Ромен Роллан - Жан-Кристоф (том 2)
- Вам это не нравится? - спрашивал он.
Коринна отвечала, наморщив носик:
- Фальшиво.
- Да нет же, - возражал он, смеясь. - Это правильно! Вдумайтесь в то, что здесь выражено. Разве вы не чувствуете этого вот тут?
(Он показывал на свое сердце.)
Но она качала головой:
- Может быть, вы и правы, но вот тут это звучит фальшиво.
(Она дергала себя за ухо.)
Ее возмущали слишком резкие раскаты голоса в немецкой декламации.
- К чему он говорит так громко? - спрашивала она. - "Ведь он же наедине с самим собой. Разве он не боится, что соседи услышат? Получается такое впечатление (извините, вы не обидитесь?)... такое впечатление, будто он кличет паром.
Кристоф не обиделся; он от души рассмеялся и признал, что в этом есть доля правды. Замечания Коринны нравились ему: таких ему никто еще не делал. Оба находили, что мелодекламация чаще всего искажает естественную речь наподобие увеличительного стекла. Коринна предложила Кристофу сочинить музыку к какой-нибудь пьесе - так, чтобы можно было читать под аккомпанемент оркестра, а местами и петь. Кристоф ухватился за эту мысль, не испугавшись трудностей ее сценического осуществления: он надеялся на музыкальность и голосовые данные Коринны. И они принялись строить планы на будущее.
Было уже около пяти, когда они вспомнили о прогулке. Но в это время года рано темнеет. Прогулку пришлось отложить. Вечером Коринне предстояла репетиция в театре, куда не было доступа посторонним. Она взяла с Кристофа обещание зайти за ней завтра после обеда, чтобы все-таки совершить задуманную прогулку.
Назавтра чуть не та же сцена. Кристоф застал Коринну перед зеркалом; она сидела, свесив ноги, на высоком табурете и примеряла парик. При этом присутствовали костюмерша и парикмахер; последнему она делала указания насчет прически, прося подколоть локоны повыше. Она увидела в зеркале улыбавшегося за ее спиной Кристофа, и, не оборачиваясь, высунула ему язык. Парикмахер ушел, захватив с собой парик, а Коринна весело повернулась к Кристофу.
- Здравствуйте, дорогой! - сказала она.
И подставила ему щеку для поцелуя. Кристоф не ожидал такого непринужденного обращения, но не стал отказываться от этой милости. Сама Коринна не вкладывала в свой жест особого смысла: не все ли равно, как здороваться!
- Ну, теперь я спокойна за сегодняшний вечер, - сказала Коринна. (Она имела в виду свой парик.) - Но до чего же я была расстроена! Хорошо, что вы не пришли утром, я была самая несчастная женщина на свете.
Он осведомился о причине.
Оказалось, что парижский парикмахер при упаковке вещей все перепутал и уложил парик, который не подходит к роли.
- Совершенно гладкий, - рассказывала она, - волосы падают прямыми прядями. Понимаете? Совсем прямыми. Я плакала горючими слезами. Верно, мадам Дезире?
- Когда я пришла и увидела мадам, - отозвалась костюмерша, - я просто испугалась. На мадам лица не было. Краше в гроб кладут.
Кристоф рассмеялся. Коринна увидела его лицо в зеркале.
- Вас это смешит, бесчувственный вы человек? - возмутилась Коринна и тоже рассмеялась.
Кристоф стал расспрашивать о вчерашней репетиции.
Все прошло как по маслу, но только ей хотелось бы, чтобы сделали побольше купюр в других ролях и вовсе не делали в ее роли... Они так заболтались, что не заметили, как прошла часть дня. Коринна одевалась долго: ей доставляло удовольствие спрашивать у Кристофа, какого он мнения о ее туалетах. Кристофу они представлялись верхом изящества, и он простодушно сказал на своем французско-немецком жаргоне, что он никогда не видел более "сладострастной" женщины. Это так огорошило Коринну, что она молча уставилась на него, но вдруг разразилась хохотом.
- Что я сказал? - спросил он. - Что-нибудь не так?
- Так! Так! - воскликнула она, хохоча до слез. - В самую точку.
