Виктор Вяткин - Человек рождается дважды. Книга 2
— Ну зачем тебе лошадь, — засмеялся Юра. — Если бы не подвернулся я, неужели так бы и стоял?
Самсонов потёр руки и снова стал запрягать лошадь.
— Конь, брат, нужен. На себе возить не научился. А стоять бы, конечно, пришлось — куда денешься. Материальные ценности;—говорил он, посмеиваясь. — Ну, теперь жарь к Татьяне, скажешь: всё в порядке. Скоро мешки привезу, — добавил он, разбирая вожжи, и, повернув подводу, поехал вверх по ключу.
С дороги был виден весь прииск. Небо очистилось, вода начинала спадать. Вся долина была залита. Забой казался озером. Даже посёлок плавал в воде. Краевский с рабочими крепил мостик, загружая Его булыжником. Лёнчик с группой парней бродил по складу и, вылавливая Ящики, укладывал их штабелями на стеллажи. Всюду велись спасательные работы.
У сплоток работали преимущественно женщины. Они загружали сплотки камнями. Здесь Юра снова увидел Женю. Она носила камни и, по-ребячьи растопырив пальцы, шла обратно. Сразу вспомнился Молтан. И это, пожалуй, Единственное, что сохранилось в ней с тех пор.
Он подошёл к ней и тихо сказал:
— Если бы я мог, то, пожалуй…
— Поколотил бы? — засмеялась она.
— Ты слишком хрупкая, сломаешься.
— А для другого? — лукаво сощурилась она и покраснела.
Смутился и Юра. К ним подбежала Татьяна.
— Всё закрепили, унесло только несколько пролётов. Завтра можно снова работать. Я так боялась, так боялась, — говорила она, устало опускаясь на землю. — А Лёнчик не подвёл. Всё цело до последней банки консервов.
На дороге показалась группа рабочих. Они устало брели в посёлок. Значит, на верхнем участке тоже всё хорошо. Солнце уже снова грело. Тайга после дождя сразу зазеленела. За отвалами протяжно загудел экскаватор. Он извещал об окончании чрезвычайного положения на прииске…
Снова установились солнечные дни. Август ласкал мягкими тихими вечерами. Прииск был накануне завершения годового плана по золоту.
Парни ушли в посёлок, а Юра задержался на приборе. Ещё немного, и можно будет бригаду отправлять в Оротукан. Скоро зима, а к ней следует хорошо подготовиться.
Он вымылся ключевой водой и зашагал к прииску. На душе было празднично. Поработали здорово. «Пятилетка» за сезон стала передовым прииском Дальстроя.
Из кустов с шумом вырвался молодой выводок чирков и, сделав круг, опустился в небольшую лужу рядом с тропинкой.
Ну не дурни? Уселись рядом с дорогой и застыли, как чучела. Обмануть думают? А глаза, как пуговки.
— Эх вы, глупышки! Допрыгаетесь и угодите в котелок. — Юра схватил голыш и швырнул в лужу. Оглашая воздух обиженным посвистыванием, утки низко полетели по долине. — Обиделись, а чего? Спасибо должны сказать.
У конторы Юра увидел большую толпу. На крыльце — руководители прииска и Дымнов. Он энергично размахивал руками и что-то говорил.
Митинг, догадался Юра, Что бы могло случиться? Люди слушают молча. Лица гневные, суровые. Голос секретаря парткома звучит резко.
— Раскрыто змеиное гнездо объединённого троцкистско-зиновьевского террористического центра. На карту ставилась не только жизнь руководителей партии и правительства, но всего нашего государства, Его народа.
Кулак Дымнова как будто заколачивал гвозди в самое сердце.
— Страшная ненависть охватила весь советский народ. Вся страна шлёт волны гнева и возмущения в судебный зал. Никому не отдадим ни пяди наших завоеваний. Ещё теснее сплотимся вокруг партии и Её вождя!
— Смерть предателям!
— Расстрел изменникам народа!
— Смерть, смерть, смерть! — гудит толпа, заглушая голос оратора. Это приговор, это голос народа.
Юра протиснулся вперёд.
Один за другим поднимаются на крыльцо инженеры, рабочие, домашние хозяйки. Звучат клятвы верности партии и делу социализма. Юра говорил горячо, пылко.
— Конец беспечности и благодушию. Клянусь всем, что у меня Есть, в верности партии и непримиримости к врагам. Присоединяю свой голос к требованию народа. Требую расстрела предателей! — Он повернулся к секретарю парткома. — Я прошу при возобновлении приёма в партию рассмотреть моё заявление первым..
— Комитет комсомола на подлое предательство отвечает комсомольской стахановской вахтой! Все в-забой! Укрепим золотыми запасами наше советское государство! — кричит Татьяна.
