Сьюзен Хилл - Однажды весенней порой
- О, Рут, погляди, погляди!
Они подходили к воротам кладбища. Она посмотрела, куда указывал ей Джо.
Неужто она была слепа год назад? Неужто и тогда все было таким же? Церковный двор сиял, словно цветущий сад, почти все могилы были в живом убранстве - голубом, розовом, маслянисто-желтом - на фоне влажного мха и свежей, ярко-зеленой травы, и казалось, что и взаправду все словно бы возродилось, все танцевало в солнечных лучах, все ликовало, освобождаясь от всяких пут. Рут медленно прошла через лужайку к боковому приделу церкви и остановилась, глядя на могилу Бена. Могила засверкала перед ней, словно солнце, выглянувшее из-за туч. Не было нужды - да ее и не потянуло подойти ближе.
Джо коснулся ее руки.
- Ты видишь, - сказал он, и голос его был полон изумления. - Так и должно было быть. Все так. Все правильно.
- А ты разве сомневался?
- Только раз, - сказал он осторожно. - Когда-то.
Только раз. Рут почувствовала, как близки они были друг к другу - Джо и Бен - в своем видении и понимании мира. Джо обладал таким же ясным взглядом на истинное, на то, что скрыто глубоко под поверхностью вещей. Он всегда видел все в гармонии, а к ней самой это приходило лишь в редкий миг озарения. Дар ангелов; они - Бен и Джо - обладали им.
Когда Рут вошла в церковь, ей показалось, что перед ней открылась залитая солнцем просека в лесу - столько было цветов, и листвы, и ароматов: алтарь, и кафедра, и купель, и решетка алтаря - все было обвито гирляндами белых и золотых цветов, подоконники обложены мхом, в котором цвели колокольчики, и солнце било в окна, бросая дрожащие цветные блики на каменные стены, заставляя загораться медь распятия и аналоя. Чувство счастья было единственным, всепоглощающим в ту минуту, когда Рут прошла между рядами скамей с высокими спинками прямо вперед, к алтарю, и поглядела по сторонам, отвечая улыбкой на каждый встреченный взгляд, не тревожась, если в этом взгляде она ловила порой недоумение и настороженность. Она опустилась на ту же самую скамью и на мгновение увидела все, как оно было тогда, - увидела длинный светлый гроб, который, казалось, заполнял собой все пространство церкви, весь мир.
И не те - пришедшие сейчас из деревни, кто был здесь рядом, сидел на скамье или стоял, преклонив колени, - были особенно ощутимы ей, а те, что молились тут когда-то и чей воскресший, освобожденный дух, исполненный добра, и сила чьих молений, казалось, незримо присутствовали всюду, и она чувствовала себя как бы частицей огромной, живой, движущейся, трепещущей ткани, все нити которой были неразрывно связаны, сплетены воедино, проникая друг в друга, поглощая друг друга и в то же время живя каждая сама по себе, полностью, неповторимо. И снова ей слышалась странная музыка, звучавшая как бы внутри нее и вместе с тем доносившаяся откуда-то из дальней дали.
И тут же ей подумалось, что, быть может, она попросту сходит с ума, что горе иной раз переходит в такого рода безумие, которое не порождает ни слез, ни отчаяния, а бездумность, невидимые видения, беззвучные звуки, обманчивые утешения.
Она открыла глаза и снова увидела цветы и солнце на стенах - все было живым, всамделишным и прекрасным; она не вообразила их себе, как не придумала ни радости, которую они ей давали, ни успокоения. И когда вышел клир и все встали и запели пасхальный гимн, она впервые - впервые не со дня смерти Бена, а с первого своего дня здесь - почувствовала себя не чужой этим людям, почувствовала, что и они тоже - часть ее жизни, как и она - часть их жизни, и не должно быть больше места ни ее подозрительности, ни ее враждебности, ни ее страху, ни ее гордости, что в этом таится опасность, ибо это разъедает душу и может в конце концов стать погибельным для нее. Все, все открылось ей в это пасхальное утро и стало понятным и внушило веру в добро. Она опустилась на колени. И промолвила про себя: "Я больше не буду поддаваться злу, не буду плакать из жалости к себе, не буду подвергать сомнению то, что истинно, перестану быть неблагодарной. Я буду жить, как надо. Буду жить, как надо". И ей казалось невозможным, чтобы могло быть иначе. Так была она исполнена сил и уверенности и сознания цели, так далеко позади остались ночи горечи и отчаяния.
Никогда ничего плохого не может случиться с ней теперь.
В этом приподнятом состоянии духа, исполненная решимости, она вышла из церкви и не увидела рядом с собой Джо: ее окружали другие люди, те, кому она улыбалась, идя к службе, и теперь ей захотелось заговорить с ними, чтобы они увидели, какая произошла с ней перемена, поняли, что она не чурается их больше, не хочет отгораживаться от них. Но слова не шли у нее с языка, она была слишком застенчива и ждала, чтобы кто-нибудь сам подошел к ней, заговорил с ней, облегчил ей первый шаг, и она выжидающе переводила взгляд с одного лица на другое.
