Мария Романушко - Карантин
Дети – жестокий народ, когда этот народ мается от скуки. Жалеть они не умеют. По крайней мере, жалость и жестокость идут тут рука об руку, нераздельно. Совсем недавно все вместе молились об Анечке… Но Адрюшу Набокова они не считают за человека.
Додумались от скуки и до такого: сказали бедному Андрюше, что из того, что в горшке, – из этого можно лепить. А ещё этим можно раскрашивать стены. Он – поверил. И лепил, и раскрашивал… Мальчишки, глядя на него через стеклянные стены и двери, хохотали – как над обезьянкой в зверинце…
Нянечка потом отказалась отмывать Андрюшину палату, говорит: “А какой в этом смысл? Он всё равно всё загадит, он же дурачок”.
Странно, но когда Андрюша только появился в нашем отделении, он не казался дурачком. Сидел, раскрашивал картинки, рассматривал книжки… Он здесь, прямо на глазах, деградирует! С каждым днём… С ним же совершенно никто не общается! У него всё ещё коклюш, в палате он по-прежнему один и на запоре. (Что не мешает мальчишкам, когда никто не видит, проникать в Андрюшину палату и поколочивать его). Медсестры и няньки с ним не разговаривают, и уж, конечно, никто не читает ему книжек и уж, конечно, никто с ним не играет… Приносят лекарство, еду – и тут же запирают. Маленький осуждённый. Осуждённый на одиночество. Тут даже если и совсем здорового ребёнка поместить в такие условия, он станет идиотом.
Очень тяжело чувствовать своё бессилие. Когда ничего не можешь изменить. Ведь я, к сожалению, тоже не могу с Андрюшей общаться. Занесу ему передачку и торопливо ухожу от его коклюша: упаси Боже подцепить что-нибудь и перенести Ксюше.
Да и вообще не имею права заходить к нему. Всё время нарушаю здешние правила, которые запрещают заходить в другие боксы и выходить в коридор без особой необходимости. Но как я могу не выходить и не заходить? Это невозможно: жить в аквариуме – и ничего не замечать вокруг. Невозможно: всё видеть – и ни на что не реагировать. Вон опять кто-то плачет в уголке – надо утешить; вон кто-то в драке сцепился – надо разнять. И каждый раз, идя по коридору, улыбнуться сквозь стеклянные двери Андрюше Набокову…
* * *
Всё-таки ужасно безбожная у нас страна. И это особенно остро чувствуется в больнице, и более всего – в роддомах и в детских больницах. Да, я понимаю: мало денег отводится на медицину, маленькие зарплаты. Но за одну и ту же зарплату одна нянька полы моет, а другая – нет, одна раздатчица кладёт полновесный кусочек масла, а другая – половинный, и при этом – кашляет на него своим вирусом. Так сказать: вирус в нагрузку.
А Андрюша уже высматривает меня. Когда иду по коридору – стучит в стеклянную дверь, кричит: “Мама, ам-ам!” Господи, где же эта мама?! И как ей живётся – спокойно?… Хотелось бы мне посмотреть на неё. Хотя… зачем? Ну, вот, я посмотрела на мать Юрочки – и что, я узнала что-то новое о жизни? Пропитое, отудловатое лицо, бегающий взгляд…
* * *
Особенно мне удаются две сказки: “Снежная королева” и “Спящее королевство”. Каждый день я рассказываю Ксюше и ту, и другую. Если днём “Снежную королеву”, – то перед сном “Спящее королевство”. Или наоборот.
А когда я ей первый раз рассказала про Спящее королевство, Ксюша потребовала тут же, немедленно, рассказать ей второй раз! и третий! Слушала взахлёб и никак не могла насытиться.
Со “Снежной королевы” у Ксюши началась любовь к Андерсену. Хотя она и раньше обожала “Оловянного солдатика” и “Принцессу на горошине” – но именно в “Снежной королеве” Ксюше открылась вся сила и красота Андерсена.
Две недели рассказывала – каждый день. Потом Антоша выписался и отыскал дома старого потрёпанного Андерсена – ещё моего. Прочли. Потом папа принёс нового роскошного Андерсена с картинками. Прочли. Проглотили! Потом друзья передали ещё одного Андерсена. – Прочли.
И… всё равно то и дело слышу нежнейшую просьбу: “Расскажи про Снежную королеву”. А последнее время заказывает, какой конкретно эпизод ей рассказать: то про тролля и кривое зеркало, то про мальчика и девочку, то про старушку, которая умела колдовать. И уже идут вопросы, допытывания, уяснения. Например, недавно целый вечер говорили с Ксюшей о том, какой вред от кривого зеркала. А в другой раз, сидя за очередным вырезанием, мы довольно долго говорили о старушке, которая вроде бы и не злая, но колдовство своё употребила всё же во зло.
Ксюшу волнуют этические моменты. У неё обострённое желание разобраться: где зло, а где добро?