Наконец они вышли. Вызывающий костюм Коринны и быстрая ее речь обращали на себя внимание прохожих. Актриса смотрела на все насмешливым оком француженки и не старалась таить про себя свои впечатления. Она презрительно фыркала, глядя на выставку мод или на витрины с художественными открытками, где все было вперемежку: чувствительные сценки рядом с игривыми и комическими, городские кокотки рядом с членами императорской фамилии, и тут же кайзер в красном, кайзер в зеленом, кайзер в виде эдакого морского волка; вот он на палубе корабля "Германия" - рука на руле, взор с вызовом устремлен к небесам. Коринна прыскала, глядя на столовый сервиз, украшенный хмурой физиономией Вагнера, или на витрину парикмахера, где красовалась мужская голова из воска. Она до неприличия громко смеялась перед патриотическим памятником, изображавшим старого императора в шинели и остроконечной каске, в обществе Пруссии, германских государств и голого гения войны. Все, что давало повод к насмешке в физиономиях людей, в их походке или говоре, Коринна улавливала мгновенно. Это не укрывалось от жертв актрисы, перехватывавших ее всевидящий и коварный взгляд. Иногда Коринна, повинуясь инстинкту подражания, невольно корчила гримасы, передразнивая веселых или угрюмых провинциалов; она подхватывала на лету фразу или слово, странно звучавшие для ее уха, и переиначивала их, смешно надувая щеки. Кристоф смеялся от всего сердца, нисколько не смущаясь этой бесцеремонностью, - ведь он и сам был бесцеремонен. К счастью, он уже не мог испортить себе репутации, иначе такая прогулка навеки погубила бы ее.
Они зашли в собор. Коринне вздумалось подняться до самого шпиля; ее не смущали ни высокие каблуки, ни платье, которое волочилось по лестнице. Зацепившись подолом за край ступеньки, она смело рванула затрещавшую ткань и как ни в чем не бывало продолжала взбираться вверх, залихватски подобрав юбку. Кристоф ждал, что она, чего доброго, еще ударит в колокол. С высоты колокольни она прочла стихи Виктора Гюго, из которых Кристоф не понял ни слова, и спела французскую народную песенку. После этого она стала подражать муэдзину. Стемнело. Они сошли вниз, в церковь; густая тень расползлась по гигантским стенам, на которых блестели волшебные зрачки разноцветных стекол. В одном из приделов Кристоф увидел коленопреклоненную молодую девушку, в которой он узнал незнакомку, бывшую с ним на "Гамлете". Она так углубилась в молитву, что не видела его; Кристофа поразило выражение муки, застывшее на ее лице. Он шагнул, чтобы сказать ей несколько слов или по крайней мере поздороваться, но Коринна, как вихрь, увлекла его за собой.
Вскоре они расстались. Коринне надо было готовиться к спектаклю, начинавшемуся, как это принято в Германии, рано. Не успел он войти к себе, как раздался звонок - ему передали записку от Коринны:
"Повезло! Иезавель заболела! Спектакль отменен! Ура!.. Друг! Приходите! Пообедаем вместе!
Ваш друг - Кориннета.
P.S. Захватите побольше нот!"
Кристоф не без труда понял, что все это значит, а поняв, возликовал не меньше Коринны и тотчас же отправился в гостиницу. Он боялся, что вся труппа сойдется к обеду, но в приемной не было ни души. Исчезла и сама Коринна. Наконец до него донесся из задних комнат звонкий, смеющийся голос; он отправился на поиски и набрел на Коринну в кухне. Актрисе взбрело в голову приготовить блюдо по своему вкусу, одно из тех южных блюд, аромат которых разносится на целый квартал и дурманит даже камни. Коринна была уже на короткой ноге с хозяйкой гостиницы, тучной дамой; они говорили на чудовищном жаргоне, перемешивая французские, немецкие и даже негритянские слова. Обе громко смеялись, потчуя друг друга своей стряпней. При виде Кристофа они еще сильнее расшумелись. Гостю предложили убраться, но он остался, и ему тоже посчастливилось вкусить замечательного яства. Он чуть-чуть поморщился, за что Коринна обозвала его тевтоном-варваром и прибавила, что он не достоин стольких хлопот.
Они вместе поднялись в маленькую приемную, где был уже накрыт стол на два прибора - для него и для Коринны. Кристоф с удивлением осведомился, где же ее товарищи. Коринна развела руками:
- Не знаю.
- Разве вы не обедаете вместе?
- Вот еще! Довольно и того, что видишься в театре!.. Не хватало еще встречаться за столом!..
Все это так не походило на немецкие нравы, что Кристоф был удивлен и очарован.
- А я-то думал, - сказал он, - что вы общительный народ!
- Да разве я не общительная?
- Быть общительным - это значит жить в обществе. Посмотрели бы вы на нас! Женщины, мужчины, дети - все это состоит в обществах от рождения и до могилы. Все совершается в обществе: едят, поют, мыслят вместе с обществом. Если общество чихнет, тут же чихают все его члены; если хочешь выпить кружку пива, пей в обществе.
- Весело, - сказала она. - Почему уж тогда не пить из одной кружки?
- Разве это было бы не по-братски?
- Ну его, такое братство! Я хочу быть "братом" тех, кто мне по душе, а вовсе не всех подряд!.. Фу! Это уже не общество, это муравейник!
- И я так думаю! А теперь посудите сами, каково мне с ними жить...
