Аугуст Гайлит - Тоомас Нипернаади
Так говорил этот незнакомец, чудаковатый и смешной, но не похоже, что мошенник. Каждый вечер бросает на стол заработанные на перевозе деньги: вот все, сколько набралось за ночь и день, весело сообщает он, а больше ни цента не было! Старательный — как встал на переправе, так и народу стало больше, телега за телегой идут, порой даже в очереди на берегу ждут. Бог знает, откуда они все едут и куда их несет? Спросишь у Нипернаади, а у того к людям ноль интереса. Виданное ли это дело, да как же можно перевозить через реку людей, не зная, кто они, куда едут и какие у них дела за речкой? А чужак ничего у них не спрашивает, пускай, мол, едут, куда им хочется. Вот они и носятся, словно ветер, во все стороны, никому не отчитываясь.
А может, он тут с умыслом каким? А то чего же ему гонять этот паром задаром? Может, какого вора выслеживает, какого крупного преступника? Как паук, раскинул здесь свои сети и ждет! И как только появится тот, нужный, долгожданный, так словно мышь, сразу хлоп — в ловушку! Так оно, верно, и есть — вот почему он ни днем ни ночью от парома ни на шаг, все на реке, даже поесть не заскочит.
Объясняется замысловато, путано. То говорит, что он осушитель болот, обещает превратить Маарла в цветущий луг. Ему это пара пустяков, всех дел-то — денек-другой постучать у водопада, покопать, и уже на тритий или четвертый день можно будет пасти скот на мочажине. У него, говорит, только нужных буров и патронов нет. И долдонит с утра до вечера, дескать, съезди, Йоона, в город, привези все это. У него, мол, там знакомый торговец, добряк, еще и письмо обещал дать с собой.
Заладил одно и то же, твердит не переставая: Йоона, ступай в город! Ты только представь себе, как мы разрушим каменную стену, как сразу же спадет вода в болоте и река устремится в узкое ложе, словно в желоб, как там, в лесах Яанихансу. И тогда построить здесь мост — плевое дело, и тебе не нужно будет держать этот богомерзкий, глаза б его не видели, перевоз. Сейчас ты, как последний раб, тебя окликнули и ты бежишь, ты как мальчишка на побегушках у каждого проезжего да прохожего, будь то высокородный путешественник или последний дубильщик из вонючей лачуги. А как мы осушим болото — ты свободен, иди куда хочешь, иди и пой, пой себе свои песни, как птица, щебечущая на ветке, как бог знает кто! Тебе откроются дороги, и ты пойдешь в любую сторону, и некому будет тебе приказывать, принуждать и расспрашивать тебя.
Заладил одно и то же: у Анне-Мари будет свой большой хутор с прекрасными лугами — чего тебе лучшего пожелать, Йоона? А потом, усталый путник, ты заглянешь мимоходом к Анне-Мари на огонек, полюбуешься денек, а то и другой ее дородными коровами и румяными сорванцами, полюбуешься всей этой роскошью и бескрайними лугами и скажешь: - Вот что, милая Анне-Мари, ты прости, но ведь и я несколько повинен в твоем счастье и богатстве. И от щедрого сердца подаришь самому младшему карапузу деревянную лошадку, ущипнешь старшую девушку за подбородок, улыбнешься, махнешь рукой, и снова пойдешь своим путем со словами — ну вот, теперь дядя снова пойдет своей дорогой, спасибо и прощайте! Но Анне-Мари бросится за тобой следом и вон за тем большим дубом разок поцелует тебя крепко-крепко. И скажет: - Лет через пять-десять заходи снова, у нас народится еще пара мальчуганов — ох, этот Яйрус, ох, Яйрус, ну как тут быть и что с ним поделать! - Чего же тебе, странник, еще желать?
Ну что это за увертки и отговорки, что ты морду воротишь и артачишься! Почему бы тебе не сходить в город за патронами и бурами?
Вот что он, Нипернаади, говорит.
И что Йоона может ему ответить?!
Да не хочет он уходить отсюда, не хочет ни петь, ни бродить, какой он вообще певец, уж сколько недель рта не раскрыл! И что ему за корысть осушать Маарла и делать Анне-Мари богатой хозяйкой?
Ох, до чего Нипернаади нравятся такие разговоры! Долбит как дятел и одно и то же место, а ответов даже не слышит.
С чего бы ему так печься о прекрасных лугах для Анне-Мари? Не родня, не любовник, знакомы-то всего несколько дней, а вот как ему приспичило, бедному, с этим болотом. Нетерпеливый, как закваска.
Йоона вот не такой. Йооне да, небезразлична Анне-Мари, но он ничего не может сделать для этой женщины, как только петь ей, тихо, мечтательно, так, словно поет не женщине, а самому себе. И пусть словно поет не женщине, а самому себе. И пусть Анне-Мари ничего такого не думает! Когда она с Кюйпом уходит в лес, Йоона забирается на крышу своей избы и поет. Все Маарла полно отголосков, но Анне-Мари ни разу ему не отозвалась. Анне-Мари дурная, спесивая, бессердечная. Нет, Йоона не пожелает ей ни хутора, ни лугов, ни детей, ни всего остального, разве только если б Яйрус совсем пропал, Кюйп заболел бы и помер и Анне-Мари стала бы поприветливей.
