Чарльз Диккенс - Рождественские повести
- Сегодня на ступеньках, родная, - сказал Тоби. - В сухую погоду - на ступеньках. В мокрую - на тумбе. На ступеньках-то оно удобнее, потому как там можно обедать сидя; но в сырость от них ревматизм разыгрывается.
- Ну, милости прошу, - хлопая в ладоши, сказала Мэг. - Все готово. Красота, да и только. Иди, отец, иди.
С тех пор как содержимое корзинки перестало быть тайной, Тоби стоял и смотрел на дочь, да и говорил тоже, с каким-то рассеянным видом, ясно показывающим, что, хоть она и занимала безраздельно его мысли, вытеснив из них даже рубцы, он видел ее не такой, какою она была в это время, но смутно рисовал себе трагическою картину ее будущего. Он уже готов был горестно тряхнуть головой, но вместо этого сам встряхнулся, словно разбуженный ее бодрым окликом, и послушно затрусил к ней. Только он собрался сесть, как зазвонили колокола.
- Аминь! - сказал Тоби, снимая шляпу и глядя вверх, откуда раздавался звон.
- Аминь колоколам, отец? - воскликнула Мэг.
- Это вышло, как молитва перед едой, - сказал Тоби, усаживаясь. - Они, если бы могли, наверняка прочитали бы хорошую молитву. Недаром они со мной так славно разговаривают.
- Это колокола-то! - рассмеялась Мэг, ставя перед ним миску с ножом и вилкой. - Ну и ну!
- Так мне кажется, родная, - сказал Трухти, с великим усердием принимаясь за еду. - А разве это не все едино? Раз я их слышу, так ведь неважно, говорят они или нет. Да что там, милая, - продолжал Тоби, указывая вилкой на колокольню и заметно оживляясь под воздействием обеда, - я сколько раз слышал, как они говорят: "Тоби Вэк, Тоби Вэк, не печалься, Тоби! Тоби Вэк, Тоби Bэк, не печалься, Тоби!" Миллион раз? Нет, больше.
- В жизни такого не слыхивала! - вскричала Мэг.
Неправда, слыхивала, и очень часто, - ведь у Тоби это была излюбленная тема.
- Когда дела идут плохо, - сказал Тоби, - то есть совсем плохо, так что хуже некуда, тогда они говорят: "Тоби Вэк, Тоби Вэк, жди, работа будет! Тоби Вэк, Тоби Вэк, жди, работа будет!" Вот так.
- И в конце концов работа для тебя находится, - сказала Мэг, и в ласковом ее голосе прозвучала грусть.
- Обязательно, - простодушно подтвердил Тоби. - Не было случая, чтобы не нашлась.
Пока происходил этот разговор, Тоби прилежно расправлялся с сочным блюдом, стоявшим перед ним, - он резал и ел, резал и пил, резал и жевал, и кидался от рубцов к горячей картошке и от горячей картошки к рубцам с неслабеюшим, почти набожным рвением. Но вот он окинул взглядом улицу - на тот случай, если бы кому-нибудь вздумалось позвать из окна или двери рассыльного, - и на обратном пути взгляд его упал на Мэг, которая сидела напротив него, скрестив руки и наблюдая за ним со счастливой улыбкой.
- Господи, прости меня! - сказал Тоби, роняя нож и вилку. - Голубка моя! Мэг! Что же ты мне не скажешь, какой я негодяй?
- О чем ты, отец?
- Сижу, - стал покаянно объяснять Тоби, - ем, нажираюсь, уплетаю за обе щеки, а ты, моя бедная, и кусочка не проглотила и глядишь, точно тебе и не хочется, а ведь...
- Да я проглотила, отец, и не один кусочек, - смеясь, перебила его дочь. - Я уже пообедала.
- Вздор, - отрезал Тоби. - Пообедала и еще мне принесла? Два обеда в один день - этого быть не может. Ты бы еще сказала, что наступят сразу два новых года или что я всю жизнь храню золотой и даже не разменял его.
- А все-таки, отец, я пообедала, - сказала Мэг, подходя к нему поближе. - И если ты будешь есть, я тебе расскажу, как пообедала, и где; и откуда взялся обед для тебя; и... и еще кое-что в придачу.
Тоби, казалось, все еще сомневался; но она поглядела на него своими ясными глазами и, положив руку ему на плечо, сделала знак поторопиться, пока мясо не остыло. Тогда он снова взял нож и вилку и принялся за еду. Но ел он теперь гораздо медленнее и покачивал головой, словно был очень собой недоволен.
- А я, отец, - начала Мэг после минутного колебания, - я обедала... с Ричардом. Его сегодня рано отпустили пообедать, и он, когда зашел навестить меня, принес свой обед с собой, ну мы... мы и пообедали вместе.
Тоби отпил пива и причмокнул губами. Потом, видя, что она ждет, сказал: "Вот как?"
- И Ричард говорит, отец... - снова начала Мэг и умолкла.
- Что же он говорит? - спросил Тоби.
- Ричард говорит, отец... - Снова молчание.
- Долгонько Ричард собирается с мыслями, - сказал Тоби.
