подозреваемый.
- Сказал. Вы не ответили на вопрос.
- Я не собираюсь больше отвечать ни на какие вопросы.
- Напрасно.
- Вы мне угрожаете?
- Вчера в половине одиннадцатого вечера в районе бассейна в Тойене была изнасилована девочка.
Карл Ланге молчал. Ему много чего хотелось им сказать, но он не мог вымолвить ни слова, пока не улягутся гнев и паника.
Первый продолжал:
- Девочка подробно описала насильника, у него есть особые приметы.
Карл Ланге по-прежнему молчал.
- Это был мужчина, на вид сорока пяти лет, с короткой бородкой и густыми седыми волосами, падавшими на глаза. Он был одет в светлые вельветовые брюки, коричневую водолазку и серое полупальто необычного покроя, девочка видела такое впервые.
Карл Ланге стоял молча. Как с меня писали, думал он.
- Где ваше пальто?
Карл Ланге кивнул в сторону прихожей. Второй, амбал амбалом, разомкнул руки за спиной и ушел за пальто. Он вернулся и произнес первое за все время слово:
- Это?
- Да.
- Мы хотели бы забрать его с собой, - сказал первый. - А также брюки. Вы не возражаете?
- Возражаю.
- Это осложняет ситуацию. В таком случае мы вынуждены препроводить вас в участок.
- Вы сказали, что против меня нет обвинения?
- Нет. Но есть подозрение. Если вы ни в чем не виноваты, то в ваших интересах помочь нам. Мы расследуем преступление. И имеем полное право задержать вас. Выбирайте сами.
До сих пор Карл Ланге смотрел на полицейского. Теперь он опустил глаза, постоял, глядя в пол, и начал медленно расстегивать брюки. Его душил гнев, но такой бессильный, такой вялый, его только на то и достало, чтобы стянуть портки прямо на глазах у полицейских. Карл Ланге остался в зеленых трусах, светлые вельветовые брюки он стиснул в руке. Полицейский молча взял их у него. Потом Карл Ланге заперся в спальне и долго не выходил. Думать он был не в состоянии. Из гостиной доносился негромкий разговор. Он выбрал другую пару брюк, почти неотличимую от конфискованных. Зазвонил телефон. Он вернулся в гостиную и взял трубку.
- Алло.
- Это Роберт. Я не помешал?
- Да... Ты дома?
- Дома.
- Я тебе перезвоню.
Он положил трубку. Потом обернулся к полицейским:
- Что-нибудь еще?
- Пока нет. Вот расписка на пальто и брюки. Мы с вами свяжемся. Вы никуда не собирались уезжать?
- Нет.
- Не принимайте это так близко к сердцу.
- Спасибо за заботу! Кстати, вы не представились.
- Ханс Осмундсен.
- Ханс Осмундсен, - повторил он, подошел к столу и записал имя на обороте конверта, потом повернулся к ним: - Теперь все.
Они ушли. Карл Ланге смотрел в окно, пока машина не отъехала.
Потом пошел в кухню и поглядел в зеркало. Вспомнил, что не перезвонил Роберту, но отогнал эту мысль. Взял голубой тазик для мытья посуды, налил в него теплую воду, отнес в спальню, потом достал бритву и ножницы. И в несколько минут покончил с бородой. Глядя на свое отражение, он подумал: а зачем они спрашивали, был ли я в "Ирме"?
Он ополоснул тазик, убрал его на место в шкаф и снял телефонную трубку.
- Привет, это Карл. У меня была мама. Ты позвонил, как раз когда она уходила.
- Я так и понял, что у тебя кто-то есть. Тут приехал мой коллега из Германии, из ФРГ, нормальный мужик, тебе понравится, по-английски говорит отлично, но при нем жена, которая знает только немецкий, а я тут пас. Может, заскочишь вечером, посидим?
- Вечером? Дай-ка подумать. Я горю со срочным переводом.
- Жалко. Но все-таки постарайся, ладно? Вдруг вырвешься.
- Хорошо, попробую. Но я ничего не обещал.
- Отлично, огромное спасибо!
Он положил трубку, еще постоял, подумал: если они не блефуют с описанием, чего они меня просто не арестовали? Наверняка блефуют. А может, пасут меня на длинном поводке, хотят посмотреть, что я стану делать?
Карл Ланге мерил шагами не слишком большую комнату; он еще раз вспомнил все, что сказал полицейский, он надеялся докопаться до скрытого смысла. Но только убедился в очевидном: его обвиняют в изнасиловании малолетней девочки.
* * *
Двумя часами позже Карл Ланге вышел из квартиры. В подъезде он никого не встретил, а то бы их поразило, как изменился их сосед. Он не только сбрил бороду, но и подстриг волосы; на голове у него была серая бейсболка, которую он не носил уже несколько лет. Одет он был в темные брюки и поношенную кожанку. Все знакомые без труда узнали бы его, но выглядел он иначе. И под описание больше не подходил.
Он отправился на улицу по двум причинам. Во-первых, он хотел знать, следят ли за ним. И в таком случае попробовать оторваться от хвоста. Это была первая причина. Во-вторых, снедавшее его отчаяние гнало Карла Ланге прочь из тесной квартирки. Его приняли за (в "Ирме"? кто?) сексуального насильника, а два полицейских, поглядев на него и побеседовав с ним, ничуть не сочли эти обвинения абсурдными. Они видели его, говорили с ним, и он не сумел убедить их, что он не сексуальный маньяк!
С первым вопросом он разобрался быстро. Никто за ним не следил. Окончательно убедившись в этом, он задним числом сообразил, что слежки и не могло быть: даже полицейским не придет в голову предположить, что он выйдет из дому и тут же снова кинется кого-нибудь насиловать.
Но отчаяние, выгнавшее его из дому, подхлестывало его вперед: улица за улицей, а боль унижения не унималась. Была минута, ему даже захотелось пойти в Полицейское управление к этому Осмундсену и объяснить ему, с кем он имеет дело, но тут его как током ударило: а с кем он имеет дело? Кто я такой?