Люди потрясены. Всё кажется чудовищным. После митинга Ещё долго стоят, растерянные и возмущённые. Республика на пороге великих успехов, партия шла от победы к победе, и вот предательство — страшное, коварное. Сколько напряжённого труда и лишений! Люди отдавали всё, а шайка преступников одним махом хотела уничтожить самое святое.
Это предательский удар в спину. Тут уж не до благодушия…
Ненависть охватила и заключённых. Нескольких человек избили. Кого-то вышвырнули из барака.
На следующий день Юру отозвали с прииска.
— Готовься к зиме и займись строительством. Мастерские должны быть приспособлены для капитальных ремонтов. На «Пятилетке» теперь обойдутся и без тебя.
Юра занялся мастерскими.
Строить он любил. Особенно приятны звуки работ, когда стихает шум хлопотливого дня, когда спрячется солнце и вершины сопок растворяются в синеватых сумерках. Остановишься в стороне и слушаешь…
Где-то тихо долбит мерзлоту кирка. Загрохочет тачка, а то взвизгнет подъёмник и донесётся несколько фраз, брошенных рабочими. Здесь нет пустых, бесполезных звуков. Любой звук рождает что-то новое, ощутимое, нужное. На смену дню, цепляясь за верхушки сопок, выплыла полная луна. Осень затягивалась. В конце августа подкрался заморозок, но скоро снова установились тёплые дни.
Ветер чуть шевелил листья. Неровности закраин берега сгладила опавшая хвоя лиственниц, и речка казалась прямой, как дорога. Лес поредел и выглядел несчастным.
Юра зашёл в литейную. Плавильная печь светилась золотистыми Язычками, пробивающимися в стыки кладки. Пахло дымом и приятным перегаром земли.
Готовились к разливке. Формовщики собирали опоки, ставили литники. Заливщики сушили ковши и подбирали лом для следующей завалки.
Шайхула сидел на опоке и маленькой гладилочкой, посматривая на Юру, наносил на кусочке воска знаки.
— Ну как, Шайхула, доволен работой? — спросил Его Колосов.
— Шибко доволен. Если не выгонишь, буду тут работать весь срок.
Шайхула начал свою работу в мастерских жестянщиком. Он увлёкся литейным делом и перешёл в формовочное. Работа Его так захватила, что он почти не уходил в лагерь. Теперь он работал с таким же упорством, как в недавнем прошлом отказывался от работы. Кто знает, где таится призвание человека, где кроются Его дарования, а стал он безусловно талантливым формовщиком. Даже сверхтрудные детали с внутренними полостями и замысловатой конфигурацией не представляли для него сложности.
— Чего это ты мастеришь? — с любопытством спросил Юра и взглянул на Его работу.
— Приходи, начальник, вечерком, смотреть будешь, удивляться будешь, хохотать будешь. Всё будешь, только ругаться не будешь. Понял? — Он лукаво усмехнулся и снова начал подчищать, ковырять гладилкой.
В дверь заглянул Копчёный и поманил Шайхулу. Тот Ещё раз посмотрел на Юру и вышел.
— Вы посматривайте за этой братией. Чего-то они шушукаются, — заметил Юра пожилому мастеру Горину.
Тот подёргал седой ус и не сразу ответил.
— Любит дело парень, да и понимать хорошо начал. Теперь бы вроде и не до баловства. А с этим чёрным букет они делают. Ну и пусть, лишь бы не шкодничали.
Прибежал диспетчер и позвал Колосова к телефону.
Звонил Краснов. Готовился слёт передовиков производства лагеря. Запрашивали характеристики на Тыличенко, Прохорова и других. Значит, скидка сроков, подумал Юра. Парни работали хорошо, пора было хлопотать о досрочном освобождении.
Вечером Юра снова зашёл в литейную. Опоки курились паром, и на них вспыхивали голубые огоньки. Плавильная печь остывала. В открытое завалочное окно струился розовый свет и освещал Шайхулу. Он сидел на верстаке и, высунув Язык, старательно очищал металлической щёткой серебристую алюминиевую отливочку.
— Узнаёшь, начальник? — поднял он половинку коробочки. Юра увидел на крышке портсигара свой профиль, выполненный мастерски.
— Ого-оо. Да ты художник! Когда же ты успел?
— Шайхула всё может. Формовать может, лепить может, воровать тоже может, а ты всё — жулик да жулик. Хорошо, говоришь, сделано? А? — он хитро ухмыльнулся и снова принялся очищать отливку. — Сделано всё по памяти. А пока ты калякал с мастером, маленько поправил.
— Если человек захочет, он многое может.
— Факт. Вот освобожусь, учиться буду. Художником буду, а что?
— Мастером по формовке будешь хорошим. Всё остальное — видимость и пустяки, — вмешался в разговор Горин. — Глаз у тебя острый. Голова хорошая, только досталась дураку. — Мастер вытащил вторую отливку и бросил её на верстак. — Ну не разбойник? — погрозил он пальцем и, спрятав в усах улыбку, с деланной сердитостью завозился с моделями.