- Он говорит, отец, - продолжала Мэг, подняв, наконец, голову и вся дрожа, но уже больше не сбиваясь, - что вот и еще один год прошел, и есть ли смысл ждать год за годом, раз так мало вероятия, что мы когда-нибудь станем богаче? Он говорит, отец, что сейчас мы бедны, и тогда будем бедны, но сейчас мы молоды, а не успеем оглянуться - и станем старые. Он говорит, что если мы - в нашем-то положении - будем ждать до тех пор, пока ясно не увидим свою дорогу, то это окажется очень узкая дорога... общая для всех... дорога к могиле, отец.
Чтобы отрицать это, потребовалось бы куда больше смелости, чем ее было у Трухти Вэка. Трухти промолчал.
- А как тяжело, отец, состариться и умереть, и думать перед смертью, что мы могли бы быть друг другу радостью и поддержкой! Как тяжело всю жизнь любить друг друга и порознь горевать, глядя, как другой работает, и меняется год от году, и старится, и седеет. Даже если б я когда-нибудь успокоилась и забыла его (а этого никогда не будет), все равно, отец, как тяжело дожить до того, что любовь, которой сейчас полно мое сердце, уйдет из него, капля за каплей, и не о чем будет даже вспомнить - ни одной счастливой минуты, какие выпадают женщине на долю, чтобы ей в старости утешаться, вспоминая их, и не озлобиться!
Трухти сидел тихо-тихо. Мэг вытерла глаза и заговорила веселее, то есть когда смеясь, когда плача, а когда смеясь и плача одновременно:
- Вот Ричард и говорит, отец, что раз он со вчерашнего дня на некоторое время обеспечен работой, и раз я его люблю уже целых три года - на самом-то деле больше, только он этого не знает, - так не пожениться ли нам в день Нового года; он говорит, что это из всего года самый лучший, самый счастливый день, такой день наверняка должен принести нам удачу. Конечно, времени осталось очень мало, но ведь я не знатная леди, отец, мне о приданом не заботиться, подвенечного платья не шить, верно? Это все Ричард сказал, да так серьезно и убедительно, и притом так ласково и хорошо, что я решила пойду поговорю с тобой, отец. А раз мне сегодня утром заплатили за работу (совершенно неожиданно!), а ты всю неделю недоедал, а мне так хотелось, чтобы этот день, такой счастливый и знаменательный для меня, отец, и для тебя тоже стал бы вроде праздника, я и подумала - приготовлю чего-нибудь повкуснее и принесу тебе, сюрпризом.
- А ему и горя мало, что сюрприз-то остыл! - произнес новый голос.
Чей голос? Да того самого Ричарда: ни отец, ни дочь не заметили, как он подошел, и теперь он стоял перед ними и поглядывал на них, а лицо у него все светилось, как то железо, по которому он каждый день бил своим тяжелым молотом. Красивый он был парень, ладный и крепкий, глаза сверкающие, как докрасна раскаленные брызги, что летят из горна; черные волосы, кольцами вьющиеся у смуглых висков; а улыбка... увидев эту улыбку, всякий понял бы, почему Мэг так расхваливала его красноречие.
- Ему и горя мало, что сюрприз остыл! - сказал Ричард. - Мэг, видно, не угадала, чем его порадовать. Где уж ей!
Трухти немедля протянул Ричарду руку и только хотел обратиться к нему с самым горячим выражением радости, как вдруг дверь у него за спиной распахнулась и высоченный лакей чуть не наступил на рубцы.
- А ну, дайте дорогу! Непременно вам нужно рассесться на нашем крыльце! Хоть бы разок для смеху пошли к соседям! Уберетесь вы с дороги или нет?
Последнего вопроса он, в сущности, мог бы и не задавать, - они уже убрались с дороги.
- Что такое? Что такое? - И джентльмен, ради которого старался лакей, вышел из дому той легко-тяжелой поступью, являющей как бы компромисс между иноходью и шагом, какой и подобает выходить из собственного дома почтенному джентльмену в летах, носящему сапоги со скрипом, часы на цепочке и чистое белье: нисколько не роняя своего достоинства и всем своим видом показывая, что его ждут важные денежные дела. - Что такое? Что такое?
- Ведь просишь вас по-хорошему, на коленях умоляешь, не суйтесь вы на наше крыльцо, - выговаривал лакей Тоби Вэку. - Так чего же вы сюда суетесь? Неужели нельзя не соваться?
- Ну, довольно, - сказал джентльмен. - Эй, рассыльный! - И он поманил к себе Тоби Вэка. - Подойдите сюда. Это что? Ваш обед?
- Да, сэр, - сказал Тоби, успевший между тем поставить миску в уголок у стены.
- Не прячьте его! -воскликнул джентльмен. - Сюда несите, сюда. Так. Значит, это ваш обед?
- Да, сэр, - повторил Тоби, облизываясь и сверля глазами кусок рубца, который он оставил себе на закуску как самый аппетитный: джентльмен подцепил его на вилку и поворачивал теперь из стороны в сторону.
Следом за ним из дому вышли еще два джентльмена. Один был средних лет и хлипкого сложения, с безутешно-унылым лицом, весь какой-то нечищеный и немытый; он все время держал руки в карманах своих кургузых, серых в белую крапинку панталон, - очень больших карманах и порядком обтрепавшихся от этой_ его привычки. Второй джентльмен был крупный, гладкий, цветущий, в синем сюртуке со светлыми пуговицами и белом галстуке. У этого джентльмена лицо было очень красное, как будто чрезмерная доля крови сосредоточилась у него в голове; и, возможно, по этой же причине, от того места, где у него находилось сердце, веяло холодом.