Но Нипернаади это дело не оставит — и думать нечего.
Нет, не оставит — придется-таки Йооне топать в город за этими бурами и патронами. Ну что ты будешь делать с таким человеком, долбит как дятел, пока не добьет тебя окончательно, пока не станешь покорно исполнять его приказы.
Эх, лучше бы он так и не приходил сюда! Оставался бы там, откуда явился — зачем такой человек вообще ходит по земле, осушает болота, гоняет паромы и говорит так замысловато. Про Анне-Мари, ее детей, ее хутор и Йоону — бесприютного бродягу.
И Йоона печально вздыхает, грустно ему.
А у Тоомаса Нипернаади забот полон рот: весь день напролет обмеривает болото, исследует водопад, ходит на пароме. Да ко всему вдобавок еще этот артачливый Йоона — никак не идет в город, слушает уговоры Нипернаади, ушами прядает и ни с места. А самому Нипернаади за бурами и патронами идти нельзя! У него тут хлопот выше крыши — уже и не помните когда у него было время пожелать Анне-Мари доброго утра, и Кюйпа видел лишь издали.
Но иногда, будто напрочь забыв о своих важных и грандиозных задачах, он убегает в лес, прячется за деревом и лежит там долго-долго.
Дни по-прежнему горячи, небеса безоблачны. Полуденное солнце ослепительно сияет над лугами, болотами. А в лесу, под кустами и деревьями, оно как паук плетет свою плотную сеть из сияющих нитей и пятнышек света. Подул ветер, закачались листья, ветви ожили, и вдруг эти пятна побежали, переплелись, зарябили, каждое нечаянно зажило своей жизнью, чтобы потом, когда уляжется ветер, снова слиться в единую сеть. И тысяча букашек, тысяча снующих жучков, тысяча суетливых козявок ползают под каждым палым листом, на каждой ветке и каждой мшинке. Елки увешаны молодыми шишками, красные, как розы, они время от времени роняют желтые смоляные слезы. Цветет небесно-голубая жимолость, меж сучьями и пятнами густыми пучками стоят пышные папоротники. И сквозь высокие кроны деревьев лучится голубое небо.
Вечером появляются отдельные облака, пламенеют, светятся, быстро взмывают вверх, словно обещая дождь и грозу, однако к утру их уже нет и солнце снова поднимается в ясную синеву.
Жарко и тихо, даже собака не тявкнет — забрались в тень и свернулись клубком, жаде петух не крикнет — спрятался в картофельную борозду, тяжело дышит открытым клювом. Даже грохот колес глушит дорожная пыль.
Люди, почерневшие на солнце, ходят вялые,молчаливые, серьезные.
Нипернаади в лесу, и Йоона заерзал — к перевозу подъехали несколько телег и ждут переправы. Он выбегает, кричит:
- Тоомас, эй, Тоомас!
Прислушивался, поворачивается в противоположную сторону и снова кричит:
- Тоомас, слышишь, парома ждут!
Люди на той стороне реки ругаются.
- А сам уже не можешь нас переправить? - насмешничают они. - Или ты с перевоза уже так разбогател, что нанял себе помощника? Вот так Йоона!
Но Йоона не идет.
- Ох, Господь ты наш Иисус, несчастная наша земля Ханаанская! Да куда же заподевалась эта бестия? - сердится он. - Если уж взялся за это дело, так трудись на совесть, а не шатайся по лесам и болотам!
Не скоро решается Йоона взойти на паром.
А Нипернаади появляется и того позже. Он вдруг застывает, будто гончая — услыхал, как точат косу.
Вздрогнул, заторопился на звук. Кюйп стоял на дворе трактира и правил косу.
- Уже? - спросил Нипернаади.
- Ах, уже, ты спрашиваешь? - протянул Кюйп. Зажмурил один глаз, поднес лезвие косы к другому, вгляделся и провел большим пальцем по сверкающему лезвию. - Да, - сказал он с важным и серьезным видом, - теперь уже сенокос не за горами. Думаю, еще дня четыре, пять, и самое время будет выходить. И Анне-Мари так же думает!
- Да сколько тебе тут косить! - хмуро заметил Нипернаади. - Эту пару кочек и ногтями можно обшаркать — с косой к ним и подходить-то стыдно. Погоди, осушу это болото, тогда будет работа и сена будет хоть отбавляй!
Кюйп не ответил, позвал Анне-Мари, запер трактир, и они вдвоем отправились смотреть Кюйповы покосы, которые были за водопадом. Кюйп шагал впереди, Анне-Мари за ним.
- Нет, придется мне утопить его в болоте или в реке, - возгласил Нипернаади, - это точно! Никакой жизни нет, пока этакий жук все время перебегает тебе дорогу.