Но она увидела, что они-то ничуть не изменились и по-прежнему сторонятся ее, пугаясь окружающей ее атмосферы горя и смерти, что они все еще уязвлены тем, как яростно отвергала она их сочувствие, любые их попытки прийти ей на помощь в беде, по-прежнему видят в ней гордячку. Она научила их держаться от нее в стороне - ведь разве не этого она добивалась? Откуда же им знать о том, какая произошла в ней перемена?
Она видела, как они отворачиваются, окинув ее быстрым беспокойным взглядом, видела, как они по двое, по трое уходят из церкви по тропинке, и остро ощущала всю силу их неприятия ее. Ей хотелось крикнуть им что-то вслед, заставить их понять, что сегодня пасха и начало новой жизни, что она хочет стать другой, и где же их милосердие, почему не хотят они признать ее своей, сказать ей хоть несколько слов, позвать с собой, выказать радушие? Как могут они ждать, чтобы она одна, без их помощи, перестроила все по-иному?
Но она понимала, понимала. Что посеешь, то пожнешь. Она почувствовала, что слабеет от внезапного, неукротимого желания, чтобы Бен был рядом, защитил ее от всего враждебного мира; ведь тогда ей ничто и никто никогда не будет нужен, и пусть себе идут своей дорогой.
Она поглядела вокруг. Все было таким же, как прежде. И все изменилось. Мир стал пуст, хотя все так же сияло солнце и пели птицы, стрелой проносясь над расцветшим кладбищем, и жизнь била через край, как мгновение назад, как со вчерашнего утра. Но ничто, казалось, не может уже принести ей утешение, защитить, придать силы. И когда Джо вышел наконец из церкви, он предстал перед ней таким, каким он был: ранимым подростком, со своими нуждами, со своей жизнью, которую ему предстояло прожить и в которой не вечно будет находиться для нее место.
Но что же произошло? И почему, почему? И это после того, как она молилась и обрела такое успокоение, такую уверенность в себе, после того, как слова пасхального гимна еще звучали в ее ушах, придавая ей сознание своей силы, своей власти над жизнью? Она почувствовала себя обманутой, обойденной. Люди оттолкнули ее, не дали ей начать жить по-новому. Ну что ж, она обойдется и без них.
- Джо, послушай... если ты сбегаешь домой и переоденешься, я устрою нам маленький пикник. Сегодня будет жаркий день, и мы можем, если хочешь, перемахнуть через кряж и пройти пешком до самой реки, можем...
Джо смущенно поглядел на нее.
- Рут... Рут, я не могу. Я никак не могу пойти с тобой.
- Не можешь?
- Я бы хотел... Я бы лучше пошел с тобой, только... я должен пойти навестить бабушку Холмс в Дэттон-Рич, мы туда все пойдем, и я пообещал, вчера, когда вернулся вечером домой... пообещал отцу. И теперь должен пойти.
Ну да, конечно, он должен пойти. Она не может вечно распоряжаться Джо, он не ее собственность. Его семья - хотя она и не любит их всех - имеет на него права. Это правильно - он должен навестить свою бабушку.
- Ну понятно... Я как-то не сообразила. Конечно, ты должен пойти.
- А как же ты...
- О Джо, не смотри на меня так, не огорчайся. У меня куча дел. В саду... Там надо кое-что привести в порядок, и надо сходить проведать мисс Клару - уж не заболела ли она, ее не было в церкви.
- Я не хочу, чтобы ты оставалась одна.
- Да я в полном порядке, Джо. И все будет в порядке.
- Просто я не могу не пойти, я обещал.
- Ну конечно, сегодня же пасха. Бабушке захочется повидать вас, всех вас.
- Завтра я приду. Я не оставлю тебя одну еще на целый день.
- Джо...
- Да?
Ей хотелось сказать ему, что он очень хороший и она любит его, что он не должен позволять ей вечно использовать его, посягать на его свободу, на его личную, отдельную от нее жизнь. Но она так ничего и не сказала, только положила руку ему на плечо, когда они пошли прочь от церкви.
Сидя на послеполуденном солнце перед домом, она понимала, что дело в ней самой, а не во всем, что ее окружало, и это порождало в ней ненависть к себе и желание освободиться от себя. Но она оставалась тем, что она есть, как и ее положение, ее вдовство, оставалось неизменным, и ничто никогда не могло измениться. Вчера, собирая цветы и украшая могилу, она слишком быстро поддалась обману, преисполнилась надежд и довольства; ей казалось, что она полностью примирилась с тем, что осталась теперь совсем одна и никогда уже не свидится с Беном на этом свете, и у нее хватит, должно хватить сил перенести это.