А ещё нам Анюта привезла Детскую Библию, полную, оба Завета.
– Давай почитаем, – сказала Ксюша. – Только я сама выберу, какое место читать.
– Выбирай.
Листала, листала эту огромную книгу…
– Вот, здесь, – говорит. – Это место.
И что же она выбрала? – Гефсиманский сад, поцелуй Иуды.
Из всей Библии выбрала то, что ей больше всего не даёт покоя: ПРЕДАТЕЛЬСТВО. И то, что за ним последовало… Этот момент в истории Христа не даёт ей покоя. Она думает об этом, пытается понять. Как-то, ещё дома, она спросила меня: “А что значит ”иудин поцелуй"?
В другой раз, когда говорили о фильме про Христа, Ксюша спросила:
“Лисичка, а что тебя больше всего огорчило в фильме?”
“Предательство Иуды, – говорю. – А тебя?”
Она молчит, но глаза её говорят сильнее слов.
“И тебя тоже?”
Она кивнула. И скорбно задумалась…
* * *
Любуется сотворённым Лёвушкой. Философски замечает:
– И Лёвушка грустил, когда его не было. И Пингвин…
– Конечно, – соглашаюсь я. – Это же грустно, когда тебя нет.
– И нельзя даже поглядеть на Божий свет!
* * *
Один из наших творческих споров Ксюша разрешила деликатно и гениально:
– Делай, как твои мысли мыслят. А я буду делать, как мои мысли мыслят!
Спорили из-за того, каким цветом вышивать носки очередному клоуну.
В итоге – один носок вышили белым, а другой – синим.
“Ведь клоун же!” – смеётся Ксюня.
* * *
18 октября, 29-й день в больнице, 11 день карантина. 8 утра.
Я думаю: это очень полезно иногда посидеть в карантине. Глядя, как медленно обнажается дерево за окном…
Мне, лично, и рукоделие не нужно – это всё для Ксюнечки, для её радости. Вот, вышила вчера ещё одного клоуна на салфетке: она в него сразу влюбилась. Первого вышитого клоуна, Синего на красной салфетке, с большим шаром-дирижаблем, мы подарили папочке, и папочка увёз его на Речвок, в наш Синий домик, и повесил над своим рабочим столом. А второго клоуна, Пёстрого на оранжевой салфетке, который, стоя на колесе, жонглирует пятью разноцветными шариками, мы повесили над Ксюшиной кроватью – рядом с Ксюшиным любимцем – Львом.
…А мне было бы достаточно этого Дерева в окне. Да этой тетрадки. Да свечи. Евангелие, две иконки и молитвенник. Вот и всё, что мне нужно в карантине…
* * *
…А сегодня ночью был мороз, и наше прекрасное Дерево, наш вечнозелёный ясень, который упорно стоял зелёный среди всеобщей осени и листопада, как бы ободряя нас: “Лето не кончается!” – наш милый ясень в эту ночь сильно поредел… И резко обнажились его стволы: один прямой – прямо к небу, и два других – наклонных, точно стелющихся по воздуху своими ветвями к югу, к солнцу… Да, он поредел, но он по-прежнему зелен! Из нашего окна мы видим совсем другое время года, чем другие люди через другие окна.
Спасибо, милый ясень, за твоё сверкание, за таинственную, волшебную игру твоих листьев, за твоё ежеутреннее солнце, которое улыбается нам сквозь твои ветви и листья – кажется, что солнце рождается прямо в твоей зелёной чаще… Спасибо за твоих птиц, за твоих бабочек… Спасибо за твою луну. Сегодня ночью она светила ярче, чем месяц назад: в первое наше больничное полнолуние.
Крона Дерева поредела – и стало видно небо: нежно-голубое, с пушистыми лёгкими облаками…
Здравствуй, Небо!
* * *
А вчера был потрясающий вечер. Папа принёс нам запись Луи Армстронга – и весь вечер для нас пела гениальная труба… Ах, какая потрясающая акустика в нашем колодце!
Я показывала Ксюше под Армстронга пантомиму: всякие незабытые штучки… Она смеялась, просила ещё. И я ей изображала трубача, скрипача, пианиста, певца, показывала репризы с воображаемым зонтиком, собакой, шариком и прочее своё клоунское, неизрасходованное, богатство… Вот, Ксюнёк, учись, если хочешь быть клоуном!
А ещё вчера я весь день шила Ксюньке маленьких меховых гномов. И позавчера. У Ксюши ведь теперь есть Дом Гномов! Который она соорудила из обувной коробки (папа привёз новые сапожки для прогулок, прямо из магазина). И мебель в Доме Гномов есть: Ксюня её смастерила из пакетиков из-под соков, и всякие салфеточки, покрывалки и прочая красота – всё дело Ксюшиных рук. А уж моё дело – шить гномов, Меховичков – как мы их называем, с глазами-бисеринками и красными улыбчивыми ртами.
